***
Она не умеет ненавидеть. Функцию чувств она научилась отключать ещё в детстве, когда вместо её победы на танцевальном конкурсе похвалили не её, а брата, который занял второе место в олимпиаде по японскому. Тогда обида задушила в ней всё хорошее, что было у ребёнка. Появилась бесконечная злость на мир, на семью, на себя. И Бенио решила, что эмоции не нужны. Ей не нужно чувствовать всё это, чем бы оно ни было. Но сегодня она действительно возненавидела весь мир во второй раз. Начальник, который клялся, что повысит её в этом месяце, поставил на её предполагаемое место другого человека, а её труды приписали к его заслугам. На любимое пальто пролили кофе два раза и вещь придётся выбросить, потому что такие пятна можно отстирать только в химчистке, на которую у неё нет денег. И если со всем этим она могла смириться, то вот с последним событием она сломалась (в который раз). Звонил брат. Передавал привет и весть о гибели родителей в какой-то мелкой автокатастрофе. Говорил, что на похоронах появляться не обязательно. И все это шелестящим, насмешливым голосом. Бенио не выдержала: скинула вызов и помчалась домой, забрызгивая туфли грязью луж от проливным дождей, начавшихся в сентябре. Зайдя домой, Бенио потерялась. Она не знала, куда деться от своих мыслей, разъедающих внутренности. Казалось, словно все стены, которые она вы строила вокруг себя, разбились вокруг неё, а сама она сидит в этой груде осколков и режет саму себя ими. И это снова метафора, что бы вы ни подумали. В реальности Бенио не могла пошевелиться от боли, скрутившей её. Слезы, что так долго давились в зародыше, сейчас градом стекали вниз, окончательно портя образ "строгой леди". Испорченное пальто валяется рядом, а туфли в глазах расплывается не чётким бежевым цветом. Руки пытаются утереть солёные капли, но они не кончались, и она бросила эту затею. Мокро и грязно — слякоть у неё внутри. Она думала, что всё оставила там, в прошлом, что зажила другой жизнью, подальше от своих детских проблем и бед. Но старая жизнь, детство, прошлое нашло её само. И плата за столькие годы спокойствия непомерно высока. Истерика продолжалась долго. Уже стемнело, а она все сидела под входной дверью и чего-то ждала. Слезы наконец-то высохли, а внутри все стихло. Бенио, шатаясь, как сомнамбула, прошла в ванную и включила синий кран и едва повернула красный. Медленно, дрожащими до сих пор руками она сняла одежду, кидая её в розовый ящик для стирки, и села в набирающуюся воду. Глаза болели даже от тусклого света, а по коже бегали мурашки. Хотелось уснуть и не проснуться. Ей некуда возвращаться. У неё никогда не было дома. Бенио часто, поддаваясь подобному настроению, случавшемуся у неё редко, спрашивала саму себя, анализировала, почему так случилось. Из-за чего была истерика? Почему хочется бить все бьющееся? Почему это происходит сейчас и с ней? Чаще всего ответы находились, иногда нет. Легче не становилось. Но правильные ли она вопросы задавала? Зелёные глаза расширились, осознавая эту мысль. Правильные ли они были — вопросы и ответы? А что тогда правильно? Какой вопрос будет максимально точным, а какой ответ — честным? И этот вопрос, который она так упорно всегда избегала в собственной голове, настиг её, высвечиваясь крупными, красными, неоновыми буквами. А нужна ли она была вообще кому-либо в этом мире на самом деле?***
Когда она вылезла из ванны, она не сразу услышала звонок. В её состоянии она могла вообще проигнорировать этот навязчивый звук, но почему-то ноги сами понесли её к двери. В душе все перевернуто вверх дном, а сознание плавало на грани истерики и жажды кричать. Но крик бы все равно не был услышан никем, так толку кричать? Бенио безразлично, словно со стороны наблюдала, как щёлкает замок, как открывается дверь. Она взглядом осмотрела стоящего перед ней человека. Парень, младше неё(!), в тёплой чёрной жилетке поверх жёлтой толстовки, в потрепанных джинсах и в таких же кедах. Каштановые волосы вились и топорщились в художественном беспорядке, а глаза сияли красными огонька и доброжелательности