Драбблы по Двум звездам

Каков мир в наших глазах? Не важно, где мы и откуда, — везде есть свои цвета. Только мы их не замечаем, называя некоторые города "серыми". Мы часто не замечаем самых разных мелочей вроде облачков нашего дыхания, когда на улице холодно, или же то, как прекрасны обычные воробьи, купающиеся в лужах и песке. Мы не видим самых нежных красок природы — мы замечаем мелкие детали только тогда, когда нам это надо. Для красивой фотки в инстаграм или другую соцсеть, например. Но что если убрать все краски мира и смотреть на все черно-белым зрением? Знаете, как на тех монохромных фотографиях из прошлого. Что если у вас не будет больше возможности видеть яркость и цвета природы? Вы никогда не сможете узнать, какого цвета у вас волосы, глаза, кожа, и никогда не увидите цвета неба. Для вас все станет тем самым серым, которым вы сами "окрашиваете" тот же самый Лондон. Шимон знает, что это такое — не видеть цветов. Для него это стало привычным делом. Он всю жизнь хотел только учиться и работать. Так что зачем ему какие-то пейзажи? Главное, что он может видеть текст учебника и книг, а все остальное не важно. Парень открывает глаза, и вновь видит этот светло-серый потолок. Кое-где он был белым из-за лучей проникающего сквозь шторы солнца. Шимон мог смотреть на этот потолок ещё долгие часы, но ему уже пора собираться на работу. Икаруга работал в одном из главных офисов Киото. Он переписывал отчёты, вёл документную запись и много ещё чего, что делает почти каждый его коллега. Здесь не нужно особое зрение, главное правильно все считать и читать. Для такой работы и его бесцветие сойдёт. Он поднимается с кровати, лохматя пятерней волосы и протяжно зевая. Сон уже сошёл на нет, и Шимон пошёл умываться. Зеркало отражало его черно-белую реальность. Полотенце, которым он обычно вытирается, тёмного цвета, но его старший брат говорит, что оно салатового цвета. Шимону вроде как все равно, но даже такие мелочи он хотел бы знать. Когда его спрашивали, какой у него любимый цвет, он отвечал, что фиолетовый. Он не знает, какой этот "фиолетовый", но хотел бы знать. Только то, что он видит все бесцветным зрением, является секретом для всех. Тем более, ну что тут особенного? Просто серый мир. Через полчаса он вышел из дома и пошёл на работу. Если говорить о нелюбимых вещах, то Шимон сразу ответит, что это транспорт. Он никогда не любил все эти автобусы, троллейбусы. Даже на электричке он ездит только из необходимости быстрее добраться до работы. Он любит гулять пешком. В нос ударяет несколько запахов за раз: от машинного газа до еле заметного аромата цветущих деревьев. И даже монохромность мира не поменяет его мнения о том, что он любит вот так гулять. Парень не мог увидеть этого, но сегодня небо затянуто тучами. Видимо, сегодня будет не только дождь, но и гроза. Причём очень сильная. На работе снова завал, и, когда уже пора было выходить из офиса, Шимон только выругался. На его беду, ливень уже начался, а у него с собой не было зонтика. Усталость добивала его настроение и состояние. Очевидно, что завтра ему придётся брать выходной. Подняв чемоданчик над головой, парень побежал домой. На светофоре пришлось остановиться. Сумка его не спасла и рубашка все равно намокла. Выровняв дыхание, Икаруга выпрямился и посмотрел вперёд. Благодаря человечкам, нарисованным на некоторых светофорах, жить было легче. Нет, конечно, если таких знаков не было, то на что нужна толпа? Если народ идёт, значит и ему можно. На этом повороте человечка не было, но не было и людей, чтобы понять, стоит ли идти. Промокший и злой парень только тцыкнул, не замечая рядом с собой девушку. А та уже долго посматривает на него искоса. Джинсы тоже немного мокрые, а в пиджаке явно было прохладно. Про балетки вообще лучше промолчать. Шимон наконец замечает девушку и тоже смотрит на неё, пытаясь понять, почему же она не идёт. Или еще горит красный?       — Верно, горит красный, — кивает задумчиво она, изучая его. Икаруге стало на пару мгновений стыдно. Он произнёс свои мысли вслух? — Но минуту назад горел зелёный. Почему не пошёл? Она не понимала этого. А он не мог сказать о своём бесцветии, хоть это не такая уж тайна. Просто это смущает, а Шимон терпеть не мог стесняться перед кем-либо.       — Зелёный, — понимая все без слов, заметила незнакомка. Шимон сделал пару шагов, но остановился, поняв, что она не сделала ни шага вперёд. Только сейчас он приметил, что девушка смотрит чаще в пустоту, чем куда-то вдаль. Он не видел цвета её глаз, но знал, что они глубокие. И такие пустые.       — Почему не идёшь? — спросил он осторожно. Словно прощупывал почву. Икаруга не имел привычки разговаривать с незнакомцами с улицы, но эта девушка его зацепила. Чем-то странным и непонятным для его восприятия.       — Почему спрашиваешь? — в ответ наклонила голову она и её взгляд сосредоточился на нем. Они долго играли в гляделки, пока он сам не разорвал зрительный контакт, впиваясь взглядом за вторую руку девушки. Это был небольшой чемоданчик, но не похожий на его рабочий. Скорее художественный, да. Она рисует? Это мольберт же? Шимон не любил все, связанное с художественной галереей. Точнее, не то что бы не любил, — у него было безразлично отношение к нему. Всё равно он не видел цветов тех картин на стенах музея. Но тут случилось неожиданное. Он увидел проблески яркого красного в этом чемоданчике. В его глазах появился живой блеск, и Шимон будто вмиг ожил. Он вздохнул и не смог выдохнуть. Потому что это были цвета.       — Что-то не так? — недоумевала девушка. А Шимон ловил воздух, как рыба, потому что яркий красный до сих пор был в его глазах. Он отвернулся и пошёл вперёд, ничего ей не ответив. Но напоследок кинутое "прощай" она должна была услышать. Когда он пришёл домой, он до сих пор был в потерянном состоянии. Ему бы радоваться, что он начал видеть цвета, но радости и счастья не было. Ведь остальные цвета не проявили себя. Всё снова черно-белое. Парень тяжело опустился на кровать, смотря в такой же серый потолок. В голове и душе почему-то было пусто. Он ни о чем не думал. Но единственная мысль все же проскочила.

