Do you wanna...

Главным достоинством Клауса была способность ждать — долго, терпеливо, точно тигр в зарослях, наблюдающий за осторожной ланью. Еще бы! У него впереди была целая вечность; за спиной же — ворох прожитых веков, складывающихся в тысячелетия. Нетерпение редко охватывало его сущность, но это никак не влияло на жажду его деятельности, даже некую самозабвенность. Если Майклсон задумал что-то — обязательно шел до конца, не сворачивая с намеченного пути. Что же касалось недостатков… Что ж, тут дела обстояли гораздо сложнее. Но если копнуть глубже, средь неоправданной жестокости, непредсказуемости и неукротимого гнева скрывался едва тлеющий уголек мести. Его жар Клаус мог поддерживать веками — достаточно вспомнить историю Катерины Петровой, чтобы удостовериться в этом — и раздуть до всеохватывающего пожара при необходимости. Первородный ни разу не задумывался о том, что месть — блюдо, которое подают холодным, нет. Он подогревал ее воспоминаниями, злостью, порой даже обидой, алкая в себе чувство неприкрытой ненависти. Это позволяло Майклсону держать себя в тонусе, дабы всегда быть готовым к решающему рывку. В его лексиконе не было слова «милосердие», как у любого другого крупного хищника. Видит Бог, он пытался быть другим; он и был, когда-то давно, пока отец побоями не взрастил в его душе первые ростки жестокости. Теперь же он напоминал себе кота, что часами караулит мышку у норки: вот-вот она высунет любопытную мордочку, и все, что ему останется — схватить и, ощущая отчаянное трепыхание маленького тельца, запустить в жертву когти, зубы и одним махом заглотить ее, еще теплую. Клаус усмехнулся, наливая себе очередную порцию бренди. Да, Эмили и впрямь была похожа на маленькую, юркую мышку, которая пытается скрыться от пронизывающе-зеленых кошачьих глаз, сверкающих в темноте. Пускай сейчас она забилась в какую-то щель, но рано или поздно она, беспечное существо, потеряет бдительность, и тогда он схватит ее, в полной мере продемонстирировав, что ждет тех, кто сует нос не в свои дела. Майклсон сел в кресло, привычно закинув ноги на низкий кофейный столик и, откинувшись на изголовье, бросил долгий взгляд на законченный портрет Эмили. Клаус нашел в себе силы закончить его без натурщицы, и теперь взирал на портрет, потягивая бренди мелкими глотками. «Шедеврально», — не без удовольствия думал первородный, глядя на плоды трудов своих, на четкие и плавные линии, умело наложенные мазки, игру света и тени. Эмили была здесь точно живая; даже еще краше. Старинное платье, длинные жемчужные бусы, задумчивый взгляд, устремленный вдаль… И, самое главное — прижатые к груди, словно в знак полного надежды ожидания, руки в тонких золотых браслетах. Изящные руки с тонкими длинными пальцами, в которые он когда-то влюбился. Странное дело — он любил этот портрет и одновременно ненавидел, как дорогую сердцу вещь, некогда сыгравшую в его жизни роковую роль. Клаус мог бы изорвать его, плеснуть в недорисованное лицо растворителем, закрыть в дальнем чулане в конце концов, накрыв старой ветошью. Но нет. Портрет Эмили стоял на мольберте посреди его комнаты, окруженный складками тонкой белой ткани, и Майклсон, глядя на него, поддерживал тем самым тлеющий огонек мести, не давая ему угаснуть. Не давая себе забыть. В первый дни он был жутко зол. Клаус узнал, что Лоуринг уехала из Сан-Франциско первым же автобусным рейсом до столицы Калифорнии, после чего ее следы бесследно терялись. Тогда, вне себя, он нанес визиты родителям Эмили и всем ее друзьям, выясняя, известно ли им что-нибудь о местонахождении беглянки. Однако все без исключения качали