First Day of My Life

Прошло двадцать шесть месяцев с тех пор, как Микки в последний раз шел по улицам Саутсайда в качестве свободного человека. Он думал, что ощущения от вновь обретенной возможности прогуляться по родному району будут более яркими и волнующими, но вместо этого почувствовал лишь давящую на плечи печаль. Он мечтал об этих самых улицах, когда лежал на тюремной койке. В его голове городской пейзаж выглядел куда более приятным, будучи озаренным надеждами на будущее вместе с Йеном. Сейчас же все казалось грязным и заброшенным. Его глаза слишком привыкли смотреть на океан, огромный и бескрайний, уходящий вдаль и незаметно сливающийся с синевой горизонта; переход и слияние эти были настолько неуловимыми, что невозможно было определить, где заканчивается гладь воды и начинается небо. Точно так Микки когда-то убивал скуку, пытаясь определить границу между своей бледной кожей и кожей Йена, когда рыжий особенно тесно прижимался к нему, но с тех прошла целая вечность. Алиби теперь тоже выглядел иначе. Не таким людным. Время медленно близилось к вечеру, но в баре не было ни Кермита, ни Томми с Кевом. Микки контактировал со Светланой все эти месяцы, а потому знал, что Кев и Ви выгнали ее из дома после того, как она обманом переписала документы на себя и стала владелицей Алиби. Он не винил их, но всегда считал до одури тупыми, раз они с самого начала не разглядели истинную сущность Ланы. Она в прямом смысле выживала и хваталась за любую возможность пробиться выше. Хоть ее действия и носили чисто деловой характер, по виду русской нельзя было сказать, что дела у нее шли идеально. Она стояла за барной стойкой, облокотившись на нее, и разговаривала с тремя посетительницами. Когда взгляд ее зацепился за фигуру Микки, она тут же замолчала, проглотив недосказанную фразу. Она знала, что брюнет должен был вскоре явиться домой, но видеть его здесь, абсолютно свободного, стоящего прямо посреди зала, где он несколько лет назад впервые открылся перед непредсказуемой толпой, было невероятно. — Микки, — мягко сказала русская. Она поборола порыв обнять его; они уже делали это, но в данный момент подобное проявление чувств казалось неправильным. Скоро все начнет налаживаться и вернется в привычную колею. Теперь не было нужды в широких, эмоциональных жестах. Светлана продемонстрировала свою радость другим способом: достала из-под стойки бутылку Олд Стайла и толкнула ее к Микки. — Где все? — спросил он, усаживаясь на табуретке. Он прижал горлышко бутылки к губам и замычал от удовольствия, когда прохладная, горькая жидкость смочила пересохшее горло. — Ему тоже достань. Зев сел рядом с напарником и расплылся в очаровательной улыбке. Светлана, сузив глаза, со скептицизмом его осмотрела. — Ты кто? — Зев, это Лана. Лана — Зев, — небрежно представил их Микки. Ему правда хотелось просто посидеть в тишине с бутылкой пива. — А, ты тот, кто говорить со мной по телефону, — узнала его Светлана, смягчив суровое выражение. — Друг Микки из Мексики. — Это я, — подтвердил Зев. — Рад встретиться лицом к лицу. Не ожидал увидеть столь… — он сделал преднамеренную паузу и нахально улыбнулся. — … утонченную красоту. — Да ебаный стыд, — простонал Микки и прижал ладонь ко лбу, желая лишь оказаться как можно дальше от них обоих. — Мик, ты все равно у меня на первом месте, малыш! — начал убеждать его Зев, обхватив напарника одной рукой за плечи и дружелюбно встряхнув. Глаза Светланы слегка расширились при виде этого зрелища, но более всего удивляла непривычная реакция Микки; брюнет не шарахнулся в сторону и не врезал приставучему другу. Интересно. — Мэнди у нас, как ты и просил. Мы жить вчетвером: я, она, Игги и Евгений, как чокнутая семейка. — И она присматривает за Евгением? — Микки изогнул бровь. Он любил Мэнди, правда любил, но сестра слишком легко отвлекалась, особенно на мужчин. — Да, она работать в том кафе, где носят кепки с белками. У нас график. Когда я в Алиби, она сидеть с Евгением. Не самая худшая твоя идея, особенно после расстроения тройничка. — Ты где эту хуйню услышала? — усмехнулся Микки. — Прочитала в журнале. Мне нравится, — Светлана пожала плечами. — И она обо мне ничего не знает? Про ОБН? — спросил брюнет. Ему тяжело было верить в способность Светланы утаивать такой секрет. — Ну… — затянуто начала русская, и Зев тут же прижал ладони к ушами и что-то мелодично забормотал себе под нос, показывая, что не хочет слышать эту информацию. Для руководителей и организаторов операции было крайне важно, чтобы связь Микки с ОБН хранилась в тайне до окончания его обучения. Осведомленность левых людей обычно гарантировала ту еще боль в заднице. — Когда ты попросил меня позвонить ей и попросить вернуться, то я сказать, что это твоя просьба. Не