***
В пригороде, в отличие от магического центра Лондона, кое-где лежал снег, деревья протыкали голыми ветками голубоватое, как будто прозрачное небо, а вечнозеленые пушистые ели точно охраняли их, защищали своим хрупким теплом. Низенький домик Эрика Хайпа стоял на том самом месте, где Гарри нашла его тридцать лет назад, и ничто вокруг него, казалось, не изменилось вовсе. Воздух здесь пах еловыми иголками, первым снегом и осенней прелой листвой, словно несколько сезонов смешались разом, окутывая дом и окружающую его местность безвременным коконом. Гарри остановилась перед самой калиткой, вдохнула полной грудью и крепко зажмурилась, выбрасывая из мыслей бессмысленный страх. Магия, незримая, но осязаемая, все еще окутывала это место приятным теплом, и где-то на самой вершине высоких деревьев чирикали, дергая крошечной головой, маленькие пузатые птички. Поддавшаяся легкому толчку калитка едва заметно скрипнула, и все на мгновение замерло и затихло, прислушиваясь к шагам незваного гостя. Воркующие птички вспорхнули с веток и спрятались в ветхих, но все еще добротных скворечниках, ели качнули массивными макушками, а собравшийся под деревьями снег замерцал и заискрил, то ли приветствуя, то ли прогоняя. Гарри сделала еще несколько шагов, взошла по низенькой лестнице на крыльцо и тихонько постучала, замирая в предвкушении. Вокруг шелестел ветер, то усиливающийся, то опадающий к самым ногам, дерево двери под пальцами было ласково теплым, а ожидание – приятным, а вовсе не утомительным. Гарри на самом деле едва ли помнила, как приходила сюда в прошлый раз, все ее мысли были заняты событиями более поздними и более яркими, но само это место дарило тепло и как будто убаюкивало. Ей нравилось просто стоять так, прислушиваясь к звенящей песни ветра и вновь защебетавших птиц, касаться ладонями дерева и ждать, будто вот-вот должно произойти чудо. Эрик Хайп когда-то, еще до преподавания в Хогвартсе, был фокусником, обычным человеком, и он, пожалуй, оказался единственным из них, кого стены древнего замка никогда не забудут. Гарри до сих пор не знала, как и зачем он оказался в школе, но отчего-то была уверена, что не существовало на свете преподавателя Прорицаний лучше. Когда дверь наконец отворилась, перед Гарри предстал слепой старик, лишь отдаленно напоминающий того самого мужчину, которого она повстречала совсем недавно. Недавно для нее, впрочем, а для него целую нескончаемую вечность назад, бременем утекающего времени расстелившуюся под ногами. – Кто вы? – его голос звучал хрипло, словно карканье ворона, он держался за дверь и был Гарри примерно по грудь. Эрик Хайп стоял перед ней древним стариком, седым и сморщенным, как плесневелая слива, а оба его глаза были затянуты непрозрачной белесой пеленой. Голова его была направлена Гарри куда-то в район ключиц, и он будто пытался вспомнить, осознать что-то давно ускользнувшее из раскрытых рук. Гарри на мгновение замерла, не в силах раскрыть и рта, шумно втянула воздух и покачала головой, напоминая себе о том, что прошлое непременно должно оставаться в прошлом. – Я Гарри Поттер, родственница Персеатии, – Гарри склонила голову набок, заправила за ухо рассыпавшиеся по плечам волосы, – слышала, вы были знакомы. Старое сморщенное лицо нахмурилось, Эрик Хайп качнул головой и посторонился, раскрывая дверь шире. Гарри, на мгновение замерев от обрушившейся на нее бури чувств, оглянулась на высунувших из скворечников круглые пушистые головки птичек, на сбившийся в нетающие кучки снег у высоких стволов и на тонкие угловатые ветки, некрасиво топорщащиеся к небесам. Ветер ударил в спину, и Гарри невольно шагнула вперед, повинуясь, едва не задохнулась