Я хочу увидеть их снова.

***

День за днём Шимон проживал как в тумане. Он не признавал, но хотел бы увидеть рисунок той незнакомки на повороте. Он подсознательно был уверен в том, что это её картина смогла пробудить его цветное зрение. Из-за своей растерянности он несколько раз перепутал заказы клиентов и недо/пересчитал счета. Не стоит упоминать и о других документациях важного типа — там тоже все плохо. Он много раз получал нагоняй от начальника. Настроение к концу дня стало хуже некуда. Он шёл мимо парка. Сегодня было, вроде как, солнечно. Солнечный свет бил по глазам даже в монохромном зрении. Икаруга решил расслабиться и присесть на скамейку. Он стал разглядывать прохожих и, как ни странно, пейзажи. Хоть он не любил последние, но сегодня у него и без того паршивое настроение. Вздох сам по себе вырвался из груди. И тут взгляд зацепился за фигурку недалеко от него. Среди деревьев стояла она, та самая незнакомка. Сегодня на ней длинная, чуть ниже колен, юбка и обычная кофта с рукавами три четверти. Волосы подвязаны в хвостик простой лентой, а в руках у неё палитра. Не трудно догадаться, что перед ней стоял мольберт с почти готовой картиной. Шимон снова увидел их. Зелёная трава на картине в его глазах оживала и двигалась, а цветы окрасились в нежные розовые и простые белые тона. Только этот белый был не таким жёстким, каким он привык его видеть. И в этом была прелесть сей картины. Он настолько был шокирован новыми красками, что не увидел, как художница заметила его взгляд. Она и сама удивилась, что он здесь. Всего неделя прошла, а из её головы не уходили мысли об этом странном, красноволосом парне. Он тогда так глазел на её чемоданчик с эскизами...       — Не хочешь подойти ближе и посмотреть? — с улыбкой поинтересовалась она, и он медленно перевёл взгляд на такую же серую девушку. В этот раз её глаза сияли жизнью, и он был в какой-то степени рад за неё. Он кивнул и встал со скамьи. Чем ближе он подходил, тем больше ощущал себя живым рядом с картиной. Столько красок... Он наконец-то может их видеть. До этого Шимон не волновало то, что он не мог видеть красок этого мира. Но в последние дни он стал скучать по тем ярким оттенкам. Он хотел снова их увидеть и продолжать видеть.       — Я думаю, что здесь чего-то не хватает. Что скажешь? — миролюбиво попросила совета хозяйка картины. Он, не отрывая глаз (чтобы сохранить в памяти этот момент), мотнул головой, удивляя незнакомку ещё больше.       — Это прекрасно.