и радости. И у Бенио было уже два фактора, из-за которых она готова была хлопнуть дверью прямо перед его носом и не открывать её вообще. — Департамент контроля одиночества, мисс! От вас пришла тревога, — проговорил как скороговорку незнакомец и улыбнулся, являя миру свою клыкастую улыбку. Бенио прищурилась, пытаясь понять, что он хочет от неё, до того, как он это скажет — старая привычка, выработанная годами. Не обнаружив видимых и ясных причин для посещения её квартиры, она в упор посмотрела на парня, пронзая его "рабочим" взглядом. Мальчишка, было видно, вздрогнул, но глаз не отвёл. — Что тебе нужно? — спросила Бенио. Может и грубо, но на что-либо иное типа вежливости она сейчас вряд ли способна. — Впустите? От его наглости у неё открылся рот. Она хочет отказать ему. И делает это: — Нет. С чего бы? Ты — незнакомец, который пришёл и что-то хочет. Чего — непонятно. Ещё раз повторяю вопрос: что тебе нужно? — чеканя практически каждое слово, спросила Адашино, сверля его ещё более ледяным взглядом. — Я мог бы объяснить, если бы вы пустили, — он вдруг усмехнулся и наклонился с заговорческим видом. — Такое не обсуждают на пороге, знаете ли. Она думала долгую минуту. В ней сейчас будто боролись две личности: одна хотела впустить паренька, выслушать, а другая — послать его подальше и продолжить сидеть в темноте и тишине. И девушка с каждой секундой все больше соглашалась со второй личностью. — Хорошо, только быстро, — на счастье парня, вздохнула Бенио. Она не знала, зачем это сделала, но где-то на периферии сознания понимала, что это ей сейчас необходимо. Как он там сказал? Департамент контроля одиночества? Отлично! И не важно, что такого департамента не существует. Незнакомец прошёл в гостиную. Он рассматривал обстановку внимательным взглядом, а потом прошёл на кухню, где пробыл недолго. Кивал головой, словно делая пометки, а потом снова вернулся в главную комнату с двухместным диваном и креслом. Сев на диван, он ещё раз осмотрел помещение. Бенио не понимала, для чего он это делает, но готовилась вызвать полицию, как только он что-нибудь выкинет эдакое. Поэтому и стояла в дверной арке, не решаясь пройти за гостем. И так бы продолжались эти наблюдения, если бы парень не заговорил, смотря на стеклянный шкаф: — Здесь почти все хрупкое. Почему? — Бенио удивилась. Странный вопрос от не менее странного человека. Но в этот раз парень не улыбался, а просто смотрел. Но как смотрел — в самую душу. Бенио хотелось закрыться, заставить его перестать смотреть на неё таким взглядом. Она и сама не замечала, как окружала себя бьющимися предметами. Возможно, чтобы заставить себя успокаиваться каждый раз, когда дело доходит до истерики. Ей ещё вчера был важен самоконтроль. Сегодня, если судить по полуночи, только что наступившей, самоконтроль упал до единицы. И единица эта поверхностная. — Ты психолог? Ходишь по квартирам и спрашиваешь о вещах, которые заметил по виду их комнат? — усмехнулась она, понимая, что её речь отдаёт горечью. Ей плевать. Парень нахмурился, но в его голосе звучало спокойствие и лёгкое умиротворение. — Нет, я отнюдь не психолог. Наоборот, я достаточно плохо читаю людей, чтобы быть кем-то похожим. Просто... Здесь всегда так холодно? — он встал и проверил окно, батареи и хмурил брови каждый раз, когда обнаруживал что-то ему не понравившееся. Почему-то его последний вопрос задел Бенио. Она всегда жила при такой температуре, и не её вина, что кому-то проходимцу стало холодно в её доме! — Так вот, — он замер у окна, разглядывая парк с высоты пятнадцатого этажа. — Здесь все стеклянное: шкафы, столик, пепельница, — на последнем слове парень поморщился, будто ему неприятна не только суть, но и само слово. — На кухне примерно та же картина. Почему? — Какое вам дело? — она резко перескочила на официальный тон и он заметил это, повернувшись к ней. Они долго боролись взглядами, а потом он улыбнулся. Бенио не знала, что у людей бывает так много эмоций только в одном жесте — улыбке. Теперь знает. — Тревога поступила, мисс, — неловко засмеялся он, растрепав