и так и застыла, пропустив момент, когда дверь за ее спиной со скрипом захлопнулась. Старый профессор, тихонько кряхтя, прошел мимо, бормоча что-то себе под нос, схватил со столика старенький чайник, ловко выудил из комода две чашки и, дунув на них, принялся разливать чай. Глаза его были затянуты пеленой, но действовал он так ловко, будто они и вовсе были ему не нужны, а Гарри, глядя на него, так и стояла у самой двери, чувствуя, как задувает в щели усилившийся ветер. Здесь на самом деле мало что изменилось, разве что прошло своей неумолимой рукой беспощадное время. Все тот же ламповый телевизор был заботливо прикрыт беленькой кружевной салфеткой, на потолке над газовой горелкой расползлось черной пятно копоти, а симпатичные занавески исчезли с оконных рам. Вокруг стола посреди комнаты стояло несколько стульев, дверь дальше была распахнута настежь, так что Гарри могла увидеть аккуратно заправленную кровать. Эрик Хайп разливал по чашкам чай аккуратно, будто фасовал по бутылкам какое-нибудь ценное зелье, так что ни одна капля не проливалась мимо, а на стене почти под самым потолком трещал старенький радиоприемник. – Боюсь, память давно уже не моя подруга, – наконец сказал он, опускаясь на один из стульев и хлопая по столу ладонью, – не помню никого с таким причудливым именем. Садитесь, поболтайте со стариком. Скрипнул по полу отодвигаемый стул, и Гарри послушно села, придерживая полы мантии. Она заявилась сюда прямо так, потому что Эрик Хайп знал о магическом мире, но это все равно оказалось бессмысленным. Наверное, где-то в глубине души она надеялась, что он вспомнит ее, узнает и назовет настоящим именем, но этот человек был слеп, а еще прошло слишком много лет, чтобы ее мимолетный образ мог сохраниться в хрупкой человеческой памяти. Гарри коротко улыбнулась, придвинула стул и взяла предложенную чашку двумя руками, целое мгновение наслаждаясь исходящим от стенок теплом. Потом, еще несколько секунд спустя, стало слишком горячо, чашка звякнула о блюдце, а Гарри опустила подбородок на сложенную в кулак ладонь. – Это не страшно, – улыбнулась она, глядя в затянутые бельмами глаза, – Персеатия рассказывала мне о вас, и мне всегда очень хотелось познакомиться, так что… В уголке глаза кольнуло, и Гарри моргнула, с удивлением отмечая, как скапливаются на ресницах слезы. Старый профессор слушал ее внимательно, качал головой в такт словам и неспешно взмахивал ладонью над чашкой, ожидая, когда наконец остынет чай. Под ногами гулял промозглый уличный ветер, но все равно было слишком тепло, чтобы просто так замолкать. – Простите, – Гарри вздохнула, пряча неверную дрожь в голосе, – невежливо было вот так заявляться к вам без приглашения. – Ну что ты, – он вдруг рассмеялся, прикрывая глаза, и как будто помолодел на десяток лет, – последний раз, когда ко мне приходила гостья… да, должно быть, та, кого ты назвала. Мы о многом с ней тогда говорили. – О Хогвартсе тоже? – нетерпеливо перебила Гарри. Странное слово, кажется, на мгновение вызвало у него понимание, улыбка пропала с его лица, но быстро возвратилась обратно. Эрик Хайп качнул головой, будто прогоняя какую-то назойливую мысль, взмахнул ладонью над чашкой, но так и не сделал глоток. – Нет-нет, не об этом, – он понизил голос, прикрывая рот ладонью, и заговорщицки хохотнул, – видишь ли, мы говорили о волшебстве. Он не помнил, догадалась Гарри. Ни о магии, ни о Хогвартсе: все это стало для него выдуманными чудесами и простецкими фокусами, вроде кролика из шляпы и карт в рукаве. – Я был фокусником, – словно в подтверждение своих слов он вдруг вытащил искусственный цветок прямо из чашки с нетронутым чаем, – и она тоже… хотела