Знакомство с Алтынами

Отабек чувствует, как по всему телу бегут мурашки. Юра сидит у него на коленях. Юра стонет в поцелуй, заставляя его вздрагивать от того, как в низу живота нестерпимо сильно тянет. Юра сводит лопатки, когда чувствует, как руки Отабека скользят по его спине. В какой-то момент казах понимает, что больше тянуть уже некуда. Он одним движением — аккуратным и бережным — укладывает Юру на лопатки, поддерживая его под поясницу и подкладывая ладонь ему под затылок. Он сжимает Юрины и без того спутавшиеся волосы, только сейчас замечая, насколько они мягкие. Где-то на подкорке Отабек ловит себя на мысли о том, что ему нравится чувствовать, как Юрины волосы скользят меж пальцами, как Юра доверчиво прижимается к нему и... дрожит. Понимание последнего накрывает с головой, Отабек на секунду отстраняется и едва-едва открывает глаза. Плисецкий почти что плачет, и понять, в чем дело, просто-напросто непосильная задача. — Я... тебе страшно? — Отабек спрашивает первое, что приходит в голову, и, пожалуй, самое очевидное. Юра повёл плечом, отвёл взгляд в сторону и едва-едва ощутимо подтолкнул парня в грудь. Тот подчиняется, понимая блондина с полужеста, полувзгляда, и отстраняется, садясь на диване ровно и обеспокоенно глядя на Плисецкого. В его зелёных глазах сейчас нет ничего схожего с взглядом солдата. Юра был больше похож на котёнка, только-только оказавшегося в тёплом доме. Котёнка, которого пугал звук проезжающих машин, нещадно заливавших его грязью из луж. Котёнка, который не знал, что ему делать. Отабек не мог оторвать от него взгляда. Он восхищался им, но такой Юра его заставлял его напрячься. В такие моменты было в нем что-то пугающе отстраненное, что-то, что буквально кричало и всем своим видом звало на помощь. Наконец Плисецкий поднялся, растерянно осмотрелся в комнате и, интуитивно уложив прядь пшеничных волос за ухо, поправил задравшуюся футболку. Тихо, до боли тихо выдал: — Я не могу. Я... я пойду, Бек. Не могу. В голосе Юры — дрожь, и Отабек не понимал, чем она может быть вызвана. Он сделал что-то не так? Он... да, точно, дурак! Он поторопился, он не дал почувствовать тепла и сразу поддался инстинктам. Низменным, возможно, отвратительным, животным. — Юра, подожди, — Отабек подрывается с места и догоняет Плисецкого уже у двери номера, когда парень надевает обувь. Юра вскидывает на него взгляд, не выпрямляясь, и Отабек отчего-то видит в этих глазах... боль? Или ему только так кажется? Отабек часто ощущал себя неотёсанным. Он постоянно сомневался в том, что чувствуют другие, в том, что чувствует он сам. Сейчас же в его груди подозрительно защемило, когда он с головой окунулся в омут зелёных глаз. Чёрт. — Уже поздно, тебе ехать... — едва выговаривает Отабек, чувствуя, как собственный голос сел, как пересохло горло и язык. — Не маленький, доеду, — огрызается Плисецкий, выпрямляется и уже молча открывает дверь. Отабеку на это и возразить нечего. Действительно, младенцем Юру назвать сложно, но не волноваться он не мог. Отабек вновь тянется к Юре, чтобы провести по его запястью кончиками пальцев, но Юра отдергивает руку, накидывает капюшон и, ссутулившись, уходит. Чёрт. Отабек бессильно провожает его взглядом, стоя как вкопанный посреди холла гостиницы. Все его нутро кричит, просит Юру обернуться, но тот не слышит. Отабек сжимает кулак, злится на себя, но кое-как подавляет свои эмоции и с глубоким вздохом возвращается в номер. Юра, наверное, подумал, что он просто хочет его трахнуть. Или что он ничего для него не значит. Отабек валится на диван, проводит руками по лицу, будто бы смывая с себя все волнение. Но тщетно: сердце продолжало бешено колотиться от страха. От страха за Юру, который поедет домой в темноте, а еще от страха, что все потеряно. Взгляд падает на оставшиеся на столе не до конца опустошенные бутылки, и рука сама тянется к одной из них. Не то чтобы Отабеку нравилось пить алкоголь. По правде говоря, обычно он старался не употреблять. Но сегодня он потерял друга, пытаясь обрести парня в его лице. А в итоге у Отабека не осталось ни одного, ни второго. Лопух. Он откидывает голову назад, разом, за несколько крупных глотков допивая все, что было в бутылке. Нет, легче ему определенно не стало, но по крайней мере так он сможет отвлечься. Или надраться вхлам и уснуть. Третьего, увы, не дано. Тем временем Юра спустился к выходу из гостиницы. Сонный администратор за стойкой покосился на него, проводив подозрительным взглядом, но Юра даже не обратил на это внимания, толкнул дверь и вышел, позволив ей с громким стуком захлопнуться. Юра сунул руки в карманы и медленно выдохнул ртом. Холодно. Пар. И уже поздно — метро в такое время давным-давно закрыто. Понимание этого вызвало мысль о том, чтобы заказать такси. Юра отошел от двери, прижался спиной к холодной стене гостиницы и принялся ждать, пока приложение на телефоне найдет хотя бы одну свободную машину. Он даже и не заметил, как продрог. Решив пока побродить неподалеку, чтобы немного согреться, Юра обошел гостиницу по кругу, а в это время пытался отогнать мысли о том, что случилось. Понравилось ли ему? Определенно да. Надо сказать, что Юра вышел из номера Отабека со стояком, вот только все это было непривычно, странно