ещё больше волосы пятернёй. — Вы чувствуете себя одиноко и поэтому... — Я не чувствую себя так, — резко прервала она его, отводя взгляд. В какой-то степени она права. Но в то же время нет, подумал парень, рассматривая эту действительно сломанную девушку. В этот раз будет сложно, мысленно вздохнул он. Но он справится. — Возможно, — уклончиво ответил он, качнув головой и снова метнув взгляд на часы. Половина первого. Они так долго топчатся на месте? Может и правда стоило взять с собой кружку? Он сорвался с места, заставляя девушку дёрнуться, но он просто промчался мимо, обдавая её запахом сосны и чего-то цитрусового. Незнакомец снова был на кухне и ставил чайник. Пока электрический прибор закипал, юношеские пальцы выстукивали какой-то мотив. Кажется, это был... — "К Элизе"? — поинтересовалась она, узнавая стук. Парень шокированно посмотрел на неё, а потом на свою руку, которой создавал мелодию. Его неловкий смех звучал непривычно, неправильно. — Ах, это... Да, Людвиг ван Бетховен. Не думал, что кто-то узнает его по такому нечеткому мотиву, — его рука снова в волосах. Он нервничает, говоря об этом? Почему? Теперь ей почему-то хотелось узнать. — Почему нечеткому? Мне кажется, любой бы на моем месте, зная классическую музыку, узнал известную мелодию. А ты довольно неплохо сейчас спроецировал её, — по какой причине ей хотелось его похвалить? Она не знает ответа на этот вопрос. — Ты раньше играл на... — А вот и чай! У тебя есть что-то вкусненькое? — он заглядывал в стеклянные белые шкафчики, но Адашино качнула головой — она не ест сладкое. — Как же так? Мне казалось, все девушки любят сладкое. Ну и ладно, — парень сел напротив неё, сразу отпивая глоток кипятка. Бенио нахмурила брови, беспокоясь, не обжег ли он язык при такой спешке. Но он никак не отреагировал — значит, в порядке. — Значит, ты предпочитаешь классическую музыку? Вопрос был с подковыркой для неё. Вызывал неприятные и приятные одновременно воспоминания. И незнакомец, кажется, разглядел в её глазах такой неоднозначный ответ, тут же примирительно поднимая руки. — Всё в порядке, не хочешь, не отвечай. В любом случае, приятно, что ты узнала Бетховена, даже если ты... — Не то чтобы я предпочитала классику, — перебивает она, не глядя на него. Она решила открыться, надеясь на то, что он больше не придёт к ней. Что он действительно просто одноразовый слушатель, незнакомец, которому не стыдно выговориться. — Просто раньше под эту песню танцевала на конкурс. Да и сама композиция мне нравилась. Как-то запомнилась... Шатен поднял брови, смущая её ещё больше. Сейчас, когда её стены внутри сломаны, сама она в таком же состоянии, а душа изрезана на кусочки, она была открыта, как никогда и ни перед кем. Хотелось говорить, кричать, быть честной. Словом, делать все, что не делала раньше. — Вот как, — он снова хлебнул из кружки, заинтересованно глядя на неё. — И как конкурс? Мне казалось, редко кто выходит с такой песней. — Выиграла первое место, — она напряглась, вспоминая, что её победа ничего не стоила. Это чёртово первое место ей было не так нужно, лишь похвалили близкие. — Ты не особо довольна своим результатом. Дай угадаю: не дождалась реакции со стороны родителей? — она вскидывает голову и смотрит на него яростно, а вопрос "Да что ты понимаешь?!" так и хочет сорваться с языка, но тут же замирает, глядя на этого вроде бы радостного и позитивного по жизни человека. Нет, все это оболочка. Это его собственные стены. И он прекрасно понял, почему она не рада той победе. Потому что пережил то же самое. — Да, так и есть. Вижу, опыт у тебя с таким имеется, — отвечает она, смотря на свое отражение и не видя его совсем. — Почему ты пришёл? Не отговаривайся тревогой с какого-то там департамента, которого нет. Парень усмехается на её реплику и возвращается в свое прежнее настроение. Он наклоняется чуть вперёд и смотрит на неё проницательными красными, от чего ей становится не по себе. — Если бы я не пришёл, что бы ты делала? Учитывая то, что была тревога, то не трудно предугадать твои действия. Всё хрупкие