этому обучиться. Пришла ко мне за советом, не знаю уж, кто ей посоветовал именно меня. У нее получилось? На последних словах голос его стих, он закашлялся и хлебнул так и не успевший остыть чай. Гарри вздрогнула от его слов, подняла оставленный на столе цветок и вдруг всхлипнула. Она не хотела плакать, не собиралась это делать, думала лишь заглянуть и уйти, но теперь зачем-то сидела за столом посреди комнаты, пила горячий чай и слушала человека, который едва ли помнил о ее существовании. В груди кололо, а уголки губ сами собой падали вниз, но Гарри оплакивала вовсе не этого сидящего перед ней человека. – Не особо, – она крутанула в руках цветок, положила его ровно на то же место, с которого подняла, – признаться, я никогда не слышала о ее увлечении фокусами. Прерываемая всхлипами ветра тишина повисла на целую минуту. Эрик Хайп, старый профессор, бывший преподаватель Прорицаний в школе чародейства и волшебства смотрел на Гарри слепыми белесыми глазами задумчиво, качал головой и улыбался уголками губ. Чашка в его руках едва заметно дрожала, искусственный цветок забытым пятном остался лежать между ними, а Гарри казалось, что она должна была прийти сюда целую вечность назад. Время неумолимо шагало вперед, прошлое оставалось в прошлом, а настоящее стиралось в белесую дымку, застилающую глаза, стоило остановиться слишком надолго. – Ну что ж, – Эрик Хайп кашлянул, потер переносицу и ловко спрятал цветок в рукаве, – кто вы? Колючая дрожь прошла по всему телу, и Гарри застыла неподвижной струной. Старый профессор смотрел куда-то мимо, будто видел нечто за ее плечом, а белесые глаза его сливались с такой же болезненно-бледной кожей. Он вдруг цокнул языком, крутанул в руках чашку и отставил ее в сторону, принимаясь бурчать что-то себе под нос. Еще мгновение спустя он вовсе перестал обращать на Гарри внимание, а ветер снаружи наконец утих, расстилаясь по подтаявшему в солнечных лучах снегу. Входная дверь незаметно скрипнула, отворяясь, и Гарри, оглянувшись в последний момент, вышла прочь. – Куда же я дел еще одну чашку? – ударилось ей в спину прежде, чем она аппарировала.***
На празднике Нарциссы Гарри чувствовала себя как никогда неловко, почти все время молчала и избегала чужих взглядов. Почти не изменившаяся за тридцать лет Ихтис понимающе улыбалась, Нарцисса с Люциусом постоянно переглядывались, а Драко делал вид, что его все происходящее не касается вовсе. Джинни, которая присутствовать деликатно отказалась, заблаговременно засыпала Гарри письмами и сообщениями с требованием рассказать все до последнего слова. Сама Гарри даже приготовила какой-то дурацкий подарок, но теперь ей отчего-то казалось, будто она вдруг очнулась совершенно в другом мире, где белое и черное перемешались, а прошлое напрочь слилось с будущим. От юных подростков не осталось и следа, веселье в уголках губ постепенно угасло, и даже глаза многих из них уже не были такими яркими и сияющими. Во взгляде Нарциссы пряталась усталость, плечи Люциуса едва заметно опустились, а по лицу Ихтис стелилась печаль, когда она смотрела на своего молчаливого мужа. Рабастан Лестрейндж за весь вечер не произнес ни слова, сидел всегда в самом темном и отдаленном углу и бросал на Гарри то ли заинтересованные, то ли укоряющие взгляды. Стоило Гарри только вернуться в дом по улице Гриммо, Джинни, никогда не умевшая послушно сидеть и ждать, ворвалась внутрь в компании Рона и Гермионы и принялась задавать вопросы так громко, что перекрикивала даже рассердившуюся на поздний шум тетушку Вал. Гермиона слушала все нарастающие крики и все сильнее хмурилась, в конце концов рявкнув и приказав всем заткнуться. Рон, еще не получивший