Мрак

– Ты слышал когда-нибудь легенду о Дионисе? Не самый уместный вопрос в данной ситуации – мысленно взвешивает Реборн. И они сами на редкость неуместные, оба два, в этом месте и в этот момент. Крыша какого-то небоскреба, над головой свинцовые тучи и страшная ночь, а внизу вода. Ее уровень уже в несколько этажей. По грязным волнам плавают мусор и вздутые трупы. Тишина висит такая, что хочется пустить себе пулю в лоб и не мучиться, но их целых двое, и это утешает. У Скалла глаза отливают фиолетовым, по кожаным перчаткам маленьким мячиком перекатывается огонек. Ирреальный цвет огня. Реборн всегда гордился тем, что Пламя Солнца по консистенции почти ничем не отличается от обычного, только оттенок бледнее. Сейчас он в глубине души, в укромном уголке ее, не уверен, что натуральность – это хорошо. Смерть и жизнь, конец и начало, тоже естественны, а вот умирать все равно не хочется. – Дионис изначально должен был возглавить пантеон богов после Зевса, – задумчиво продолжает Скалл. – Его готовили заменить отца. Сам Зевс назначил его своим преемником. Карты спутала войныа титанов. Забыл имя одного из них … ладно. В общем, Дионис отправился заключать мирный договор. Титан, имя которого не могу вспомнить, подарил ему в знак добрых намерений волшебное зеркало. Дионис посмотрел в него, и вдруг титан это зеркало (в котором осталось отражение бога) разбил. Семь осколков подхватил ветер и разнес по всей земле, и сила Диониса раскололась на семь частей и уменьшилась в семь же раз. Сам он обезумел; несчастный продолжил быть богом вина, но стал и покровителем безумцев. Из-за этого, кстати, и появилось суеверие не смотреть в разбитое зеркало, чтобы не навлечь семь лет несчастий. – Не слышал раньше. Почему ты вдруг вспомнил? Скалл смотрит на темное неприветливое небо и кусает зубами нижнюю губу. Было бы приятнее застрять в подобной ситуации с кем-нибудь другим, с Колонелло, например. Они бы просто подрались, напились и покончили бы свои жизни. С Фонгом, Лал и Вайпер(ом) произошло бы примерно то же самое. Верде … кто знает. А Скалл не умеет унывать и не умеет сдаваться. Мальчишка не умел даже шеи сворачивать, когда вступил в Аркобалено, но научился же. Переломал себе минимум каждую кость, однако действительно стал лучшим из лучших. Скалл не собирается здесь умирать. – Семь осколков, семь видов Пламени. Может, боги действительно есть? Вдруг получится воззвать? Реборн, неожиданно для самого себя, интересуется: – Ты кто по вероисповеданию? – Христианин. – А подробнее? – Лютеранец, а что? – Да ничего. Я католик. – У-у-у, – смеется Скалл с добрым коварством, – торговля индульгенциями. У-у-у. – Между прочим, по Веберу от протестантизма произошел капитализм. – Так ты же вроде не левый, – удивляется Скалл. – Я и не правый. Реборн и сам не прочь посмеяться над их детскими религиозно-политическими препираниями, только слишком нервы шалят. Усмехается с какой-то безнадежностью. Они – убийцы. Господь вряд ли простит. И все-таки … – Раз уж мы в Италии, – вдруг предлагает он, – предлагаю построить какую-нибудь посудину и догрести до Флоренции. Вода сейчас примерно на уровне четвертого этажа. Раз уж все равно умрем, то давай перед смертью позвоним в колокола собора Санта-Марии-дель-Фьоре. Реборн всегда любил этот звон, который разносился по всей Флоренции, прекрасной Флоренции, порождавшей и прощавшей своих гениальных, умнейших, гнилых, развратных и жадных детей. В такой пустующей тишине звон может эхом донестись аж до Корсики. Лютеране верят в Судный День, вот их Судный День и настал. Католики верят папе римскому и в Деву Марию. Реборну хочется под звон колоколов прошептать «Pater Noster» и произнести искренне и устало: «каюсь». Может это их спасет, как в притче или в сказке, может Небеса не простят и окажутся они со Скаллом в каком-нибудь круге Ада. Данте прекрасно описал каждый чертов регион – вечность страданий им обеспечена. Сатанисты – больные люди, раз хотят туда попасть, раз надеются сделать шаг назад от своей человеческой сути. Слетаются к негативу как мошкара на огонек, глупцы лицемерные. Или он сам глупец, что во все это верит, но разве можно в такой час не верить? Любой заклятый атеист во время жесточайшей турбулентности в небе наверняка молится, а потом тщательно старается это забыть. А ведь, между прочим, научно доказано, что атеизм намного нелогичнее и необоснованнее теизма. Черт с ней, с религией. Религия – это политика, уж католику ли это не знать. Вера – другое. Даже Верде верил; по-своему, но верил. Настоящий ученый, как минимум, не может отрицать того, что пока доказать или опровергнуть не в силах; в конце девятнадцатого века некоторые товарищи отрицали атомы, а сейчас уже открыты кванты и еще более мелкие, но значимые величины. Они не материальны, однако существуют. И глупо отрицать это. Странно, что Скалл тоже верит. Странно, что они (люди, которые ладят как кошка с собакой) спокойно общаются вообще в принципе. Они противоположны по внешним чертам характера, но, Реборн готов признать, схожи на более глубоком уровне. Может именно поэтому Скалл широко улыбается и говорит: – Отличная идея, – и добавляет, – поплыли.