Маскарад Вампиров: Противостояние.

Ино пулей вылетела из дома, отойдя на безопасное расстояние, когда за ней непроницаемой завесой полыхнул Элизиум Хинаты — и на глаза навернулись слезы. Вот так просто та, кого она считала другом, отвернулась от нее ради каких-то псовых, якобы необходимых для победы над Цимици. Вот так просто выгнала ее, а все почему? А все из-за этого красивого, роскошного ублюдка, и да простит ее Каин, как она его сейчас ненавидела. Это предательство воспринималось особенно остро на фоне вчерашнего разговора с ВиВи, которая, пусть в извращенной, уродливой форме, но все же любила ее. Ино была ее Дитя, и наверное, для ВиВи ее слова о том, что Ино сама себе выбрала Сиром Саске, были так же болезненны, как сейчас для Ино слова Хинаты. Как это предательство Саске — он даже не подумал вступиться за нее. Даже не двинулся к ней, поправ их общение что при жизни, что после — просто перечеркнул своей неподвижностью все то светлое, что было между ними. Чистое. Наискось разрезал острием своей катаны, зассал, испугался — вот тебе и «настоящий мужчина». Пффф. Так, мужчинка, не больше. Глотая слезы, вызвала себе такси и плюхнулась на заднее сидение, буркнув: «Санта-Моника» и бесцельно уставившись в окно. До рассвета еще несколько часов, она успеет и подкрепиться, после того как Стремительность немного ослабила ее, и найти себе убежище. У нее большой выбор. Их с Саске клуб был совсем недалеко от банка крови, куда она решила наведаться первоначально, а может, стоит сразу направиться в клуб и покормиться свежей кровью? Ехать было около часа, она успеет определиться. Но мысль о том, что клуб их с Саске, будто окатила ушатом ледяной воды — она больше не желает иметь с ним ничего общего. Не после того, как он просто стоял и смотрел, как Хината душит ее своей сраной Тауматургией, не после того позора, который он допустил. Оборотни тоже это видели. Шикамару это видел. Это видел Сай. Стыд полыхал в груди, она не находила себе места в рыданиях; это конец. Все кончено. Вся ее не-жизнь кончена, ведь она даже в убежище не сможет попасть — там тоже все пропитано Саске, чертовым предателем. Там все пропитано их близостью. Их доверительными разговорами, их бессонными днями, обсуждениями планов. Объятиями. Ино никогда не видела, чтобы Саске позволял себя обнимать кому-то, кроме нее. Как же хорошо, что она не поддавалась на свое тореадорское легкомыслие и так ни разу и не соблазнила его! Если бы это случилось, она бы сейчас с горя действительно направилась бы на пирс и пила бы там вино, ожидая, пока беспощадное солнце положит болезненный яркий конец ее страданиям. Плакать стало сложнее, разболелась голова, и Ино бросила короткий взгляд на безмолвного водителя, но передумала; идти пешком, пусть и с ее скоростью, ее обламывало. Вот так всегда — едва она решает начать новый виток своей жизни, что-то такое поганое обязательно происходит — сначала ее обратили, теперь — вот это все. Едва она зареклась мечтать о Сае, только начала потихоньку мириться с тем, что он оборотень, как все ее существование пошло трещинами, а потом разбилось вдребезги коротким: «Уходи» — от Хинаты. С обреченностью мазохиста перебирала в памяти две ночи, проведенные рядом со своим кумиром, с таким роскошным в любом настроении, но почти всегда беззаботным Саем, раскладывая на малейшие детали каждый его взгляд, каждое слово. Даже уничижительное: «девочка» из его уст звучало так сочно и живо, что она буквально видела в его глазах себя-девочку, такую, какой бы она хотела быть — с безупречной розовой кожей, со срывающимся от чувства вины и стыда дыханием, которую бы он поругал, а потом наказал бы — именно так, как красивые, роскошные, грешные мужчины наказывают провинившихся робких девочек, текущих только от звука властного голоса. Его взгляд — прожигающее насквозь тавро на теле, везде, где он касался ее; а ведь он на нее смотрел. По-настоящему смотрел, как мужчина смотрит на женщину; ее до одури пугало то, что сам факт желания с его стороны мог иметь место. Нет. Имел место быть. Слишком хорошо за свою модельную карьеру она изучила этот взгляд, который у разных мужчин был совершенно одинаков — тяжелый, изучающий, горячий и влажный, как язык, скользящий между губ. У него был этот взгляд. Если бы не… Да сколько могло быть этих «если»! Если