нормального объяснения, мимоходом пообещал закопать бывшего Темного Лорда так глубоко, что выбраться он уже не сможет, и Гарри вдруг совершенно по-девчачьи захихикала, представив ворочающегося под толщей земли Тома. Еще несколько минут спустя, когда Гермиона сказала, что тысячелетие гнить под землей – это слишком просто, она всхлипнула и разревелась. В итоге суматоха вокруг Гарри успокоилась только через полчаса, и все они расселись на кухне, выдворив с привычного рабочего места скрипучего Кричера. – Я вот только одного понять не могу, – вздохнула Джинни, откидываясь на спинку стула, когда Гарри наконец завершила рассказ, – почему он все еще жив? Она грела ладони о стакан с горячим шоколадом, покачивалась на стуле и сверлила взглядом потолок, очевидно, задаваясь простым вопросом «отчего же ее подруга такая дура?». Переваривающая информацию Гермиона что-то кряхтела себе под нос, щелкая костяшками пальцев, а Рон задумчиво смотрел на собственное отражение в стакане. Горячий шоколад получился слишком уж приторно-сладкий, и Гарри, сделав всего пару глотков, отставила его в сторону, продолжая, впрочем, наблюдать за свивающимися под потолком колечками белесого пара. После бурного обсуждения повисла почти звенящая тишина, даже тетушка Вал на портрете затихла, перестав привычно браниться на всех подряд. За маленьким кухонным окошком на одной из улиц маггловского Лондона валил мелкий снег, при соприкосновении с нагретой землей тут же превращающийся в капельки влаги. Кружевная занавеска скрывала головы прохожих, оставляя открытыми только их ноги и черноту асфальта, и Гарри, будто завороженная, наблюдала, как снуют туда-сюда разномастные пары ботинок. Зажигались по обе стороны дороги желтые фонари, высвечивающие в темноте яркие пятна, и свет их делал танцующие снежинки падающими осколками золота. Гарри думала о том, что, наверное, она и правда сумасшедшая. Заставленная цветами гостиная подтверждала это вдвойне, а странное колючее желание на кончике языка только напоминало о том, что никогда не стоит иметь дело с навязанными магией чувствами. В кухне было тихо, лишь поднимался от чашек к потолку сизый дымок, закручивающийся под старыми досками тугими колечками. Каждый из них думал о чем-то своем, и Гарри на самом деле была благодарна, что у нее есть друзья, с которыми можно вот так просто меланхолично молчать. В конце концов в их жизнях слишком многое изменилось, чтобы они способны были оставаться теми самыми детьми с вокзала Кингс-Кросс, хохочущими оттого, что пронеслись сквозь монолитную стену. – Нужно рассказать об этом всем, – заявила Гермиона после долгого молчания, – дать интервью в газеты… – Гермиона, – одернул подругу Рон, – Волдеморт сидит на посту директора Хогвартса уже почти два года, и всем вообще все равно. В его голосе звучала обреченность, но вместе с тем Гарри слышала плохо скрываемые в нем нотки гнева. Рон злился не на то, что произошло, а потому, что узнал обо всем только сейчас и даже не подумал о том, чтобы что-то сделать. Джинни задумчиво молчала, переводя взгляд с брата на его зазнобу, а лицо Гермионы тем временем стремительно краснело. – Это потому, что Гарри ничего не сделала! – в конце концов взвизгнула она, хлопая ладонью по столу. – Если бы ты пошла против него с самого начала... – Хочешь сказать, то, что общество приняло его как ни в чем не бывало – моя вина? – перебила ее Гарри, опуская подбородок на сцепленные в замок ладони. Гермиона на мгновение застыла с открытым ртом, покраснела еще сильнее и откинулась на спинку стула, крепко жмурясь. Гарри фыркнула про себя, отмечая, что в чем-то она наверняка права, но вслух ничего не сказала, лишь прикрыла