головами и разводили руками. Первую же подругу Лоуринг Клаус убил, не удовлетворившись ответом. Где-то на периферии сознания мелькнула мысль, что ряд убийств друзей и родственников заставит девушку вернуться в Сан-Франциско, однако вовремя спохватился. Нечего привлекать к себе внимание, пусть даже отец все еще рыскает по восточному побережью. Тогда Клаус избрал иную тактику. Приказав поверенным избавиться от тела — которое, к слову, вскоре выловили из залива, — он установил наблюдение за всеми, кому могла позвонить Эмили, и принялся ждать. Первый же звонок раздался спустя пять дней после побега. Лоуринг позвонила родителям, однако тем не удалось выяснить, где же дочь пребывает в данный момент. Майклсон так увлекся своей охотой, что даже подключил к поискам телефонную компанию. Немного внушения — и сотрудники с радостью делились информацией по поводу того, откуда поступали звонки. Тогда-то Клаус невольно проникся к Эмили уважением: та никогда не позволяла засечь себя, пользуясь исключительно телефонами-автоматами, тратя на разговор в среднем не более десяти секунд. Несмотря на все предпринятые усилия, Лоуринг ускользала из рук первородного подобно бесплотному призраку, но Майклсон понимал, что она не будет делать это вечно. И вот, спустя долгих пять месяцев бесплодных поисков, мышка-Эмили наконец-то показала мордочку из своей норки в Колорадо. — Она в Теллерайд, — сообщила Клаусу учтивая и услуживая телефонистка. В свое время она была так пленена его обаянием, что Майклсону даже не пришлось ничего внушать. — Сигнал шел из местной закусочной. — Спасибо, дорогуша, — первородный одарил девушку обаятельной улыбкой, что было равносильно словам: «Ты оказалась полезной, поэтому, пожалуй, оставлю тебя в живых». Клаус провел последнюю ночь, сидя перед портретом в глубокой задумчивости. Едва забрезжил рассвет, он поднялся с кресла и, разминая затекшие мышцы, не спеша подошел к собственному творению. Засунув ладони в карманы брюк, Майклсон еще некоторое время стоял над ним, склонив кудрявую голову в задумчивости, затем, словно решившись, схватил со стола растворитель и плеснул прямо в лицо нарисованной Эми. Краска потекла мутными от смешения цветов потоками, в нос ударил едкий запах растворителя. Картина поплыла, уничтожая многодневную работу первородного. Лицо, грудь, руки Эмили Лоуринг превратились в зловещую оплывшую кляксу, но Никлаус этого уже не видел. Путь его лежал в Теллерайд.

***

Никогда еще Эмили не было так легко на душе, как после переезда в Теллерайд. Как хорошо жить в свое удовольствие и не оглядываться всякий раз за спину, нервно вздрагивая от каждого подозрительного звука! Как хорошо сменить шум большого города на неспешный гомон уютного местечка у подножия Скалистых гор!.. Конечно, порой жизнь Лоуринг омрачалась воспоминаниями о родителях, которых она оставила в Сан-Франциско, но в целом девушка ощущала полное спокойствие и удовлетворение жизнью. Она быстро нашла свое место в теллерайдском обществе, устроившись небольшую уютную закусочную и принимая самое активное участие в жизни города. Эмили не пропускала ни одного праздника, ни одного мероприятия, ибо всерьез намеревалась пустить здесь корни, а для этого ей нужно было расположение и уважение окружающих. К слову, и ее, и Джинни горожане приняли с распростертыми объятиями. Уайт, к немалому удивлению Лоуринг, даже перекупила у старой хозяйки их маленький домик, так что теперь у обеих подруг появилась своя уютная гавань. Эмили, долго думая над таким раскладом, в конце концов решилась задать Вирджинии волнующие ее вопросы: как старая хозяйка — та еще грымза! — согласилась