предметы были бы разбиты, а сама ты бы разбилась о свою печаль, прости за каламбур, — как на духу выложил он, видя, что его слова причиняют ей боль и вызывают шок. — Как тебя зовут? — Б-Бенио, — она не заметила, как ком в горле сбил её голос. — Бенио, — он будто пробовал имя на вкус, тщательно разжевывая его. — Б-е-н-и-о. Не стандартное имя. Не типичное. Словно не могли придумать что-то другое, — и снова: в его голосе нет яда, нет язвы, но больно, так больно, что хочется плакать. А ведь она выплакала всю солёную влагу ещё вчера возле двери. Она не хотела больше слушать и слышать его. Она хотела заткнуть уши и заставить его замолчать. Заклеить его чёртов рот скотчем или "моментом"! Зашить погаными красными нитками! Лишь заткнулся и перестал говорить правду! —... Но все типичное — скучно. Наверное, если бы дали обычное имя, я бы не удивился. Но "Бенио" звучит красиво и грациозно, — в его голосе слышится что-то вроде ласки и нежности. Она смотрит на него слезящимися глазами и не верит услышанному. Он улыбается поистине "акульей" улыбкой и продолжает говорить. — Твои родители любили тебя, когда ты родилась. Поэтому дали такое прекрасное имя. — Не пытайся убедить меня в том, что неправда. Они никогда не говорили и слова в мою сторону: ни плохого, ни хорошего. Они никогда не говорили, что любили меня, — стало холодно. Она поежилась, обнимая себя руками. — Они не замечали меня. Будто меня нет. Пустое место. — И ты решила, что они тебя не любят? Вновь. Он вновь злит её, нарочно или нет? Она хочет, чтобы он заткнулся к чертям, потому что слушать его псевдо-психологические речи уже не в силах. Этот человек бесит её..! — Знаешь, если уж на то пошёл наш разговор, то я тоже пот и такой же, — внезапно открылся он, облокачиваясь на спинку стула. — Я единственный ребёнок в семье, но никогда не был любим. Моя мать с самого моего рождения кричала мне всегда, как она меня ненавидит. Отца я не знаю, он не появлялся никогда в моей жизни и, надеюсь, не появится. Единственные люди, которые меня терпели: родители подруги и её дедушка. А после того, как мать покончила с собой со словами ненависти ко мне на губах, я осиротел. У меня больше никого не было, представь? — на его губах — горькая усмешка, а у неё в глазах — боль и сочувствие, которое он почему-то принимает всегда за жалость. Жалость он ненавидит. — Пришлось самому подниматься со дна. Я никогда не хотел помогать людям, но именно подруга вдохновила меня на этот поступок. Ни разу не жалел, знаешь? Это так... Хорошо, говорить с кем-то, открывать ему душу, зная, что завтра вы не встретитесь. Без имён, словно анонимно передавать письма или общаться в чате. Легко и свободно, — он залпом допивает уже остывший чай и со звонким стуком ставит чашку на стеклянную поверхность стола. — Но встретить похожего человека всегда немножко больно. Ты видишь свое отражение в нем и чувствуешь ещё большие разрушения в себе. Увидев тебя, мне почему-то показалось, что ты уже на грани. Вот что значит тревога. Он замолчал. Тишина была громкой, громче её внутреннего крика, который она держала в себе десять лет. Бенио не знала, что сказать. Незнакомец был прав во всем и она чувствовала это всеми фибрами души. И ей начало даже казаться, что она постепенно лечится под его словами. Его правду так хотелось и не хотелось слушать, слышать. Он вырвал из неё куски гнилого прошлого и, очищая их, возвращал назад. Боли уже практически не было. Когда она заговорила, её голос был хриплым, а за окном появилась рассветная линия, хотя на часах только пять. Они так долго молчали и говорили? — Как ты справился со своим прошлым? Он поднял на неё свои честные, чистые красные глаза, и она больше не ненавидела этот цвет. Это был цвет его глаз, а они ей нравились. — А кто тебе сказал, что я справился? После этого молчание было коротким. Он предложил ей пойти поспать, а сам ушёл. И после его ухода у неё на душе не было так пусто, но появились другие ощущения. Можно ли это охарактеризовать предложением "влюбиться с первого взгляда"?***