хотела вести себя так, словно мне нужна ее помощь, — фыркнула Светлана, словно сама мысль об этом была смехотворной. — Так что она задавать мне вопросы о твоем побеге из тюрьмы. Я ответила, что ты скоро вернешься. Не сказала, почему и как. — Блять, Лана, серьезно? — неодобрительно выдохнул Микки, качая головой. — Вот ведь трепло. Походу, это уже не имеет значения. Буду звать тебя теперь Трепливой Ланой, — он ткнул Зева локтем, и тот оторвал ладони от ушей. — Мне это интересно? — тактично спросил он. — Нет, совсем, — Микки закусил щеку, несколько мгновений размышляя о том, стоит ли ему задать давно терзающий его вопрос. Он не очень-то и хотел, но, как и всегда, поддался сиюминутному импульсу. — Галлагера видела? Светлана вздохнула. Она уже давно привыкла к этому. Микки спрашивал ее про Йена во время каждого визита в тюрьму и вел себя так, словно ему было плевать на ответ; но лицо брюнета всегда его выдавало, постоянно пробиваясь сквозь маску пренебрежения. — Он часто заходить, чтобы посидеть с Мэнди и Евом. С тех пор, как он вернулся после… — она сделала паузу. — … вашей поездки, он его больше не игнорирует. Микки кивнул, не зная, как отреагировать на эти новости. Ответ Светланы был более осторожным и обдуманным, словно она не хотела его задеть; это ясно говорило о том, что Йен, вернувшись, продолжил прыгать из одной постели в другую. Зев, заметив отразившуюся на лице друга грусть, тут же подбодряюще похлопал его по спине. — Нахуй его, верно я говорю? Микки не стал отмахиваться; он привык к прикосновениям Зева. Его с трудом можно было назвать слабым человеком, но он не мог не задумываться о том, что совсем не протянул бы без навязчивого присутствия своего надоедливого напарника. В свои первые недели в Мексике все, о чем брюнет мог думать — это застывшая фигура Йена в зеркале заднего вида, не отрывающая взгляда от его машины; Галлагер был так близко и одновременно так далеко. Зев, являясь очень громкой личностью, спешил везде и всюду вставить свое мнение. Его присутствие требовало внимания; внимания, которое Микки не хотел давать. Как только он дотянулся до алкоголя, тоска и оцепенение превратились в злость, а ярость вылилась потоком слов о Галлагере и обо всем произошедшем. Вся разбитая в пух и прах надежда потекла рекой, и Зев был рядом, чтобы ее выпить. Как обернулось, именно Микки требовалось внимание, а Зев ему в этом не отказал. Его старший напарник оказался открытым и сочувствующим. Блять, Микки все еще пытался вытолкнуть из головы любые воспоминания о тех ночах, когда он позволял себе быть тряпкой перед посторонним человеком; их жилье было слишком маленьким, чтобы спрятать от чужих глаз собственную разбитость, а Микки был именно разбит. Однако, за все это тяжелое время от Зева не последовало ни капли осуждения или недовольства. Он просто сидел рядом, молча выслушивая и наблюдая за брюнетом, который был таким резким и порывистым при свете дня, но ночью регулярно ломался под давлением безделья и алкоголя. Неизвестно, сколько бы еще продолжались подобные ночи, если бы Зев не решился разорвать цикл. — Мы идем развлекаться, — объявил он до того, как Микки приложился к бутылке. — Лучше отъебись, — вяло огрызнулся Милкович. В итоге Микки сдался и угрюмо поплелся вслед за пылающим энтузиазмом агентом, потому что легче было поддаться уговорам, чем выслушивать его непрерывный нудеж. Он не знал, был ли Зев убедительным или просто настойчивым, но как бы то ни было, противостояние казалось нереальным. Поэтому он пошел с ним тем вечером, а затем следующим и следующим. Со временем все стало намного легче. Микки позволил себе расслабленно сидеть в их любимом баре около пляжа и, усмехаясь над байками, которые Зев травил местным, чувствовал постепенно возвращающуюся к нему твердость. Иногда этот крикун брал на себя роль свахи и практически толкал Микки в постель к мексиканским парням. Микки не противился; ни один из них не являлся большим, чем обычный перепих, но сама возможность забыться на одну ночь оказалась спасительной и лишь способствовала уничтожению депрессии. Хоть их отношения с Зевом и не приносили физического облегчения, они помогали гораздо больше, обернувшись неким эквивалентом терапии. Спустя недели Микки перестал чувствовать постоянную нужду изливаться, ломаясь под давлением воспоминаний о застывшем на обочине рыжеволосом, постепенно превращающимся в небольшую точку. Он вновь стал собой — молчаливым, но не замкнутым; саркастичным, но не озлобленным. Бывали моменты, когда они с Зевом под конец дня просто лежали на пляже, вытянув затекшие от долгой ходьбы конечности и медленно отпивая из бутылок текилу, подготавливая себя к следующему, такому же сложному дню. Иногда Зев, поддаваясь одному из своих всегда