Пролог
7 июля 2017 г. в 18:58
Он чувствовал боль, которую не испытывал никогда в жизни, а ведь она была его вечной спутницей с рождения. Нестерпимый жар опалял его кожу, несравнимый с огнем драконов, и тем более костром, на котором сжигают заживо. В этом Шарриастэр был уверен, так как в прошлом ему довелось испытать подобные муки. О тех временах он предпочитал не вспоминать, но зеркальные поверхности изредка ему напоминали о том опыте, отражая уродливые шрамы, несводимые ни одним заклинанием.
Драконий огонь… Никто, как ему известно, кроме него, не выживал под струями пламени, способном расплавить камень, как масло в зажженной печи, но щиты Астэра выдержали десятиминутный поток огня, чтобы в конце, когда большая рептилия отчаялась поджарить наглого двуногого и, уже ни на что не надеясь, в последний раз открыла пасть, изрыгая оранжевый поток полымя, по магическому защитному куполу пошли трещины. Не прошло и минуты, и ему довелось пережить, как тогда казалось, самые болезненные мгновения своей долгой жизни. Пламя дракона оставило отметины на его теле, изуродовав его, но подарив, как в насмешку, неуязвимость к огню. Костер, с помощью которого его пытались убить намного позже встречи с крылатой рептилией, не доставил даже дискомфорта, ввергнув в панику его врагов. Их смерти еще долго вызывали улыбку на его испещренными шрамами лице. Лишь многими годами позже, достигнув небывалых вершин в исцеляющей магии, он свел уродство со своего лица. Но память о нем до сих пор его не оставляла.
Казалось его сожгли заживо, превратив в мириады пылинок, дробя его плоть и сознание, а потом, когда Шарриастэр ощутил, что сходит с ума от разделенности, восстановили и окунули в ледяную, и от того обжигающую, воду. Она просачивалась в легкие через рот и нос, перекрывая дыхание, но он не умирал. Смерть кому-то другому могла показаться избавлением, но не Астэру, он цеплялся за жизнь и приветствовал боль с распростертыми объятьями. Ведь ее наличие позволяло надеяться на то, что это не конец и когда-нибудь она завершится.
Мир в котором он родился пришел к закату, люди, эти безмозглые букашки, его уничтожили, оставив после себя агонизирующую планету. И Шарриастэр собственноручно уничтожил ядро земли, чтобы дать себе шанс на жизнь в новом мире. Имел ли Астэр право приговаривать целую планету и будущую цивилизацию, которая, возможно, возродится из пепла недобитых, но безмозглых существ? Умершие от раскола земного шара будут утверждать, что не имел. Но ему, как всегда, чужое мнение было безразлично.
Сколько времени прошло в кромешной темноте и в череде разнообразных пыток, словно кто-то неведомый решил проверить на нем все возможные способы болезненного умерщвления, он не знал. Но вскоре, будто эта забава наскучила, все прекратилось. Тишина, не нарушалась даже криком — Астэр, конечно, не молчал, испытывая страдания, но его не было слышно. То ли магия не позволяла нарушать спокойствие этого места, или, возможно, в самом начале у него повредился слух и из-за этого он оглох — для Шарриастэра это было вторично, когда его кости дробили чем-то огромным. В воображении ему виделся гигантский молоток, похожий на тот, который маг видел в избушке за день до уничтожения Астэром ядра, где покоилась семья крестьян, убитая глупостью смертных: покрытый ржавчиной, но надежный, он методично, одна за другой разбивал его руки, ноги…
В первые мгновения, услышав звуки, схожие с ударами от молотка, промелькнула мысль, что он наконец-то обезумел и его разум, истосковавшись от безмолвия, породил этот стук. Отсутствие боли, признаться честно, привело Астэра в замешательство, но не так сильно, как нарушение тишины. Если его психика сломалась под гнетом постоянной боли, нет ничего удивительного в том, что в этом странном забытье она, хоть и искореженная, но все же позаботилась об отсутствии неприятных ощущений.
Резкий запах пота, донесшийся следом за звуком, уже не удивлял. К нему присоединился аромат неизвестных цветов, сырости и земли. Холод последовал за ним, но не ставший уже привычным неестественный мороз, а легкая прохлада, словно от снега, которую он успел позабыть. А потом его кинуло в жар, словно Астэр в который раз подвергся сожжению. Ноющая боль в спине, после пережитого, не доставляла неудобств.
Не прошло и десяти секунд, как его посетила дикая догадка: звук, который он слышит — это биение его сердца, а жар — лучи палящего солнца. Не успела зародиться надежда, как послышался, словно издалека, чей-то голос, говорящий на незнакомом языке, но оказавшись для него понятным из-за перевода от того, чье сознание Астэр делил:
— Мой принц, вы не ушиблись?
— Разве не видишь, что да? — из горла вырвались слова помимо воли, и он открыл глаза. Над ним возвышалось безобразное лицо, покрытое шрамами, как и у Астэра после драконьего пламени, вокруг стояла какофония из голосов, и только женский голос был хорошо различим в этом гвалте, крича что-то похожее на «Джоффри». — Пес, помоги подняться, — последовал приказ от соседа.
Пока, ухватив за руку мужчину со шрамами, с кряхтением и мысленными ругательствами вставал принц, маг успел догадаться, что отныне он делит тело с ребенком, но Астэр не обрадовался наличию чувств и ощущений, а также не огорчился существованию второго жильца, который являлся изначальным хозяином. Его переполняло ликование, ведь он смог вырваться из своего мира и у него появился шанс на новую жизнь. Позволил радости заполнить свое сознанием, он отметил, что губы тела приподнялись в улыбке, хотя для этого и не было повода. Подавив их ради эксперимента, и принц нахмурился, захныкал, привлекая к себе внимание — вернулась боль в спине, которая не чувствовалась под влиянием радости. Похоже, эмоции Шарриастэра влияют на Джоффри. Это хорошо.
Немного поразмыслив, Астэр понял, после попытки с ним поговорить, что изначальный хозяин тела не может слышать его мысли и прямое обращение. Личность мальчика одиннадцати лет от роду установить оказалось легче легкого, поскольку важная информация, отвечающая за самоидентификацию всегда лежит на поверхности. Мысли и память принца по имени Джоффри для него оказались открытой книгой. Являясь мастером магии разума, только вопрос времени, когда он будет знать жизнь кронпринца Семи Королевств лучше его самого. Ведь сам Шарриастэр ничего не может забыть, если единожды что-то выучил, в отличие от Джоффри.
Контроль над телом Шарриастэр пока не мог захватить, как и мысленно общаться с принцем, но он надеялся, что это временная трудность. Он, как всегда, что-нибудь придумает для того, чтобы ее разрешить. А сейчас его клонило в сон, последнее, что он запомнил — объятья высокой светловолосой женщины, матери принца, прежде чем потерять сознание в первый раз за, казалось, тысячелетия.