бы тогда она не сбежала, едва скатившись с лоснящейся черной шкуры; если бы она так остервенело не мастурбировала, представляя себе его лицо, а потом с не меньшим остервенением не срывала бы свою потрясающую коллекцию плакатов со стен, с которых ей улыбались десятки его улыбок, смотрели сотни глаз — с укором, с весельем, с желанием, с обещанием; если бы не рванула в одиночку в «Sin Bin», с некоторым злорадством отчаянно надеясь, что он все же найдет ее — а ведь он мог действительно просто забить, принять ее слова, сказанные Полу, за чистую монету и даже не задуматься — значит, она не сошла с ума, и у него что-то было такое в мыслях, что заставило его идти за ней несмотря на грубый отказ от компании; если бы она не дала ему увидеть свое изуродованное зомби лицо, вытекший глаз, который до сих пор отдавал тупой болью в глазнице; если бы, если бы, если бы… Если бы… Что? Какого ляда она вообще об этом думает? Она четко для себя решила — все. На корню рубить малейшие мысли о дебильном Сае, из-за которого ее спокойное, почти мирное существование встало с ног на голову! Это он виноват в том, что она взбеленилась сначала на Шикамару, потом на Хинату — только его вина! То, что она потеряла чуть-чуть человечности — три убийства, вообще-то, не так много, — исключительно его вина! К тому же она стала гибнуть еще до этого, она рвала свою душу на тонкие лоскуты плакатов, раздирая его улыбки, она обливала свою душу кислотой остро пахнущих средств и гелей, и все, все было из-за него! А ведь он за нее вступился. Нелепо, слабо, зато первый и сразу, в отличие от застывшего истуканом Саске. К черту. Она отерла слезы тыльной стороной ладони и глубоко вздохнула, унимая истерику. Может быть, они все-таки немножко правы? Может, она действительно слишком сильно поддалась своему Зверю? Прислушалась к себе, пытаясь найти то изменение, побудившее убить, и нашла только голод. Она была голодна, и поэтому убила. Но столько лет она кормилась, никому не причиняя ни малейшего вреда, всегда следя за состоянием жертв, чтобы ненароком не навредить, понимая, что каждая крупица ее совести бесценна в этой не-жизни. Так в чем же дело? Да, Сай виноват, но только ли его вина в том, что они оказались теми, кем являлись, чтобы так на него вешать все собственные косяки? Он не просил рождаться оборотнем, не просил, чтобы она влюбилась в него, как четырнадцатилетняя школьница, не просил сходить по нему с ума и кончать с его именем на губах — может ли это немного, хотя бы чуть-чуть, оправдать его? И, так и не ответив себе на этот вопрос, она быстро, пока не передумала, разблокировала мобильный, проигнорировав входящее сообщение от Саске, даже не читая, по памяти набрала номер, который зачем-то знала, но всегда считала себя слишком выше, чтобы звонить подобным… личностям. Все вампиры всегда относились к тореадорам с пренебрежением. Они были эдакими бабочками, беззаботно порхающими по жизни, и такими же бестолковыми, когда дело доходило до серьезных заданий. Незаслуженно, бесспорно, но Ино никогда особо не ратовала за равноправие, считая, что раз ее не допускают до чего-то серьезного, то значит, и не стоит марать руки, ей было удобно, пользуясь своей красотой и умело соблазняя столетних вампиров, заставлять их думать, что это они проявили инициативу сделать всю грязную работу за нее. Подводя итог, прежде чем нажать на вызов, она еще раз перебрала в голове варианты. Убежище и клуб для нее теперь закрыты навсегда — ни за что больше не пересечется с Саске; он просто не достоин такого друга, как она. ВиВи — это было исключено еще до того, как она подумала ехать в «Везувий»; слишком сильно ненавидела ее. Анархи, несмотря на объявленное перемирие, никогда не примут ее как свою; для Анархов, большинство из которых были бруха, эдакие борцы за свободу и независимость, она была камарильской шлюхой, никчемной прожигательницей не-жизни только потому, что она тореадор, и срать им хотелось на то, что не она выбирала сторону. Палец сам скользнул к зеленой трубке, и спустя короткое молчание она услышала гудки, не прислоняя телефон к уху. Она зареклась — три гудка, и если ей никто не ответит — она сбросит и сама будет решать, как ей выпутаться из сложившейся ситуации. Спустя восемь гудков она с усилием нажала на «отбой», снова расплакавшись. Даже там, среди