продать им дом, и откуда у путешествующей налегке Уайт взялась такая сумма денег. Джинни, одним движением перекинув за спину тяжелые косы, небрежно пожала плечами: — Ну да, у меня есть кое-какие сбережения. Собственно, я умею управлять своими финансами. Цент к центу, доллар к доллару, и так далее… Ну, а миссис Мёрдок, — девушка потянулась к мотку пушистой желтой пряжи, — скажем, я была довольно настойчива и убедительна. Да и сумму я предложила вполне себе заманчивую. Бабуля долго не упрямилась… А теперь, Эми, солнышко, подай-ка мне вон те тонкие спицы. Хочу связать тебе хороший шарфик с кисточками. На этом разговор плавно перетек в другое русло, и Лоуринг сочла свое любопытство полностью удовлетворенным. Ну как полностью… Обычно болтливая подруга не всегда спешила делиться историями из жизни. Нет, конечно, Джинни рассказывала немало курьезных случаев, что произошли с ней в разные годы, однако упорно избегала разговоров о том, что же заставляет ее часто менять место жительства. Однажды Уайт невзначай упомянула об этом, тем самым возбудив в Эмили любопытство, но развивать тему отказывалась. Все, что девушке удалось узнать, так это то, что в последний раз Джинни жила где-то в Айдахо, а до этого — в Оклахоме. В конце концов Лоуринг решила, что подруга находится в ситуации, схожей с ее собственной, а потому перестала лезть в потемки чужой души. Раз Уайт чувствует себя спокойно, то и ей пора расслабиться. Вообще, Джинни была довольно интересной персоной. Живая и веселая, она порой впадала из крайности в крайность, чем неоднократно удивляла Эмили. Уайт любила рукоделие во всех его проявлениях, поэтому по всему дому в невероятном количестве валялись разнообразные крючки, спицы, игольницы, пряжа… И так до бесконечности. Девушка самостоятельно купила в магазине легкую ткань и сшила симпатичные ситцевые занавески. А еще вязала бесконечные шарфики-шапочки-джемпера для Эмили, точно та была не ее ровесницей, а любимой внучкой. Старомодна была Джинни и в вопросах личного характера. Как-то раз у подруг зашел разговор по душам, что постепенно перетек к обсуждению противоположного пола и интимных отношений. Каково же было изумление Лоуринг, когда от ее в общем-то обычных рассказов лицо Уайт вдруг приобрело оттенок спелого помидора! Тогда-то и выяснилось, что Джинни относится к той редкой категории девушек, что рьяно блюдут свою честь, и до свадьбы — ни-ни. Даже кольцо целомудрия носила на безымянном пальце — симпатичное такое, серебряное, со скромным камушком. — Сейчас соблазнов, конечно, много, — бормотала Уайт, смущенно опустив глаза, — и каждый третий парень так и норовит залезть ко мне под юбку. Но я твердо следую своим принципам, и отдамся только своему мужу в первую брачную ночь, как и полагается. Эмили только пораженно качала головой. Да уж, вот это был сюрприз!.. Еще одной страстью Джинни, помимо рукоделия, была музыка. Ее звуки никогда не смолкали в их доме. Включив радио по пробуждению, девушка его не отключала до того момента, пока не ложилась спать. Уайт слушала все: рок-н-ролл и классику, джаз и диско, рок-композиции и ретро сороковых годов. Она была ярой меломанкой, и практически все песни знала наизусть, подпевая при любой удобной возможности. А затем и вовсе купила себе симпатичный кассетный плеер и не расставалась с музыкой даже выходя из дома. В тот день, когда в нашей истории была поставлена точка, Джинни ушла куда-то по своим делам, и случайно оставила девайс дома, на столике в прихожей. Эмили, собираясь на занятия танцами, не долго думая, взяла плеер с собой. С Modern Talking, Дженис Джоплин и Фрэнком