неожиданных приливов энергии, вскакивал и бежал в сторону океана, крича идиотские жизнеутверждающие лозунги, и хоть Микки и закатывал глаза, демонстрируя раздражение, он начинал ему верить. Он не знал, что его спасло — атмосфера Мексики или Зев — но он больше не страдал каждый день. Вернувшись в Саутсайд, ему пришлось напомнить себе об этом. Дома было легко раствориться в знакомой с детства жизни и вернуться к старым привычкам, вновь позволив себе затянуться в деструктивную воронку самобичевания. — Готов? — спросил Зев, допив остатки пива и стуком бутылки о барную стойку вытащив Микки из его мыслей. — Поехали, — кивнул брюнет. Он сказал Светлане, что они еще увидятся, и запрыгнул в машину Зева, повезшую его к дому детства. Микки старался убедить Зева в том, что у него не было необходимости заходить внутрь вместе с ним, но тот, соскучившись по напарнику, настаивал. Микки не думал, что когда-либо вернется домой. Как и всегда, в отсутствие Терри воздух и вся атмосфера ощущались гораздо легче. После всех испытаний последних двух лет, у него совсем не осталось энергии выяснять отношения со своим стариком; к счастью, теперь Терри был навсегда заключен в тюрьме и больше их не потревожит. Он ощутил волну облегчения, осознав, что дома никого не было. Все, чего Микки сейчас хотел, это пойти в свою комнату, закрыть дверь и вдоволь насладиться уединением, которого ему так не хватало последние 26 месяцев. Он вытолкнул Зева, пообещав увидеться с ним завтра и вместе пойти к Мэнди и Еву. Работа начиналась в понедельник; уже через два дня он будет официально трудоустроенным человеком. Его спальня осталась нетронутой с того самого злосчастного дня, как его отправили в тюрьму. В углу валялась грязная одежда, а на прикроватном столике стояло несколько бутылок пива. Семья знала, что в его комнате лучше не шариться, чем он был абсолютно удовлетворен. Все осталось на своих местах, и от этого Микки испытывал странную умиротворенность. Брюнет бросил рюкзак на потертый ковер и сразу же пошел к фотографии на стене напротив, словно летящий на свет мотылек. Он провел пальцами по лицу на снимке, фокусируясь на растянутых в ухмылке губах, и почувствовал, как его грудь сжимается от эмоций, которые медленно перетекли в застывший в горле ком. Микки сглотнул свою горечь. Как же давно он не видел этого лица. В его голове Йен был прекрасен, но теперь, при взгляде на фотографию, Микки осознал, насколько сильно его фантазии преуменьшали. Он знал, что Йен был привлекательным; к рыжему всегда были прикованы взгляды мужчин и женщин, но видел ли его кто-нибудь так, как видел он? Замечали ли остальные люди линии его лица и то, как контрастировали мягкие черты с острым, сильным подбородком? Нежелательные воспоминания вновь захватили его мысли; воспоминания о том, какой невероятно гладкой была кожа рыжего, когда он прижимался к ней губами. О веснушках, которые практически исчезли с его лица, но их россыпь на руках и остальных частях тела осталась такой же яркой. Он потряс головой, усилием воли отталкивая картины из прошлого, и вновь сфокусировал взгляд на фотографии. Ему всегда нравилось, что на снимке Йен показывал камере средний палец; неприличный жест балансировал с мягкой ухмылкой, уравнивая две стороны Галлагера — хорошую и плохую. Он бросил фотографию на кровать и потянулся к заднему карману джинсов, чтобы достать телефон. Впервые за два года он отправил сообщение Мэнди. «Я дома. Все вопросы утром. Не буди меня, я серьезно. Пиздец как спать хочу.» Микки положил телефон на прикроватный столик. Было только полседьмого, но он совсем вымотался после долгого путешествия домой и валился с ног от усталости, желая лишь одного — проспать несколько дней. Брюнет расстегнул джинсы и, стянув их, с удовлетворенным стоном рухнул на постель. Пружины громко заскрипели под его весом, матрас показался ужасно неудобным, но черт, это была его кровать. От простыней пахло затхлостью, дымом сигарет и Йеном. Блять. Как после стольких лет его запах все еще не выветрился, словно нарочито дожидаясь возвращения Микки, чтобы вновь его измучить? Микки поморщился, чувствуя, как его член начинает твердеть; он не мог этого контролировать, это была почти химическая реакция. Он потянулся к тумбочке и, открыв ящик, вытащил оттуда практически пустой тюбик смазки. Микки не в первый раз приходилось дрочить, думая о Йене, и уж точно не в последний. Чертов Галлагер уже давно поселился в его голове и не собирался съезжать. Он выдавил на ладонь немного смазки и медленно провел ладонью по твердой эрекции, сжимая ее у основания; закрыв глаза, Микки вновь увидел взгляд рыжего, неотрывно смотрящий прямо на него. Сегодня, как и много раз прежде, он позволил Йену завладеть своим удовольствием.