***

В тот день он узнал её имя. Маюра Отоми. Девушка с красивой улыбкой и даром к рисованию. Она влетела в его жизнь, сметая все на своём пути. В тот день, а точнее закатный вечер, Маюра увидела мимолетную слезу, стекавшую по его щеке. И не понимала до сих пор, почему он плакал...

***

Судьба все решила за них. Они виделись все чаще: он шёл с работы по парку и видел часто ее, каждый раз на новом месте. Она рисовала либо на скамье что-то в альбоме, либо стоя — на мольберте возле пруда, например. Иногда они сталкивались в магазине. Как сегодня.       — О, ты тоже за рисом? — раздался звонкий голос позади него, внимательно рассматривающим вдруг возросшую на три единицы йен цену. Повернув голову, он увидел Маюру.       — Да, — кивнул заторможенно он. Он не привык видеть её без её художественных принадлежностей.       — Не бери этот, бери вон тот, — она со своим ростом попыталась дотянуться до верхней полки. Там стоял рис в темно-серой упаковке, который Шимон никогда не брал из-за его низкой цены. Если ниже цена, то и качество хуже.       — Этот качеством хуже, — он, конечно, достал ей его, но только одну пачку. — Я лучше как обычно...       — Значит, ты просто не умеешь его готовить, — твёрдо заявила Маюра, смотря на него свысока. Шимон терпеть не мог таких людей, но в этот раз решил спросить, почему она на него так смотрит.       — Потому что прямо сейчас перед тобой стоит мастер по приготовлению риса в любом его виде, — горделиво вскинула подбородок она, широко улыбаясь. — И я могу показать тебе, как его делать. Бери давай скорее и пошли на кассу, если тебе ничего не надо. Они зашли ещё в отдел молочных продуктов, где Маюра захватила несколько йогуртов, и затем она буквально потащила его на кассу. Шимон никогда не был в гостях. Хотя нет, вру, был один раз у одноклассника. Тому надо было помочь с докладом, а Икаруга был хорошо поднатаскан в математике. Взаимная выгода — кажется, так это называется. Но в гостях просто так, тем более у одинокой девушки, он был впервые. Ещё в прихожей парень понял, что здесь уютно. И в другие комнаты ходить не надо, чтобы это понять. Здесь все аккуратно разложено, хотя кое-где все равно был заметен лёгкий бардак. Видимо, что-то в спешке упало, а хозяйке было не до упавшего предмета.       — А у тебя уютненько, — задумчиво произнёс Шимон, проходя следом за девушкой на кухню. Маюра начала быстро раскладывать все по своим местам. Яйца быстро переместились в специальный лоточек в двери холодильника. Молоко, йогурты также отправились в холодильник. Хлеб — в хлебницу, а некоторые специи так и остались, как рис, лежать на столешнице. И хоть Шимон не видел, какого здесь все цвета, но предполагал, что зелёного. Зелёный ведь вдохновляет, а Маюра художница. А ещё так считала его интуиция, да. Сама девушка, тем временем, уже успела завязать фартук (непременно нежно-розового цвета, почему-то подумалось Икаруге) и с воинственным видом повернуться к нему:       — Готовься, смертный! Сейчас ты увидишь силу бога Кулинарии! — притворно-высокомерно воскликнула она. Шимон улыбнулся на это, и они вместе засмеялись. Маюра, утирая слезы смеха, выпрямилась:       — А если серьёзно, то мне понадобится твоя помощь. Я, конечно, не люблю, когда стоят над душой, но тебе можно, — он безмолвно кивает, соглашаясь с ней, и встаёт рядом в ожидании команды. Они готовили вместе рис, подумать только. Шимон ещё никогда так не веселился и не смеялся, как с ней. На какую-то секунду он даже подумал, что счастлив. Здесь и сейчас. Без всяких цветов, зато со смехом и запахом готовящегося риса. Она решила приготовить поджаристый рис. Плов, кажется. Отоми довольно быстро нарезала курицу и закинула в большой горшок, где уже лежал почти готовый рис. Следом пошли приправы, купленные ею заранее. А потом богиня Кулинарии вдруг задумалась.       — Шимон, подай, пожалуйста, соль. Она в синей вазочке. Аккуратно, не перепутай с сахаром, а то у нас получится сладкий плов, — она по-доброму улыбнулась, а Шимон никак не мог найти себе места от безысходности. Он сразу увидел две вазочки. В одной из них сахар, а в другой соль. Так какая же из них синяя? Красноволосый сглотнул, протягивая руку к, как ему казалось, синей посудке.       — Шимон, — он неосознанно вздрогнул, услышав её голос сзади. Она смотрела на него печальными глазами, и он понял, что прокололся. Вот так, без слов, она взглядом сказала ему это. — Ты не различаешь цвета? То, к чему ты тянешь руку, — сахар. Сердце заболело. Он и сам не понимал почему. Просто ему стало больно от вида печальной Маюры, а ещё сильно захотелось вновь увидеть цвета.       — Как давно ты...       — Когда ты смотрел на мою картину в парке. Ты был так... Удивлён, что ли. Я не могла понять, почему, а теперь понимаю, — она сделала ещё один шаг к нему, подходя вплотную. Он бы сделал шаг назад, но лишь опустил голову. — Ты не видишь цветов, не так ли? Он замер, словно не знал, что она сейчас это скажет. Нет, он всегда готовился к тому, что кто-то это обнаружит и вслух произнесет самое страшное для него. Но не был готов к этому сейчас. Горькая усмешка тронула его губы так легко, срастаясь с его эмоциями.       — Для меня весь мир серый. Я с самого детства не вижу никаких красок. Не знаю, как так вышло, — он не видел, как на её лице меняются эмоции. Она с горечью и вселенской печалью осматривала его. Будто другого человека видит. — Это не наследственное и не заразное. Это просто... Монохромность. Мир в черно-белых оттенках. И только, увидев твои картины, я смог увидеть те цвета, которые вы называете "красным", "зелёным" и другие. Только благодаря тебе... Она просто не могла больше слушать его. Она обняла его, выводя его из транса, и улыбнулась. Сквозь вуаль печали, её улыбка казалась какой-то по-особенному сияющей. И светилась она изнутри искренностью.       — Я не знаю, что сказать. Но знаю, что теперь точно никуда от меня не денешься, — он расширил глаза в недоумении. Она улыбалась настолько широко и ярко, что ему показалось, будто он увидел цвет её лица в этот момент. Такой бледный оттенок кожи, нежно-розовый румянец на щеках и светло-красные губы.       — Я буду рисовать для тебя. Хочу, чтобы ты увидел те цвета, которые видят все люди, — она хихикнула, слегка стесняясь говорить такие вещи. Затем она оторвалась от него и схватила соль. — А пока давай закончим наше творение, а то не успеем его поесть до темноты. Она так легко приняла тот факт, что он не видит цвета? Она смирилась с этим?       — И да, заранее говорю, что я не смирилась, — она с негромким стуком поставила вазочку соли на стол и повернулась к нему. — Я хочу помочь тебе, Шимон. И я помогу. Я свои слова держу и назад не беру. Жар, возникший на его щеках... Интересно, какого цвета сейчас его лицо?