глаза. Яркий свет желтого фонаря на улице светил прямо в глаза, снежинки водили хороводы, и оттого голова кружилась и нестерпимо хотелось спать. Поздний вечер накрывал город сгущающимися сумерками, видимый в окошко клочок дороги темнел и светлел одновременно, отражался в тающем снеге свет фонарей, но едва ли кто-то из прохожих смотрел выше собственной головы. Магия кружилась в воздухе чуть выше их макушек, водила хороводы, танцевала со снежинками и испарялась, смешиваясь с паром дыхания. Гарри смотрела в окно за спинами Рона и Гермионы, и чего-то катастрофически, до растянутых в нелепой улыбке губ не хватало. – И что, мы просто ничего не сделаем? – вспыхнула вдруг Джинни. – Он же!.. Он!.. – Он довел Гарри до слез, – жестко отчеканил Рон. – Даже если нам никто не поверит, мы не можем просто забыть об этом, – Гермиона тряхнула волосами, принялась загибать пальцы, – я работаю в Министерстве, ты и ты – тоже, а ты вообще почти мировая звезда. Не может быть такого, чтобы нас никто не послушал. Все звуки в доме, казалось смолкли, вслушиваясь в их разговор. Затихли перешептывания старых портретов в коридорах, перестал бурчать себе под нос Кричер, и больше не скрипела под бесплотными ногами истлевающих призраков лестница. Тетушка Вал громко соглашалась с каждым сказанным словом и презрительно шикала каждый раз, когда раздавался какой-нибудь посторонний шум. – К тому же Гарри – все еще Избранная из пророчества, – Рон опустил ладонь на сложенную в кулак руку Гермионы. – Даже если мы не сможем никого убедить, можно просто ему навалять, – закончила мысль брата Джинни. Гарри довольно сощурилась, вспоминая, что она уже, глянула на тикающие под потолком часы и отсчитала оставшиеся секунды. Ровно в полночь в дверь постучали, Кричер протяжно вздохнул, и забранилась тетушка Вал. Пришел точно по расписанию гость, и все остальные замерли, проглотив недосказанные еще слова. Заскрипели старые половицы, зазвенело кольцо на двери, и Гарри, разгладив как всегда растрепавшиеся просто от сидения на одном месте волосы, поднялась. Путь до прихожей занял у нее ровно четыре удара всполошившегося сердца, ручка раскаленным клеймом впилась в ладонь, и лениво распахнулась тяжелая дверь. Желтый свет уличных фонарей ворвался в дом с пряным запахом свежего снега и холода, бархатная белизна застила глаза, и лишь мгновение спустя из-за нее сверкнула синева искрящихся глаз. Том лукаво смотрел на нее поверх букета белых лилий, а Гарри одновременно хотелось поцеловать его и врезать по роже. Впрочем, вместо всего этого она только скривилась, протянула руки, забирая цветы, и захлопнула дверь прямо перед его носом. Гарри буквально чувствовала упершиеся ей в спину взгляды, а еще демонстративно вздыхала занавешенная предусмотрительным Кричером тетушка Вал. Вся гостиная уже была уставлена бесконечными букетами белых лилий, Том приходил сюда утром, вечером и иногда после обеда или в полночь, стоял под дверью, пока Гарри не открывала ему лично, молча вручал букет и так же молча исчезал в театральной зеленоватой вспышке. Первые разы Гарри злилась и посылала ему вслед проклятья, потом не открывала вовсе, но в таком случае он, наплевав на все, торчал перед дверью брошенным песиком. Или, если уж Гарри игнорировала его до последнего, цветы просто сами собой появлялись в комнате, занимая очередную вазу, и таким образом в какой-то момент их стало так много, будто Том посылал и приносил букеты не пару дней, а все эти тридцать пропущенных ими обоими лет. В конце концов, конечно, Гарри не оставалось ничего, кроме как следовать его правилам, однако, признаться, ей даже самую чуточку нравилось. От белоснежных лилий чарующе