Синатрой дорога казалась куда интересней и короче. После занятий, ощущая приятное тепло и натруженность в мышцах, Лоуринг заскочила в ближайший супермаркет за продуктами и вскоре вышла оттуда с набитым до краев бумажным пакетом. Нужно было приготовить ужин — это стало прямой обязанностью Эмили, так как Джинни терпеть не могла стоять у плиты. Пожалуй, это было то немногое, что она не любила. Девушка, поправив свободной рукой связанный Уайт желтый, точно цыплячий пух, берет, поудобнее подхватила пакет и отправилась домой широким пружинистым шагом в такт музыке. Малиновое предзакатное солнце посылало городу прощальные лучи; мороз крепчал. Эмили уже предвкушала, как вернется домой, заварит крепкий травяной чай, согреется и уже тогда приступит к приготовлению спагетти болоньезе. Рецептом поделилась одна хорошая знакомая, наполовину итальянка, и Лоуринг не терпелось его попробовать. Подходя к дому, Эмили заметила, что входная дверь чуть приоткрыта. Девушка нахмурилась, однако подумала, что это, должно быть, Джинни по возвращению не замкнула ее как полагается — дверной замок был неисправен, оттого дверь постоянно открывалась. Лоуринг поднялась по ступенькам, вошла в небольшой коридорчик и, приложив усилия, плотно прикрыла дверь. Удостоверившись, что все в порядке, она, пребывая в полной уверенности, что Уайт уже сидит в гостиной со своим вязанием, отправилась на кухню, дабы разобрать пакет. — Джинни, — вещала она, вынимая первым хрустящий французский багет, — ты опять забыла проверить двери. Мне кажется, пора бы уже пригласить плотника или еще кого, чтобы он наконец разобрался с нашим замком. Эти неполадки уже выводят меня из себя, — Эмили замолчала, переводя дыхание, и выложила на стол упаковку черри и несколько банок с мясными консервами. — Джинни, ты меня слышишь? Ответа не последовало. И тут Лоуринг поняла: что-то не так. Она замерла и прислушалась. Тишина. Тяжелая гнетущая тишина. — Музыка… — прошептала она. — Почему не играет музыка? Дурное предчувствие охватило Эмили, и она, взяв первое, что попалось под руку — скалку — двинулась на цыпочках в гостиную, замирая от страха. Неужели кто-то пробрался в дом в их отсутствие? Воры? Или… Лоуринг застыла на пороге, едва дыша. В кресле Джинни кто-то сидел, но она не могла понять, кто — со спины не было видно. Крепче сжав скалку, Эмили стиснула зубы и сделала еще шаг, намереваясь обрушить предмет на голову незваному посетителю. Шаг, второй, третий… Сердце судорожно трепыхалось где-то в горле, внутренности стянулись в один плотный узел. — Уж не собираешься ли ты застать меня врасплох, дорогуша? Твое сердце стучит как пулемет. О боже. Эмили тяжело сглотнула, и скалка выпала из внезапно ослабевших пальцев, с тихим стуком упав на ковер. Боже. Этот голос так долго преследовал ее в кошмарах, что девушка не могла не узнать его. — Клаус… — прохрипела она. Мир вокруг закружился, когда пришелец поднялся с места и, сверкая глазами, уставился на Лоуринг. — Неужто ты, маленькая глупая мышка, надеялась, что я тебя не найду? — Майклсон в одно мгновение преодолел разделяющее их расстояние и схватил Эмили за горло. Та испуганно пискнула и закрыла глаза, пытаясь сделать хотя бы один судорожный вдох. Ноги ее будто приросли к полу, а затем и вовсе подкосились, когда Клаус вновь заговорил. — Слышала поговорку? Любопытство сгубило кошку, — первородный сжимал ледяные пальцы на шее Лоуринг, наслаждаясь смертельным ужасом в ее глазах. — Чего ты добилась, вломившись в ту комнату, Эмили? Чего, я спрашиваю?! — буквально проорал он, отшвыривая от себя девушку. Та упала на ковер, задыхаясь и кашляя. — А я ведь