***

Теперь они виделись практически ежедневно в ее квартире. Она иногда учила его готовить из простых ингредиентов неплохие блюда, но чаще всего она рисовала. И он видел, как рождается картина из-под её рук, видел краски. Столько пейзажей, простых портретов. Он все это видел, и он чувствовал себя невероятно живым в этот момент. Ее тонкие пальцы держали кисточку и вырисовывали очередной пейзаж. Маюра, сама того не понимая, пыталась изобразить что-то, что она видит каждый день. Будь то рассвет из её окна, закат или простой полдень — сколько листов, полотен и эскизов она на это убила? Бесчисленное множество. Но она делает это теперь не только ради себя. Ради Шимон, не видящего в реальности этих красок. У Отоми довольно нелёгкая жизнь. Настолько "серая", что Шимон никак не решится спросить её, почему же тогда, в первую их встречу, эта девушка смотрела в пустоту. Но ему и не пришлось спрашивать. Она сама неожиданно начала рассказывать, рисуя очередной, по его мнению, шедевр:       — Знаешь, я давно уже съехала от родителей. Точнее, от мамы. Мне было больно покидать её, но пришлось из-за того, что ближайший университет, куда я поступила впоследствии, был только здесь, в Киото. Маме тоже было тяжело меня отпускать, я видела это по её глазам и невыплаканным слезам. Мама не любит плакать — она даже мне говорила чаще смеяться над болью. Поэтому, когда я падала или царапалась, она говорила мне смеяться, и мне было легче. Мой отец работает далеко и редко приходит домой. Я всегда счастлива, когда он возвращается, и мне грустно, когда его рейс задерживают. Рисовать я стала благодаря отцу. Именно он однажды похвалил мои работы на школьной выставке и сказал, что это "то, что неплохо у меня получается". Папа редко меня хвалил, часто хмурился, но та похвала для меня стала толчком, — она все говорила и говорила, а он сидел рядом на табуретке и пил из кружки чай, не перебивая и слушая её очень внимательно. — Я настолько сильно увлеклась всем этим, что не заметила, как это переросло в что-то вроде жизни. Я выбрала эту квартиру — точнее студию — именно поэтому. Здесь, как ты заметил, уютно, а ещё вид красивый на парк. Учитывая высоту, отсюда хорошо виден рассвет по утрам. Где-то две недели назад, в день нашей с тобой встречи, я ходила в галерею, где хотела разместить свои работы. И в тот день пришёл ответ. Она замолчала надолго, делая несколько зелёных мазков в листве почти живого дерева. Шимон отхлебнул ещё чая. На языке остался вкус ягод. Наверное, это малина и ежевика. Или только ежевика.       — Это был отказ, — тихо продолжила Маюра, её рука остановилась в воздухе перед самым нанесением ещё одного мазка. Шимон был не то что бы шокирован — скорее, растерян. Нет, не отказом галереи, а тем, как прозвучал голос Маюры в этот момент. Безэмоционально, пусто. И в ее глазах тоже возникла пустота. Бездыханная пустошь.       — Моя жизнь разбилась. Я думала, что приду домой и выброшу, сожгу все, что нарисовала за последние лет пять-семь, потраченные впустую. Я так и хотела это сделать, — рука снова сдвинулась с места, но только для того, чтобы положить кисточку на палитру. Блондинка повернулась к нему и ласково улыбнулась. От этой улыбки у него приятные мурашки. — Но мимолетный разговор с тобой вернул меня к реальности. Я не скажу, что не выбросила пару картин после того дня, но с хобби я не завязала. До нашей второй встречи у меня уже не было того огня, с которым я рисовала раньше. Но после я ожила, и вновь начала рисовать. Сейчас я понимаю, что если бы не тот день, я бы так и не поняла, ради чего живу. Ради чего стараюсь. Мне нужна была цель, и ты мне её дал. Спасибо тебе, Шимон, — она порывисто его обняла, смущая ещё больше. Он практически слился со своими волосами, но принял объятия. Они недолго обнимались. Какая-то жалкая, но такая драгоценная для обоих минута, и она также резко, как и прильнула, оторвалась от него, вновь сияя улыбкой.       — Я закончила. Не хочешь поужинать? У меня как раз осталась картошка с мясом. Он заторможенно кивнул, все ещё ощущая тепло на своих руках и груди. В сердце вообще был пожар.