Нет, в ней не появились неожиданно силы для дальнейших шагов. Нет, она не была уже в порядке, как это бывает в разных сказках. Да, она все ещё была апатична и погружена в свою "депрессию". Да, ей все ещё было плохо до хрипов и всхлипов в холодной постели посреди ночи. Бенио продолжала ходить на работу, но былого запала в ней не было. Она делала все также, как раньше, но желания это делать у неё не было. Начальство уже это заметило и выдало предупреждение, после которого в её книжке наверняка появится строка об увольнении. Ей просто стало все равно. Она надеялась, что следующая работа сможет вытянуть её из этой бездны, но, в это же время, надежда эта горела вялым огнём и не ощущалась совсем. Адашино стала курить больше. Пепельница ежедневно очищается от бычков, но их все равно неприлично много для одной ночи. Появились кошмары, которых не было с десяти лет. Она уже давно не ребёнок, но жёсткие страхи преследуют её во снах, как раньше. Ещё и смерть родителей — причины, из-за чего она закрылась давным-давно... Бенио сидела на подоконнике, смотря на ночной парк, в ночной рубашке и курила. Вдыхать никотин стало так привычно, и так не хочется отпускать эту вредную, почти смертельную привычку. Мысль "Всё равно до шестидесяти не доживу" прочно укрепилась в сознании. Девушка держалась, честно. Она не пыталась самоубиться, понимала, насколько была близка в тот сентябрьский вечер к этому, и вспоминала парня, младше неё по возрасту, но прошедшего тернистый путь к тому, на чем стоит сейчас. Если честно, то он вызывал в ней приятные ощущения и тепло. Бенио списала все на влюблённость, надеясь на ещё одну встречу. Ей было холодно, но этот холод шёл изнутри. Голос охрип, потеряв свои нежные ноты. Внешность стала казаться ледяной всем, кому попадалась на глаза Бенио Адашино. Вполне оправдывает прозвище "Снежная королева". Услышать звонок в такой оглушительной тишине было проще простого, но она все равно почему-то выдержала одну мелодию. Только после этого она сорвалась с места и открыла дверь нараспашку. Наверное, с такой радостью агентов департамента контроля одиночества ещё не встречали... — Бенио, ты бы оделась по-нормальному, — смутившись и закрывая дверь, сказал шатен, шурша пакетом. И тут девушка осознала, что до сих пор не знает его имени. Незнакомец как будто увидел её готовый безрассудно слететь с её языка вопрос, поэтому замотал головой. — Прости, нельзя. "Ну и ладно," — думает Бенио. Не обязательно знать имя человека, которого любишь. Верно? В этот раз встреча прошла куда жизнерадостней. Бенио вела себя по-другому: более тепло, гораздо дружелюбнее, больше говорила и отвечала на вопросы, поддерживая тему диалога. Парню это нравилось, хотя он все чаще косился на пепельницу, в которой видно пять окурков. Причём одна потушена недавно. Он хмурится на это, но ничего не говорил. Примерно в три ночи, когда небо ещё усеивали мелкие светящиеся точки, парень вдруг включил "К Элизе" и просил показать на нем, как она танцевала танец на конкурс. Бенио позволила ему это, чувствуя, как в кислом счастье появляется толика сладости. И этот танец был лучшим в её жизни. Он плавно вёл её, а она растворялась в блеске его глаз и улыбке. Ей хотелось утонуть в нем, сказать ему об этом, но она молчала и кружилась вокруг него в очередном па. Не хватало только нежно-розового платья, как тогда, чтобы подчеркнуть атмосферу. Прошлое расслабило свои тиски. Бенио под его взглядом ощутила себя самым нужным человеком на свете. Перед самым рассветом, перед своим уходом (к сожалению Бенио), парень резко поднял голову от своих кед и посмотрел на неё тем же честным, проницательным взглядом. — Бенио, не надо так, — он смотрел мимо неё, внутрь неё. А может внутрь себя? — Не нужно влюбляться в незнакомого человека. Ты даже имени моего не знаешь. Да и не любовь это. Ты и сама это прекрасно знаешь. Тебе просто была нужна поддержка. Для этого я и пришёл... Бенио сразу не понравилась эта тема. Она ощутила, как внутри натянулась и лопнула та тоненькая нить, державшая её на плаву все это время. "Что ж, значит, можно не ждать его снова?" — подумала она, смотря, как он уходит, закрывая с щелчком дверь. Осталось только повернуть замок, чтобы закрыть эту дверь навсегда. И Бенио Адашино с тихим, полным горечи и солёных слез сожаления повернула крючок на замке.***