пахло так, что слезились глаза, от изящных лепестков рябило в глазах, и пройти мимо становилось совершенно невозможно. – Белые лилии, – тихо констатировал очевидное Рон, разбивая заполненную шелестом дыхания тишину, – навскидку больше сотни цветков. – Ты точно сумасшедшая, – то ли презрительно, то ли восхищенно скривилась Джинни. Гермиона не отреагировала, обиженно поджимая губы, но Гарри видела, как расплывается в улыбке ее лицо. Сердце в груди Гарри билось тихо и размеренно, приятная тяжесть цветов в руках успокаивала, а окутывающий их запах оглушал и объявлял поражение. Гарри нравилось все это, как бы она ни старалась себя переубедить, как бы ни обижалась. Если уж магия распотрошила ее и вывернула наизнанку, пришив чужие ядовитые чувства, ей оставалось разве что наслаждаться, пока истлевшие швы не лопнут, и сгнившее нутро не посыплется под ноги.***
На заросшем холме небо казалось далеким и близким одновременно, маленький дом заволакивала туманно-зеленая пелена деревьев, а облака плыли, казалось, по самой кромке волос, касаясь ласковым пухом макушки. Ветер шелестел между ресниц, забирался под мантию и целовал щеки, неизменно подталкивая вперед. Небо над головой здесь было пронзительно-синим, обхватывающим и сжимающим в объятиях так, что не вырваться, нависающим и несоизмеримо далеким, словно крохотный кусочек бушующего океана. Гарри смотрела на него долго-долго, запрокинув голову и раскинув в стороны руки, и в какой-то момент небо становилось багрово-красным, цвета свернувшейся и запекшейся крови. Закат наступал неожиданно, ярко-синий делался непроглядно-черным, красным и огненно-рыжим, а у Гарри под веками плясали багряно-зеленые вспышки. Холодно не было, ветер согревал в трепетных объятиях, кутал и баюкал, успокаивая, шелестела под ногами высокая трава, и покачивались, кивая кронами, подпирающие небо деревья. Граница зимы заканчивалась где-то за ее спиной, впереди расстилалось вечное цветущее лето, и небо падало, ударяясь о плечи. Гарри стояла здесь, вдыхая сладкие запахи, уже, кажется, бесконечно долго, и игривый ветер заползал под мантию, трепал волосы и целовал щеки, оставляя на коже сочащиеся кровью и гноем ожоги. Гарри считала удары сердца, напоминала себе о собственном имени и глубоко дышала, пытаясь выбросить из головы гулкий назойливый звон. Иногда ей казалось, что было бы лучше, останься она в неведении, потому что изменить она все равно уже ничего не могла. Магия выпотрошила ее, вывернула наизнанку, склеивая неправильными частями, клубок затянул щиколотки и запястья, и тонкая струна пристала к самому горлу. Было бы лучше, не знай Гарри вообще ничего, умри она в детстве вместе с Джеймсом и Лили, чтобы осталась лишь мертвая Персеатия вместо выпотрошенной и собранной заново ее же. Красный закат наползал на небо откуда-то снизу, растекался впитывающимися в землю кровавыми каплями и истлевал на кончиках пальцев. На плечи ложилась тихая прохлада, ветер трепал волосы и подталкивал вперед, как волна затягивает в свое чрево неосторожных глупцов. Синий сменялся черным, минуя красный, и зелень листвы затухала, поглощенная пустотой. Первые звезды зажигались яркими искорками, прорезающими тьму, и Гарри отчаянно хотелось погасить их одним оглушительным заклинанием, чтобы больше и вовсе не было никакого света. Небо постепенно превращалось в старую дырявую скатерть, сквозь которую просвечивали затертые доски стола, и хотелось накрыться ей с головой, чтобы лишь яркие искорки плясали перед глазами. В какой-то момент ветер стихал, тепло накрывало плечи, и темнота ложилась на макушку колючей шерстью. Теплые ладони осторожно гладили щеки и плечи, мурашки разбегались