доверял тебе, — угрожающе-тихо закончил он. — П-прости, — всхлипнула Лоуринг, дрожа всем телом. Она не могла смотреть на Клауса. Просто не могла. — Ах, вот как, значит? — елейным голосом проговорил Майклсон. — Хм. Вот на это можешь не рассчитывать. Ты предала меня, а это я не прощаю никогда. Кстати, — вампир вдруг сменил тон — как будто они с Эмили сейчас сидели за чашечкой чая, как старые добрые друзья, — хороший домик, — он прошелся по гостиной и взял в руки одну из фотографий. Девушка молчала, глубоко и часто дыша. В глазах помутнело, во рту ощущался привкус крови. — А знаешь, что самое интересное? Что я с легкостью в него попал. Скажи-ка, дорогуша, — Клаус метнулся к Эмили и присел рядом с ней на корточки. Та отпрянула. — Кому принадлежит этот дом? — М-м-мне, — пролепетала Лоуринг. — Не лги! — окрик Майклсона показался девушке оглушительным громовым раскатом. — Правду, Эмили! — М-м-моей подруге, Джинни Уайт… — выдавила из себя девушка, сжав в беспомощной ярости кулаки. Она не хотела подставлять ее. Не хотела… — О, ну тогда другое дело! — Клаус вдруг расплылся в самодовольной ухмылке и поднялся с места, принявшись шагать из стороны в сторону. — Весьма занятно, не находишь? Ты сбежала от одного монстра, чтобы жить с другим. — Что? — слова Майклсона не желали укладываться в голове Эмили. Она подняла бледное лицо на первородного, безмолвно требуя пояснений. Клаус заложил руки за спину и отошел к окну: — Дам тебе одну подсказку. Если бы ты была хозяйкой этого дома — ты, или какая-нибудь милая тетушка, я бы не смог попасть внутрь. А так как дом записан на малышку Джинни, то… — вампир выразительно взглянул на Лоуринг, выжидающе вскинув бровь. На обескровленном лице Эмили вспышкой отразилось осознание, а затем она яростно затрясла головой: — Нет… нет… Не может быть! Этого не может быть! — Еще как может! — Майклсон издал короткий смешок. — Да, мисс Уайт не так проста, как кажется. О, малышка Джинни одержима лишь одним желанием: найти того, кто ее обратил… Тогда, летом сорок третьего, в Италии. — Нет… — снова в исступлении прошептала Эмили, но Клаус продолжал: — Странно, что у тебя нет следов укусов. Неужели маленькая медсестричка ни разу не питалась своим живым пакетом с кровью? Хотя, наверное, питалась — и тут же заметала следы, а? Хмм… Ладно, к черту болтовню, — Майклсон шагнул к Лоуринг и рывком поднял ее на ноги. Та с шумом втянула воздух и сжала зубы. — Слышал, ты занимаешься танцами? Неплохо, — хмыкнул Клаус. А знаешь, что? Станцуй для меня. — Что? — Станцуй для меня, — повторил первородный, — и если я останусь доволен увиденным, отпущу тебя. Эмили горестно покачала головой: — Нет, не отпустишь. Ты не за этим приехал сюда, не для того искал все эти пять месяцев. Я даже знаю, что выдало меня — тот звонок родителям. — Ты все равно станцуешь, — тон голоса Клауса не сулил ничего хорошего, — а я посмотрю. — Нет! — Танцуй, я сказал! — заорал Майклсон, и на Лоуринг нахлынула уже знакомая жаркая волна, несущая тупую покорность. Она послушно сделала шаг назад и, подойдя к магнитофону — еще одному приобретению Джинни, нажала на кнопку включения. Из динамиков полилась плавная, и в то же время ритмичная музыка, и девушка принялась двигаться в такт завораживающей мелодии — сначала неохотно, затем более уверенно, снимая в процессе пальто, шарф, берет… Клаус расположился в кресле, закинув ногу на ногу, наблюдая за тем, как танец захватывает Эмили, как она кружится на месте, запрокидывает голову, вскидывает руки, поводит бедрами и изгибается. Однако в глазах ее нет страсти, увлечения, огня, лишь покорность, вызванная внушением.