отбросов, ей нет места. Нигде нет. Она обречена на сраное одиночество, где никто не в силах ее понять, никто не в силах разогнать болезненный сумрак ее собственного «эго», который душил ее с каждой минутой сильнее — Зверь рвался из нее, искал пути выжить, требовал, чтобы она отдала свое тело ему, в его власть — всего-то и нужно, что отринуть остатки сострадания, и не-жизнь станет несоизмеримо легче; просто отпустить, дать управлять собой паразиту, подселенному в сознание подлой ВиВи, который только и ждет удобного случая, чтобы поквитаться с человечеством за несправедливость, случившуюся с ней; просто отпустить вожжи и дать Зверю убивать во имя нее. И только. Но остатки человечности не позволили. Она хотела рвать своими ногтями кожаную обивку сидений под собой; она хотела выть в голос, требуя, чтобы ее услышали; она не позволила себе ничего из вышеперечисленного. И тут телефон ожил, высветив незнакомый номер, цифры которого сознание тут же идентифицировало, заставив Ино очень неприлично ругнуться; до водителя ей не было никакого дела.  — Слушаю, — холодно отозвалась она, когда в трубке раздались радостные хлопки и выкрики.  — Дорогая, ты звонила мне. Я только сейчас увидел, — голос в трубке сочился сахаром настолько, что будь она жива, пришлось бы колоть себе инсулин.  — Я ошиблась номером, — так же холодно и безучастно, как до этого. На том конце провода раздался смех:  — Никогда в это не поверю. Малышка, ты знаешь, что я всегда за тебя. Что-то случилось? Хотелось разреветься. Хотелось биться башкой об подголовник впереди стоящего сидения, в надежде выбить из нее дурь. Хотелось просто сдохнуть. Хотелось. Просто.  — Я… — она замялась. Слезы задушенного горя подступали все ближе к глотке, заставляя глотать их, чтобы голос не дрогнул. — Я… могу приехать к вам?  — Конечно! — на том конце провода раздались радостные вскрики, знаменующие ожидание ее приезда; складывалось ощущение, что она была на громкой связи, настолько скорой была реакция. — Через сколько тебя ждать?  — Сколько нам ехать до Даунтауна? — отняв трубку от уха, спросила она у водителя; спустя полминуты он ответил, что около часа, если будут пробки, без них быстрее. — Час, может больше. У меня еще остались незаконченные дела.  — Как скажешь, дорогая. Мы будем ждать. Я пока найду для тебя что-нибудь… вкусное, — пообещал сахарный голос, и вызов завершился. Даже этот короткий диалог вымотал ее, и она обессиленно опустила руку с телефоном на сидение, закрыв глаза. Патриархи ее побери, если она реально поедет в этот… гадюшник. Притон. Может, будет все же лучше поехать в Санта-Монику, отсидеться в убежище, дождаться сходки Камарильи, и там, перед князем, обличить недостойное поведение Хинаты, изгнавшей ее из-за мелочи? Или лучше не так — поговорить с ней и, наверное, извиниться. Может, в словах Хинаты была капля правды; она на самом деле позволила себе замахнуться на нее, зная, что перед ней — самый сильный тремер из ныне существующих. Какой реакции она ждала? Что Хината, как маленькая девочка, зажмется и испугается? Бред. И будто перечеркивая все свои рассуждения, посылая в далекое пешее эротическое вопли рассудка, что она совершает огромную, фатальную ошибку, скомандовала таксисту ехать в Даунтаун. К черту Санта-Монику. К черту банк крови. К черту клуб. К черту Хинату. Ко всем чертям сраных оборотней, и пусть Сая в аду дерут раскаленной кочергой. В душе что-то дрогнуло; лопнула еще одна тончайшая нить, связывающая ее с миром людей; она прямо почувствовала, как ее человечность бессильно бьется под натиском звериной злобы, одолевавшей ее с каждой минутой сильнее; слезы высохли, и даже ее желание поплакать больше не находило реализации; слезы — прерогатива людей. А от человека в ней осталась только потрясающая внешность. Машина неслась по шоссе, за окном мелькали фары и фонари, чуть дальше виднелись громады небоскребов, подсвеченные иллюминацией, настолько массивные, что казались совсем близкими; Ино внезапно захотелось увидеть ночной океан, но желание вспыхнуло и тут же погасло; желание — тоже удел людей. Она по-настоящему теперь могла желать только одного. Крови. Много крови. Хорошей, плохой, крови девственниц и наркоманов, крови шлюх и алкоголиков, задротов, клубных завсегдатаев — любых выблядков человеческого рода, которые ведутся