Не доверяй хладнокровным, Девочка, он может врать. Не доверяй хладнокровным, Он бросит тебя выживать… Одно нужно было понять — Не стоит ему доверять.
***
Из окна ее спальни открывался вид на небольшой сад. Яркие бутоны сменяющих друг друга цветов раздражали глаза, особенно под дневным солнцем становясь невыносимо приторными, норовя перерасти низкий подоконник и вломиться в темноту ее комнаты. Первое, что она сделала, приехав домой — купила светонепроницаемые шторы. Родители переглядывались, чувствуя, что ей плохо, но не лезли в душу со своими расспросами — и Сакура была им благодарна за это. Привыкшая к бешеному ритму жизни Нью-Йорка, постоянным гастролям, десяткам людей, с кем ежедневно приходилось сталкиваться по работе, оказавшись на окраине Фукуоки в родительском доме, она несколько недель только спала и ела. Никого не хотелось ни видеть, ни слышать; периодически мама тактично стучала в дверь, прося ответить по телефону звонившему Саю, и Сакура, делая над собой немыслимое усилие, отвечала, просто чтобы обозначить — она еще жива. Не очень, но всё-таки жива. Полная апатия сменялась периодами нездорового возбуждения, когда она в припадке чистоты лезла в каждый угол дома, даже на чердак, оттирая всё до скрипящего блеска; неделями не вылезала из постели, просто уткнувшись в экран телефона, поглощая одну неинтересную книгу за другой. Похудела. Сильно. Зеркало отражало изможденную девушку с лихорадочным, нездоровым блеском в глазах, впалыми щеками и слегка перекошенным ртом. Папа несколько раз пытался — тоже очень тактично, как и мама, — выяснить причину ее состояния; в отличие от нее, они читали интернеты и видели всю ту грязь, что писалась в их с Саем фан-группах. А еще они знали, что Сай звонит и они общаются. И знали, что Сакура не употребляет. В их головах что-то сильно не сходилось, а Сакура не спешила вносить ясность — у нее просто не было на это душевных сил. Дни сменялись днями, потом другими днями — Сакура не следила за календарем, запуталась в смене времени суток, не молилась, сбила режим окончательно, не выходя из дома дальше этого раздражающего сада с любовно посаженными мамой цветами, не связывалась ни с кем, кроме Сая и один раз — Наруто… А потом начался сезон дождей. Сакура — бледная, слабая, ставшая тенью самой себя, — вздрогнула в своей постели, выбралась из кокона двух одеял, отдернула шторы и, прищурившись, широко распахнула окно. Дышать полной грудью было больно. Влажный тяжелый воздух вызывал кашель, но Сакура, задыхаясь, глотала его носом и ртом, не в силах надышаться, самозабвенно закрыв глаза и улыбаясь, насколько позволяли парализованные мышцы лица и перекошенный рот. Мама смотрела с непониманием, видя, как она быстро обувается, а когда поняла — шустро накинула ей на плечи дождевик и всучила зонтик, который Сакура благополучно забыла в коридоре, слишком торопясь под вечерний ливень, на все взволнованные вопросы мамы отвечая лишь улыбкой — широкой, кривой и по-настоящему счастливой. В саду шумел дождь, орошая прикрытые бутоны цветов и листву деревьев, влажно чавкала под ногами земля — она и обувь сбросила, и плащ, оставшись в пижаме, тут же облепившей ее исхудавшее тело; распростерла руки, пытаясь обнять плачущее над ней небо, смывающее с ее щек соленые дорожки ее собственных слез. — Я чувствую тебя, — на почти забытом английском; закрыла глаза, пытаясь услышать, учуять, — я знаю, что ты тут. Где-то там мама и папа обеспокоенно звали ее, кричали ее имя, боясь приблизиться, и она засмеялась: они, наверное, думают, что она окончательно сошла с ума, а она-то в своем уме! Это же невероятно смешно! — Ты