и пугающе. Отабек хотел его, и Юра не мог отрицать того, что это взаимно. Но... ему было страшно. Да, как никогда страшно. Он боялся, что случись это, и все изменится. Они больше не смогут порубиться в приставку, покидаться в друг друга чипсами, подкалывать и смеяться как раньше. Юра боялся совершить ошибку, боялся перешагнуть ту границу, к которой они подступили. Границу, которая разделяет друзей и любовников. Юре она представлялась скорее канатом, подвешенным под куполом цирка, на котором он стоит одной ногой. Его качает, его тянет то в одну сторону, то в другую. И он понимает, что тянуть слишком долго нельзя, но никак не может решиться упасть вниз, туда, где наверняка подстелен мат, который должен смягчить падение. Но что если он разобьется? Телефон Юра убрал в карман: слишком уж холодно было на улице ночью, так что рука казалась уже окостеневшей от мороза. Но Юра сжимал мобильник, чтобы не пропустить вибрацию от уведомления о том, что машина-таки нашлась. Но его все не было и не было. И Юра уже потерял счет времени, хотел было зайти в кафешку, но вспомнил, сколько сейчас времени. Все официанты давно уже спят в теплых постелях, один он бродит по октябрьским улицам Питера, словно неприкаянный. Уже, наверное, в десятый раз оказавшись у входа в гостиницу, Юра решил, что это, кажется, судьба. Такси ехать совершенно отказывалось, так что Юре оставалось либо помереть от холода на улице, либо же от стыда и в тепле. Здравый смысл подсказывал, что второй вариант все же предпочтительнее. Юра нахмурился, потянул дверь на себя и снова хлопнул ей, чем опять разбудил несчастного администратора. Тот рефлекторно натянул дежурную улыбку и подскочил со стула, готовясь выдавать ключи от номеров вновь прибывшим гостям. Но, увидев уже знакомую фигуру, администратор сник и спокойно улегся снова головой на стол. Так, видимо, удобнее. Плисецкий прошмыгнул в коридор, нашел нужную дверь и остановился около нее. Ссутулился сильнее. Раз. Два. Три. Отабек вздрогнул, услышав короткий и будто бы робкий стук в дверь. "Наверное, родители", — подумалось ему. Отабек окинул комнату взглядом, выругавшись, торопливо сгрёб пустые бутылки и поставил их за диван. — Сейчас! — крикнул он, идя к двери и собираясь с силами, чтобы притвориться трезвым хоть на пару минут. Когда же Отабек открыл дверь, его удивлению не было предела. На пороге двери перед ним стоял Юра. Он дрожал, его щеки запунцовели от мороза, а кожа, кажется, даже начала шелушиться от холода. — Юра? Ты... — лицо Отабека вытянулось, и в любое другое время Плисецкий наверняка искренне поугарал бы над ним, но не сегодня и не сейчас. Он молча отодвинул Отабека в сторону, скинул кроссовки и, так и не сказав ни слова, заперся в ванной. Отабек запоздало дернул ручку двери, но тщетно. Он прислушался: Юра, кажется, раздевался. Во всяком случае Отабек отчетливо слышал звук расстёгивающейся молнии и шуршание одежды. Затем Юра включил воду. Кажется, в душевой. Юра окинул себя в зеркале взглядом и фыркнул тому, насколько жалким он казался. На улице шел снег, так что снежинки в его волосах растаяли, когда он зашёл в гостиницу, и теперь волосы больше напоминали ему сосульки. Плисецкий нахмурился и откинул волосы назад, а после встал под теплые струи воды в душе, надеясь согреться. Он не знал, если честно, что ждет его дальше, когда он выйдет из ванной, не знал, как ему себя вести. Он понимал только, что дико устал, а еще понимал, что завтра ему еще предстояло просиживать штаны в универе. Сейчас он вообще слабо представлял себе, в каком состоянии приедет на пары. А ведь первой стояла лекция, пропускать которую все равно, что примерять галстук из верёвки, стоя на табуретке под люстрой. Выйдя из ванной, Юра вслушался. Судя по тихому сопению, Отабек уже спал. Плисецкий кинул взгляд на диван, но тот не представлялся ему особо удобным местом для сна, так что выбор все же был сделан в пользу кровати. Стараясь не шуметь, Юра улегся рядом с Отабеком на постель и прикрыл глаза. Уставший, скорее даже изнурённый сегодняшним днём, Юра отрубился почти моментально, несмотря даже на то, что его все же немного знобило. Почувствовав, как что-то рядом с ним шевелится, Отабек сонно приоткрыл глаза. В полутьме комнаты он мог различить лишь силуэт Юры у себя под боком. Угловатые плечи, торчащие лопатки... Отабек поймал себя на том, что улыбается, и с тихим вздохом укрывает Плисецкого одеялом, прижимая его к себе и чувствуя, как тот постепенно перестает дрожать. В этом был, пожалуй, весь Юра. Упрямый донельзя, гордый, он ни за что не прижался бы к Отабеку сам. Разве что отнял бы у него одеяло, но, видимо, не в этот раз. Юра будет трястись от холода, синеть, но ни за что не проявит своих настоящих чувств, пока не поймет, что готов к тому, чтобы открыться. Отабеку повезло. Он понял, что может подождать столько, сколько понадобится, до тех пор, пока Юра не станет доверять ему настолько, чтобы не стесняться всего, что испытывает. Он вздохнул и уткнулся в Юрины еще влажные после ванной волосы, от которых приятно тянуло мятой. Завалился к нему в комнату, стащил его шампунь и, кажется, гель для душа, улёгся к нему в постель. Наглость — второе счастье. А первое, лично для Отабека, это Юра.