***

Месяц за месяцем, и уже настало лето. Жаркие деньки заставляли людей открывать окна и включать кондиционеры. Маюра была тем человеком, которым отворял закупоренные окна во время любой погоды, так что Шимон уже привык ощущать прохладу и свежесть в ее студии. Сегодня она рисовала человека. Портрет, то есть. Шимон никак не мог понять, почему в тот момент, когда он к ней зашёл (да-да, Маюра дала ему запасные ключи на случай, если он снова захочет увидеть её и картины), она накрыла простыней тот портрет, но не стал вдаваться в подробности. Мало ли, может это подарок кому-то.       — Вообще, я хочу на море, — вдруг сказала Маюра. Она посмотрела на него сговорщеским(1) взглядом и побежала собираться. То есть его мнение уже не учитывалось по умолчанию, да?       — Аах, какое море! Какой песок! Замечательная погодка для купания и рисования, — восторженно кричала на весь пляж художница, ставя мольберт на идеальное, по её мнению, место для отдыха. Шимон помог ей расстелить покрывало и поставить зонтик. Они выбрали то место, где есть лежак, так что он спокойно мог расслабиться в тени и почитать взятую с собой книгу.       — Шимон, не хочешь пойти искупаться перед долгим пролеживанием в тенечке? — с задорным оскалом смотрела на него девушка. Она уже сняла верхнюю одежду, оставаясь в одном белом раздельном бикини. От такого вида любой покраснеет, не только Икаруга. Он мотнул головой, стараясь сдержать рвущийся поток крови в носу. Маюра махнула на него рукой и со смехом убежала купаться. Её шумные бултыхания он слышал даже на таком расстоянии от воды. Потом его поглотила книга и очнулся он от того, что на него упала пара капель прохладной воды с вернувшейся подруги. Та вытирала руки и лицо полотенцем перед, как он понял, рисованием.       — Зря не пошёл, водичка самое то для такой жарищи, — позитивно откликнулась она, вставая к мольберту. Несмотря на весь её смех и улыбку, он-то видел, как она легонько дрожит от холода. Вода ещё недостаточно прогрелась для купания, оттого и народу здесь мало. Художница принялась за новый пейзаж, а Шимон вновь вернулся к книге. Может, он успеет её дочитать до того момента, как Маюра дорисует? Прошло около восьми часов, и солнце медленно склонилось к горизонт, окрашивая море в красные оттенки. Отоми хотела бы остаться здесь на подольше, но Шимону завтра на работу, а ей можно будет вернуться и завтра сюда.       — Ну что, книжный червь, едем домой? — усмехнулась она, убирая принадлежности и одеваясь. Икаруга убрал книгу от лица, потирая глаза ото сна. Видимо, заснул, пока читал.       — Угу, — кивнул он, и они засобирались по домам. Сегодня был хороший день, хоть ему и не удалось увидеть картину. Маюра сказала, что она пока не закончена и видеть её нельзя. Хотя он до этого видел, как она рисует, и её отказ был странным для него... Он не обиделся, пообещав зайти завтра после работы. Но на следующий день он не пришёл. И на следующий тоже. И через неделю.

***

Маюра перестала рисовать после месяца их не-встреч. Она устала ждать, хотя была готова ждать его гораздо больше. Она устала каждый раз набирать ему смс с позитивными смайликами и совершенно одинаковыми фразами "Я жду тебя". Последнее смс она отправила позавчера, и к обычной её реплик прибавилась частица "все ещё". "Я все ещё жду тебя." Она медленно потухала, художник в ней умер с горьким слезами, выплаканными девушкой в начале этой всей ситуации "не-встреч". Ни одна картина не была сожжена в её приступах истерики, но не законченный портрет так и стоял в углу комнаты, закрытый плотной тканью. Она не решалась его закончить, ведь это должен был быть подарок Шимону. Маюра не знала, куда себя деть от этого сквозящего чувства одиночества. Она разом потеряла всю радость, как тогда, весной, от отказа в галерее. Только эта боль сильнее. Шимон не отвечает уже больше полутора месяца. Это что-то да должно значить. "Делай выводы, Маюра..." И Отоми сделала. Она нашла "выход". Утром двадцать девятого июля на её столе лежал один билет в Наруками.

***

Юкари Отоми предчувствовала, что что-то с её дочерью случилось там, в большом городе. И, когда Маюра в дождливый день — вся промокшая до нитки и с каменным лицом — вошла в отчий дом, мать осознала, что была права. Маюра с тех пор, как переехала жить в Киото, несколько раз в году навещала Юкари. И в редких случаях у Маюры были проблемы с чем-либо. Эта девочка вообще нечасто плакала ввиду того, что её мама не любит слёз и любит смех. Но эта девушка на пороге точно не была Маюрой, которую Юкари знала. Её дочь всегда находила в себе силы подняться и улыбаться. Она всегда шла вперёд, не оглядываясь назад. А эта особа в очередной раз споткнулась, да так и осталась лежать без единого движения. Её глаза были пусты, а руки холодны. Юкари буквально не узнала в этой мрачной блондинке свою "кровиночку". Маюра, войдя в дом, сразу сказала, что, возможно, вернётся сюда насовсем. Что она просто устала от большого Киото и его шума. Что ей все равно осталось учиться всего лишь год, и она точно-точно вернётся сюда, к родителям. Но она так и не объяснила настоящей причины своего нежданного приезда, к сожалению Юкари.