на тореадорское очарование. Ей было совершенно наплевать на качество, она хотела брать количеством, и крови должно быть столько, чтобы она залила ею мучительные картинки в памяти, как Саске стоит, как вкопанный, и смотрит, пока Хината душит ее кровью в ее собственных жилах. Мерзейшая субстанция. Когда они подъехали к высокому многоквартирному дому с покоцанным фасадом, Ино долго собиралась с силами, чтобы выйти из машины. Водитель молчал; не торопил, не требовал оплаты; Ино тяжело задышала, пытаясь унять фантомное сердцебиение в мертвой груди, а остатки человеческого в ней снова взвыли о масштабе ошибки, которую она совершает. Выход есть всегда. Даже в самой безвыходной ситуации можно найти решение, если посмотреть на нее под иным углом: дождаться приема у князя; пересидеть в логове носферату — Темари примет ее, как гостью, к тому же, они из одного клана; да чертова Санта-Моника — гораздо лучшее решение. Похуй на Саске. Похуй. Нужно думать о себе и своей безопасности; те тореадоры, в чье логово она собирается подняться, пусть и живут по законам Камарильи, но в сообществе к ним относятся настороженно; они ходят по самой грани между нарушением Маскарада и его соблюдением; внимание Шерифа князя неусыпно направлено на них в ожидании ошибки, и одно то, что она примкнет к ним, уже будет огромным жирным минусом в ее «личном деле», и всем будет наплевать, что у нее не было другого выхода. Собрав себя в кулак, все же открыла дверь и глубоко вдохнула пропитанный бензином прохладный ночной воздух, разительно отличавшийся от воздуха у особняка. Тут пахло помоями, человеческими и животными испражнениями и алкоголем, густо стоял машинный смрад и запах влажного асфальта. Ей стало противно, но она заставила себя захлопнуть дверь такси и направиться к подъезду, открыв металлическую дверь с ужасающим скрежетом; как в таком месте могли жить тореадоры с их тягой к прекрасному, для нее было загадкой. Лифт был раздолбанным и старым, трясся, поднимая ее на одиннадцатый этаж, половина кнопок были сожжены зажигалкой, стены испещрены непристойными рисунками и надписями, вульгарными и маргинальными. Едва она вышла из него, как ее буквально оглушило женским воплем из-за стены, но Ино никак не отреагировала; ничего настолько страшного там явно не происходит, внушала она себе, открывая дверь в этот притон, в котором была лишь один раз и в который зареклась приходить снова. Но вот она жизнь — не зарекайся. На полу лежали переплетенные голые человеческие тела, в кровавых подтеках, поту и алкоголе; какой-то мужчина с разбитыми во всю радужку зрачками от кокаина трахал бесчувственную девочку на заляпанном столе возле раковины, еще двое мужиков сидели рядом на полу, курили и поглядывали на дружка, без стеснения надрачивая себе в очевидном намерении продолжить после него; пол под ее ногами был липкий и грязный, но это ничуть не смущало груду голых тел; они с трудом шевелились, пытаясь переползать друг через друга, но были либо слишком пьяны, либо слишком обдолбаны, и может, и то и то; тут все провоняло продуктами жизнедеятельности людей, мерзотной и отвратительной; из туалета раздавались блюющие звуки, почти в такт шлепкам грязного мужского тела о белые ягодицы девочки, не приходящей в себя и вообще, кажется, спящей и не замечающей, что с ее телом что-то делают; бросив беглый взгляд на ее лицо, Ино заставила себя зажмуриться — на вид ей было лет шестнадцать, если не меньше. Каин, зачем она сюда пришла?  — Ино! Сама принцесса тореадоров почтила нас своим присутствием! — голос раздался сверху, и Ино подняла глаза, увидев на втором ярусе у перил одетого в безупречный дорогой брючный костюм мужчину, так похожего на нее саму — если не знать их, то можно было бы подумать, что они брат и сестра, до того сильным было сходство. Золотые локоны гладких и блестящих волос спадали идеальными прядями на плечи, закрывая одну половину лица, такого же красивого и идеального, как у нее, с искрящимся весельем небесно-голубым глазом; он радостно присвистнул и улыбнулся широкой улыбкой, приглашающим жестом обводя рукой смрадное сборище под ним: — Ты слегка опоздала на основное веселье, но я оставил для тебя пару свеженьких девиц, как ты любишь, — мурлыкнул он, не стесняясь использовать все свое соблазнение, на которое был способен, и плевать он хотел, что на Ино это не возымело никакого эффекта.  — Что тут за бардак, Дейдара? — смогла выпалить она, и в этот момент мужчина протяжно взвыл, кончив девочке на спину, тут же шлепнул ее по заднице, и вымазанной в сперме рукой схватил стоящую рядом бутылку, отпив прямо из горла, пока один из дружков уже успел пристроиться к бесчувственному телу и начал двигаться, от чего звук смачных шлепков возобновился, и Ино с трудом удержалась, чтобы не проблеваться. Раньше она, при виде такого, возмутилась бы до глубины души и оттолкнула бы ублюдков от девочки, не позволила бы продолжаться грязному надругательству, но сейчас она не ощущала в себе никаких благородных порывов. Девчонка была явно обдолбана по самые уши, раз даже не думала просыпаться, пока ее пускали по кругу немытые маргиналы, и уж явно не вела приличный образ жизни, раз умудрилась оказаться здесь. Поделом. Значит, ей нравится так жить, кто такая Ино, чтобы рушить ее привычный уклад?  — А, это… — Дейдара слегка смутился, но притворно, ни на йоту не чувствуя какого-либо реального дискомфорта, — это был легкий фуршет для менее… ценных гостей. Но для тебя я припас кое-что особенное. Поднимайся уже, тебе не место среди этих, — он презрительно фыркнул, и Ино, переступая через живую голую массу, больше напоминавшую гигантский человеческий студень, свалявшийся и воняющий, прошла к лестнице, поднявшись и позволив Дейдаре заключить себя в объятия. — Ты так давно не навещала нас! — обиженно воскликнул он, и Ино только безразлично кивнула, пытаясь смириться с тем, что ей придется провести день в этих провонявших стенах, рядом с отбросами человеческого общества, рядом с выкидышами Камарильи, заочно отлученными от защиты князя. Если этих вампиров убьют, скажем, Анархи, войны точно не будет — всем на них плевать, пока они соблюдают видимость Маскарада.  — А где Сасори? — на автомате спросила она, и Дейдара кивнул в сторону спальни. Тут, на втором этаже, особо четко прослеживался контраст между месивом внизу и безупречной чистотой наверху. Дейдара обожал такие вещи — обозначать сразу, кто челядь, а кто элита. Он себя однозначно причислял ко вторым.  — Мы с ним опять спорили об искусстве, и он то ли обиделся, то ли огорчился, — Дейдара пожал плечами, открывая перед ней дверь, и голос из комнаты резко осадил:  — Если ты, придурок, считаешь, что искусство не должно жить вечно, то мне не о чем с тобой говорить. — Сасори сидел на кресле напротив кровати, на которой две обнаженные девушки, стоит отдать должное, весьма привлекательные, отчаянно вылизывали друг друга. Он кивнул ей, вернувшись к созерцанию лесбийских игрищ на шелковых простынях, но тут же снова посмотрел на нее и ткнул в нее пальцем: — Вот сам посмотри, Дейдара. Ино — живой пример. Разве ты считаешь, что такая красота, как ее, должна быстро расцвести и увянуть, чтобы остаться красотой?  — Да, для тебя гораздо лучше, чтобы она жила вечно, и со временем, когда она приестся, потеряла свою ценность для мира? — скрестил руки на груди Дейдара. Дальше Ино не прислушивалась к их оживленному диалогу. Ей было наплевать на их вечный спор о красоте и искусстве, эти тореадоры нашли друг друга, что бы это ни значило. Она упорно, раз за разом, душила в себе проблески человеческого, твердящего, что ей надо бежать, бежать отсюда как можно быстрее, и как только упорный колокольчик опасности в голове на мгновение замолк, она без стеснения опустилась на кровать, тут же поманив к себе одну из девиц, и не стала заморачиваться своими обычными приемами. Просто жестоко вонзила клыки в ее шею, вызвав у жертвы вопль ужаса. Вторая девка, наблюдавшая это, резко скривилась и побледнела — они обе не знали, куда попали. Но Дейдара решил эту проблему — не прерывая диалога с Сасори, ожесточенно доказывая ему, почему его теория — бред, он подошел к кровати и, не изменившись в лице, свернул второй девице шею. Короткий щелчок — и голое тело, минуту назад извивавшееся в страстной агонии, безвольно повалилось на кровать, а распахнутые в ужасе глаза слепо уставились в потолок — Дейдара выкрутил ей голову почти на сто восемьдесят градусов, и было так нелепо видеть, что лицо и спина на одной стороне, что Ино, не выпуская слабо трепыхавшуюся девку, сделала то, что никогда бы не сделала раньше в подобной ситуации. Она расхохоталась.