Ты снова летишь на сломанных крыльях, Приди приди, то, что ты получила, Эмили ты такая жестокая, Эмили, ты мне нужна, Эмили, ты разбиваешь мне сердце…

 — пел некто хрипловатым голосом, и Майклсон прикрыл глаза, чувствуя приступ душевной боли от уязвленного самолюбия и жестокого предательства. А ведь, казалось, он отключил все чувства!

Хочешь ли ты быть моей девушкой только этой ночью? Хочешь ли ты быть моей любовью всегда? Хочешь ли ты быть моей девочкой, детка, для одной ночи? Сохранишь ли ты мою любовь, о детка, сейчас или никогда.

— Сейчас или никогда… — повторил Клаус и рывком поднялся с кресла. Подскочив к Эмили со спины, он схватил ее за голову и резко дернул в сторону. Раздался хруст шейных позвонков, и тело девушки обмякло в его руках. Месть свершилась, он сделал это. Тогда почему же он не чувствует удовлетворения? Майклсон, повинуясь внутреннему порыву, поднял Лоуринг на руки и всмотрелся в ее лицо. Две влажных дорожки навек застыли на помертвевших щеках. Ее разум подчинился его воле, но она сама — нет. Эмили танцевала в последний раз, мысленно прощаясь с жизнью. Ее любопытство и доверчивость сыграли с ней жестокую шутку. Сам не понимая, для чего, Клаус отнес Лоуринг в одну из спален и уложил на кровать. Облако волос, некогда русое, а теперь каштановое, разметалось по подушке. Руки ее, по-прежнему изящные, сложил на груди и отступил назад. Эмили казалась спящей, если не считать следов слез. Больше находиться здесь не было смысла, и Майклсон покинул последнее пристанище своей натурщицы. Переступив порог, он тотчас забыл об Эмили Лоуринг, ибо снова отключил чувства. Так спокойней. Лучше мертвенная пустота, чем вопли неудовлетворенной мести и вины.

***

Джинни чувствовала: дома что-то не так. Ощущение это пронзало ее изнутри, точило, подобно древесному жуку. Что-то не так. Что-то с Эмили. Мысль эта засела в мозгу подобно пуле, не давая Уайт сосредоточиться на охоте. Она уже несколько минут флиртовала в закусочной с одним заезжим пареньком, однако дурное предчувствие спутало все карты. Все-таки подруга стояла превыше неутоленной жажды крови, и девушка, извинившись, поспешила домой. Как и Эмили совсем недавно, Уайт встретила гробовая тишина. Не к добру это. Джинни нахмурилась. Что могло произойти, пока она вышла поохотиться? Девушка прошла на кухню и увидела на столе полупустой пакет и лежащие вокруг продукты. Итак, Эмили дома. Уайт напрягла вампирский слух. Тишина. Странно, может, она выложила покупки и ушла? Но тогда бы Лоуринг не забыла бы закрыть дверь… Джинни медленно двинулась в сторону гостиной, и тут она уловила следы чьего-то присутствия. Запах чужака — смесь дорогого одеколона, мускуса и… крови. И еще этот особый сладковатый запах, свойственный вампирам. Такой себе ярлычок, позволяющий распознавать своих. Взгляд Вирджинии упал сначала на лежащую на ковре скалку, затем — на верхнюю одежду, сваленную посреди комнаты. На столике шипел магнитофон — кассета закончилась, а ее никто так и не сменил. Уайт рассеянно выключила его и, нахмурившись, обвела комнату взглядом. Нет следов борьбы… Ничего нет, кроме одежды и скалки на полу. Что же это такое? Мучительные раздумья Джинни были прерваны звуком приближающихся шагов — тихих, неуверенных. Девушка почуяла знакомый запах и, приготовившись, обернулась мысленно напрягшись. Перед ней стояла Эмили — с растрепанными волосами, бледная, растерянная, с темными кругами под глазами. Уайт ахнула, прижав ладонь к губам. Нет, только не это!.. — Джинни… Что со мной?