щекоткой, и все в мире замирало, лишь сверкала зеленоватыми светлячками полуистлевшая магия. Спираль ударялась о янтарь гулкими ударами сердца, дыхание срывалось белесым паром, и настоящее обращалось прошлым, тем временем, когда ничего еще не случилось. Том целовал ее в макушку и тянул за собой, хотя холодно Гарри не было ни капельки, и Пикси ставила перед ними две чашки ненавистного ему кофе. Колючий плед оставался на плечах как защита, словно волшебный плащ из какой-нибудь старой сказки, и Гарри чувствовала, как от окутывающего ее тепла хочется спать. Они сидели друг напротив друга неизменно молча, а Гарри все никак не могла понять, что ей хочется делать дальше. – Ты ведь сам сказал мне делать то, что нравится, – она поднялась, сбрасывая окутывающий колючим теплом плед. Их разделял низкий кофейный столик, почти полностью уставленный печеньем и бутербродами, и Гарри остановилась, упираясь в него ногами. Том сидел, сцепив перед собой ладони и склонив голову набок, смотрел на нее снизу вверх, и Гарри все никак не могла понять, хочет она его поцеловать или ударить. Высокие часы с маятником громко тикали, сливаясь с гулкими ударами сердца в висках, из гладкого озера в кофейной чашке на Гарри смотрело ее собственное отражение, сверкающее колдовскими зелеными глазами, доставшимися ей от матери. – А ты велела мне разговаривать с тобой так, будто мы не знакомы, – Том коротко улыбнулся, подался вперед и опустил на ладони подбородок, – ты нарушила все правила, Гарри. Голос его гипнотизирующим шепотом разливался по гостиной, кофейный столик казался непреодолимой преградой, и Гарри впивалась в него все сильнее, невольно подаваясь вперед. Звенели неловко поставленные тарелки, кофе выплескивался на блюдце, и белоснежная скатерть стремительно покрывалась уродливыми горелыми пятнами. – Это мой подарок тебе, – Гарри склонила голову набок, закусила ползущую в сторону губу, – в честь твоего дня рождения. – Только это? – склонил голову набок Том, облизывая тонкие губы. Стол между ними был катастрофически лишним, мантия тоже, но Гарри все еще не решила, чего ей хочется больше. Она стояла посреди гостиной в его купленном ради нее доме и вообще-то уже дракклову тучу лет была его женой. О, она видела документы из Министерства, и оттого ярость кипела в груди сильнее, мешая нормально дышать. – Это все, – качнула головой Гарри, убирая стол взмахом ладони. Звон посуды заглушил стук взбесившегося, казалось, сердца всего на мгновение, но этого хватило, чтобы Гарри успела выбрать одно. От резкого удара вспыхнули болью костяшки, голова Тома отлетела, ударяясь о спинку дивана, и Гарри сделала рваный вдох, опускаясь ему на колени. Даже если магия выпотрошила ее и собрала заново, Гарри все еще оставалась Гарри, упрямо следующей за собственными желаниями. Так что с какой стати она вообще должна была выбирать? Тепло волной ударило в живот, стук его сердца смешался с ее собственным, таким же быстрым и рваным, и Гарри протяжно вздохнула, пряча лицо у него на груди. Том осторожно замер, не шевелясь, тихо выдохнул и опустил голову ей на макушку, обдавая волосы щекоткой дыхания. Высокие часы отбивали полночь, тяжелый маятник раскачивался из стороны в сторону, а на зеленую траву падали крупные хлопья мерцающего черными дырами снега. – Так это и есть мой подарок? – хохотнул Том, целуя Гарри в висок и кромку волос. – Я очарован. От него пахло снегом и солнцем, сладкий запах разлившегося по полу кофе расползался, впитываясь в волосы, а часы все стучали, отменяя секунды ударами сердца. Новый день превращался в новый год и целую новую жизнь, так что можно было теперь отбросить старую, безжалостно вырвав половину