Рокуро никогда не улыбалась судьба. Она вообще от него отвернулась в тот миг, когда он вдохнул воздух в лёгкие впервые. Он ведь ничего не сделал. Только родился, но кто будет винить ребёнка за ошибки родителей? Он любил мать. Он не помнил её никакой, кроме полной ненависти и крика, но любил. Ему хотелось делать ей приятно до самой смерти. Узнав от подруг, приходящих проведать её, что она обожает пианино, он захотел научиться играть на этом инструменте. Не музыкальная школа, но он долго учился играть простые мелодии, плавно переходя к более сложным. Когда он наткнулся на композицию "К Элизе" Бетховена он сразу подумал, что хотел бы, чтобы мама это услышала в его исполнении. И он играл её. Эта песня была такой красивой, все кто слушал его, были в восторге, и Рокуро предвкушал первую мамину счастливую улыбку. Когда она закричала посреди его исполнения он все ещё продолжал играть. Когда она набросилась на него, пытаясь оторвать от пианино, он не услышал, как музыка прекратилась. Мелодия до сих пор звучала внутри него, под горящими надеждами. Только когда мать, тряся его за плечи, завопила, он понял, как ошибся. Он ей не нужен. Он никому не нужен. Он бежал из дома с это мыслью, а крик матери "Ненавижу тебя" раздавал я в его ушах, отпечатывался в его сердце чёткими буквами. Рокуро вытащили из той ямы саморазрушения Маюра и её семья. Подруга всегда была сострадательна к другим, но Рокуро она любила по-дружески крепко и готова была продать душу за него. Не удивительно, что она позже наговорила его матери разных бредней, одна оскорбительней другой. Но девушку это не волновало. Та женщина не заслуживала её прощения и сочувствия. Рокуро после смерти матери словно ожил. Он захотел помогать людям, сломанным, как он, существующим, как он. Маюра помогла ему устроиться в ДКО, где он получал разные "сигналы" и помогал людям. Но, выехав на очередной сигнал тревоги, очень близкий к дому Маюры, он даже не подозревал, что встретит настолько похожую на него самого, настолько изломанную душу, что ему самому придётся вытащить себя из настоящего и вновь испытать ту же боль прошлого. Слушая Бенио, ему хотелось верить, что она справится. Она не была похожа на тех, других, которые неплохо сейчас проживали после встреч с ним и пары подбадривающих слов. Но после контрольного вопроса "Как ты справился со своим прошлым", он запнулся. Остановился на месте и не понял, как так получилось, что один вопрос сбил его с толку. Оказалось, это был тот самый правильный вопрос, ответ на который он дал сразу, не задумываясь. И этот ответ был самым честным и самым разбивающим. Так Рокуро разбился в то рассветное утро, идя домой. А на вторую встречу он снова заметил сигареты и пепельницу. Многие его "клиенты" курили, но именно Бенио, курящая Бенио вызывала у него тошнотворные воспоминания и неприязненные ощущения. Его мать тоже курила, много и часто. Он пытался отвлечь её, но быстро понял, что это уже и не нужно. Под знакомую, почти родную мелодию они танцевали танец, который учила Бенио ещё в школе, и Рокуро ощутил гулкий "ту-дум" в груди, когда увидел её сияющие глаза. Эта зелень манила к себе, затягивала в свои путы. И Рокуро почти поддался. Надев кеды, он понял, что его не устраивало в этом вечере. Всё: от полунаполненной пепельницы до поведения Бенио. Нет, танец был восхитительным и трогательным, хотелось, как прежде, сыграть на пианино. Но из-за того, что он понял, осознал реальность, он сказал то, что сказал. И понял, что вместе с этими словами он вырвал себе сердце, разбив два. Как же не хотелось оставлять это так просто! Ему нужно извиниться! Нужно признаться, что просто потерялся в ощущениях, неправильно истолковал её поведение! И сказать, что он тоже... Пришла зима.***