***

      — Маюра-чан, ну что случилось? Мне больно видеть тебя такой, — не выдержала через неделю Юкари. Она не могла смириться с мрачностью Маюры, постоянно смотрящей в окно.       — Мам, я больше не хочу рисовать, — произнесла с горечью Маюра, не поворачивая головы. — Я просто не могу. Даже если сделаю перерыв, все равно не смогу...       — О, дорогая, и из-за этого ты...       — Мам, не только из-за этого! Я поняла, что не смогу рисовать без него! — выпалила как на духу блондинка. Юкари нахмурилась, садясь рядом с почти плачущей дочерью.       — Расскажи мне. И из души как будто все выливалось наружу. Мама слушала, не перебивая, кивая и, под конец, обнимая рыдающую (наконец) дочь. Маюра не смогла все это выдержать. Она морально сломалась в тот момент, когда осталась одна. Без этого Икаруги она словно потеряла все краски мира, которыми хотела раскрасить его. Без него она потеряла себя.       — Так, Маюра, слушай меня внимательно, — женщина мягко отодвинула Отоми-младшую от себя и заставила ту смотреть на себя. — Ты сейчас собираешься и едешь назад.       — Н-но, мам...       — Никаких "но"! Ты моя дочь, и я не хочу видеть свою доченьку в таком состоянии. Ты можешь больше не рисовать, пока сама не решишь, что делать дальше. Но ты сможешь преодолеть это! Ты всегда вставала, когда падала, и сейчас встанешь. Потому что ты это ты. И я уверена, — Юкари быстро обняла блондинку. — Икаруга-сан вернётся. Мало ли, что у него могло случиться. Нельзя делать поспешные выводы, дорогая... И Маюра заплакала ещё сильнее, хватаясь за мать, как за спасательный круг. Она ревела так долго, чтобы чуть позже с грустной улыбкой вновь купить билет в Киото и покинуть родное "гнездо".

***

В ее студии было так тихо, что он даже подумал, что её здесь нет. Естественно, его ведь не было уже довольно долго. Он прошёл внутрь квартиры, разглядывая все, как в первый раз. Ничего не изменилось, только пыли поприбавилось. Ключи со звоном упали на пол прямо на пороге её официальной студии. В глазах стояли непрошенные слёзы и сияли тысячи цветов. Красные, жёлтые, зелёные, бирюзовые, синие, голубые. Даже фиолетовый, который он так давно хотел увидеть. Вся комната была в картинах, на коих было настолько много оттенков, что он не полностью зажмурился от всепоглощающего счастья. В глазах все сияло всеми цветами радуги. Он мог видеть те цвета, что и она. Радость настолько сильно его поглотила, что он осел на пол с счастливыми слезами и смехом. Лишь одно выделялось среди всех этих живых полотен — темно-серая простыня, накрывавшая ещё одну картину. Икаруга сдернул ткань и увидел... Себя? Чётко выраженные линии лица, словно она его часами рассматривала. Такие яркие красные волосы, даже на вид мягкие, будто она лично трогала каждую его прядку. Такой... Небесный цвет глаз. Неужели она видела в них небо? Он осознал, что все его страхи были беспочвенны. Вот он, нарисованный ею. Разве этого мало, чтобы не полюбить её? Он не слышал, как открылась дверь, как вошла с кряхтением и жутким грохотом от упавшего чемодана Маюра, как она зашла в студию. Он видел цвета и плакал. Он ощущал себя живым, виноватым перед ней и... Влюблённым? Да, наверное, так называется то тепло, появлявшееся в его груди при взгляде на неё. А ещё, поворачивая голову к шокированной блондинке, он понял ещё кое-что. Слезы идут без остановки, а на губах расширяется счастливо-дурацкая улыбка.       — Маюра, я вижу цвета. Она "отмерла" и сделала шажок вперёд. Лилипутский шажок, но потом просто сорвалась с места, через секунду падая к нему в объятия со слезами. Они плакали вместе от счастья и смеялись. Потому что в такой ситуации все и так понятно. Без слов, без всяких знаков. Лишь глаза. Все дело именно в них, и Шимон наконец-то увидел цвет её глубины.

Темно-голубой.