страниц. – Тебе что-то не нравится? – фыркнула Гарри деланно угрожающе. – Отнюдь, – коротко бросил Том. Из тонкого носика перевернувшегося набок чайника оглушающе громко капал чай. Кофе, который пила Гарри, разлился впитавшейся в ковер лужей рядом, а осколки разбившейся посуды торчали вверх смертельными шипами. Высокие старые часы отбивали полночь неспешно, разрывали тишину ударами маятника и криком кукушки, а снаружи кружился, опадая на теплую землю, пушистый в свете крапинок-звезд снег. Гарри слушала биение собственного сердца, смешивающееся с биением сердца Тома, а руки его, до того безвольно лежащие на диване, постепенно поднимались, аккуратно касаясь ее спины. Исходящее от Тома тепло пьянило, так что кружилась голова, мысли разбегались испуганными насекомыми в разные стороны, но Гарри теперь точно знала, чего ей не стоит делать. Даже если магия выпотрошила ее, вывернула наизнанку и собрала воедино кого-то другого, разве Том, подвергшийся собственным чарам, мог остаться прежним? Он говорил, что ему нравится ее любить, и Гарри, наверное, нравилось тоже, потому что это было единственным способом вырваться из сковывающего по рукам и ногам пророчества и предназначения. Когда часы затихли с гулким разносящимся по всему дому звоном, Гарри отстранилась, сбрасывая с себя руки Тома. На лице его плескалось смешанное с удивлением умиротворение, глаза мерцали затягивающей синевой вечернего неба, накатывающего смертельной волной, а Гарри вдруг показалось, что теперь он выглядел как-то иначе, чем тридцать лет назад. Она, признаться честно, и забыла о его смерти и существовании призраком, и теперь от осознания всего этого нестерпимо хотелось смеяться. – Твое лицо выглядит иначе, – она качнула головой, проглатывая смешок, и коснулась его щеки кончиками пальцев. Том перехватил ее ладонь, прижал к губам и лукаво улыбнулся, сверкая смешинками в глазах: – Это другое лицо. Стоило присмотреться, и черты его лица неуловимо менялись, но слишком слабо, чтобы Том переставал быть тем же самым Томом. Его тело было создано для истлевающего осколка души с помощью ее, Гарри, крови, и эта кровь тогда принадлежала врагу. Гарри не хотела бы знать, какая именно магия все еще осталась между ними, и точно ли она была тогда врагом. Том не говорил этого, но ведь он привязал свою душу к ее и наоборот, так что даже пророчество, похоже, выворачивалось наизнанку. Оно гласило, что ни один из них не сможет жить, пока жив другой, но было теперь не совсем точно. Ни один из них не сможет жить, пока жив другой, но и умереть они друг без друга теперь не способны. – Гомункул, созданный проклятой магией, – Гарри хмыкнула, царапая ногтем его губу, – интересно, насколько этого хватит? – Чтобы проверить, тебе придется присматривать за мной целую жизнь, – улыбнулся Том, обхватывая ее руками за талию и притягивая ближе. Нечто в груди от его слов заклекотало по-птичьи, жар обдал щеки, и Гарри рванулась, поднимаясь. Дыхание застряло в горле, мысли и слова напрочь запутались, а коленки, казалось, готовы были в любой момент предательски подкоситься. Она тяжело дышала, глядела на Тома сквозь свешивающиеся на лицо черные кудри, и он улыбался ей, будто только что победил. – Я велела тебе, – отчеканила Гарри, задыхаясь от собственных слов, – разговаривать со мной так, будто мы не знакомы. Она исчезла, оставляя после себя бардак и сумбур чувств, а на следующее утро Том предстал перед ней на пороге с огромным букетом роз цвета запекшейся крови, которые Гарри беспощадно сожгла коротким движением палочки. И нет, увы, она вовсе не хохотала, словно сумасшедшая ведьма из детских маггловских сказок, вторя его широкой лукавой улыбке.