Это Рождество ничем не отличается от тех шести, что она провела в гордом одиночестве. У неё даже ёлка не стоит, нет никаких гирлянд в коробках, а разноцветные шары в магазинах немного подбешивали. В этом году её также ждёт после рабочей смены вино, телевизор и одиночество. Бенио в такие праздники чувствовала себя ещё более никому не нужной, чем раньше. Снег на улице, мороз за окном лепил свои узоры на стекло. Почему бы не впустить его внутрь? Она открыла окно на всю, зажгла никотиновый яд и затянулась. Холод ударил по голым ногам, по всему телу. Ветер взметнул чёрные волосы, распущенные и прямые. На ресницах застыли снежинки, крохотные и красивые. Бенио любит зиму. Она ассоциируется с ней же. Не тёплая, вьюжная. Жалко, что не продолжительная. Докурив одну, она закуривает вторую, потом — третью. Часы показали одиннадцать часов. Вот-вот наступит Рождество. Четвёртая палочка с отравой только зажглась. Трель звонка она слышит не сразу за воем метели. Даже не удосужившись закрыть окно, надеть что-то поприличнее рубашки, затушить сигарету, Бенио идёт открывать. Щелчок двери слышится как в тумане. А потом она не верит своим глазам — только дым выпускает изо рта, чтобы не задохнуться им. Рокуро злится. Он ненавидит сигареты. А Бенио сейчас напоминает мать, которая выглядела примерно также: в ночной рубашке, смирительно-белого цвета, с бледной, почти прозрачной кожей, под которой видны синие ниточки-вены, тонкой сигаретой между такими же тонкими пальцами. Кажется, она похудела ещё больше... Он вырывает из её рук сигарету, туша о дверной проем. Он понимал все риски такого поступка, но специально сильно давил на кусочек огонька, чтобы подавить его в зародыше. Бенио смотрела на него безразлично-шокированным взглядом. По её коже, заметил Рокуро, бежали мурашки, а из гостиной однозначно веяло холодом. Кинув в кухне покупки, он кинулся закрывать окно. Вернувшись назад, он застал Адашино за рассматриванием неожиданно нагрянувших сувениров. — Зачем? — только и спросила она. Этот вопрос обобщал все "зачем", которые появились у неё в голове. Зачем купил все это? Зачем это нужно? Зачем ты пришёл? Зачем? — Потому что кое-что понял, — пожал плечами он, улыбаясь и разбирая пакеты. — Знаешь, Бенио, я на самом деле никому не был нужен. Никогда. Иногда навязывал свое присутствие, чтобы получить хоть что-то от этой несправедливой жизни. Мне так хотелось быть кому-то нужным. Уверен, тебе знакомо это чувство, — ему не нужно было смотреть, чтобы увидеть её дрожь. Внутреннюю дрожь. — До твоего появления я так и думал. Когда ты посмотрела на меня в нашу вторую встречу своими сияющими, живыми глазами, я на секунду поверил в то, что стал нужным. А потом пришло осознание, что я всего лишь твой "спаситель", а ты "тревога"; что на моем месте мог быть любой другой и ты бы точно также влюбилась в него, потому что он тебя поддержал, — она уже готова была возмутиться на такое, но он взмахнул рукой, жестом просил не прерывать его. — После того, как я ушёл, мне было плохо. Я не понимал, почему себя так чувствую. До меня всегда доходило не с первого раза, знаешь ли. Дошло. Он повернулся к ней, увидев её дрожь. В его глазах горел тот огонёк надежды, и Бенио верила ему. Он обнял её, желая согреть хоть как-то, за неимением лучшей альтернативы. — Ты мне нужна. Нужна, чтобы я почувствовал себя нужным тоже. Я сломан, Бенио, понимаешь? — горько усмехнулся он. Её руки обняли его за торс. Она слушала его сердцебиение и легонько улыбалась. — И все равно хочу быть нужным. Хотя бы тебе. Бенио отстранилась, чтобы посмотреть на него в упор. Он погладила его щеку своими ледяными пальцами, вызывая нем целую бурю эмоций. Он прикрыл глаза. Губы потянулись к губам. Хрупкость момента была очевидна. — Ты мне нужен, — прошептала она, когда воздух кончился, на выдохе. В её глазах он видел пьянящее счастье и ему хотелось впервые в жизни заплакать. Слезы уже готовы были прорваться сквозь плотину мужественности, но Бенио поцеловала его ещё раз. Не сказанные волшебные три слова вложились в поцелуи, в объятия. Три слова, объединенные в одну, другую фразу. Ты нужен/нужна мне.