не забыл меня, — внутри взрывались тысячи маленьких солнц, наполняя ее силой, — ты не забыл, ты рядом… — Доченька, — голос папы прорвался сквозь белый шум дождя, — пожалуйста, пойдем домой, ты заболеешь… Сакура открыла глаза, посмотрев на его искаженное беспокойством лицо, и улыбнулась еще сильнее, если это вообще было возможно: — Нет, папа. Я никогда не буду более здоровой, чем сейчас, — она смотрела на него абсолютно трезвым взглядом, и он недоверчиво, натянуто улыбнулся в ответ, пытаясь протянуть зонтик так, чтобы хоть немного укрыть ее от дождя. — Я снова в порядке, пап, правда! — Хорошо, хорошо, — приговаривал он, ближе привлекая к себе и накидывая часть своего плаща на ее мокрые плечи, — но от горячего чая и грелки тебе не увернуться… О! Босиком! Босиком, да по такой грязи!.. Она засмеялась — да, со стороны это действительно выглядело немного безумно. И было, пожалуй, немного безумно. Но она до самого входа в дом чувствовала, как неотрывно на нее смотрят красные глаза из темноты, и не было в этот момент ничего важнее.***
Высоко заколов волосы гребнем, женщина опустилась в горячую воду напротив уже отдыхавшего в купальне мужчины. Он сидел неподвижно, запрокинув голову и закрыв глаза; проследив взглядом каплю пота, скользнувшую по линии челюсти, вниз по белой гладкой шее, к ложбинкам ключиц, женщина вздохнула. Мужчина же выдохнул, медленно опустив голову и прямо посмотрев на нее мутным от удовольствия взглядом. Усмехнулся: — Нравится? — Не хочешь развлечься? — спросила она, игнорируя вопрос. Он как будто задумался; прядь длинных черных волос упала ему на лицо, зазмеившись по поверхности воды. — Ты забыла, чем обычно заканчиваются наши развлечения? Или тоскуешь по брату? — вкрадчиво спросил он, и женщина скептически скривила губы: — Ну уж нет. Я еще не отошла от Греции. — После Соддома ты то же твердила. — С ним невозможно спокойно провести время! — Женщина всплеснула руками, разбрызгивая воду; мужчина вздрогнул, когда несколько капель попало на него. — Он вечно находит приключения на свою задницу, а по итогу целые города гибнут! — Не припоминаю, чтобы ты горевала по Соддому. — Этих было не жалко, — вспоминая, женщина возмущенно округлила глаза: — Если бы ты был там с нами, ты бы тоже их не жалел. Никого. Он тихо рассмеялся, обнажая крупные белые зубы с острыми длинными клыками: — Но Лоту пощада была дарована Богом. — Ну давай, еще праведником его назови, и я тебя забью до смерти Библией. — Услышь твоя любимица эти слова — испытала бы глубочайшее потрясение. — Она бы испытала глубочайшее потрясение, — передразнила женщина, — если бы своими глазами увидела эту толпу уродов, которым Лот собирался отдать своих двух малолетних дочерей на растерзание. — Но ведь намерения у него были благие. Она долгим взглядом посмотрела в янтарные глаза мужчины. Он сдался первым — как всегда. Их тихий смех разнесся по купальне.***
Хината готовилась. Каждый раз, приходя к ней, с возрастающим чувством утраты Наруто видел, что Хината готовится. Ее переезд в капеллу Тремер был внезапным: она просто собрала небольшой чемодан вещей и приказала упырям доставить его в Даунтаун. — Отец мертв. — И прежде, чем он успел найти слова утешения и сочувствия, равнодушно добавила: — Я убила его в главном зале. Оставлять Карин было страшно, несмотря на армию упырей, готовых о ней заботиться и на Суйгецу, постоянно шатающегося рядом с ее комнатой, часто невидимого — потому Наруто принял решение, что дни он проводит с Карин, а ночью приезжает в капеллу, к Хинате. Спал в такси по дороге. От недосыпа мир казался ненастоящим: даже у его выносливости были лимиты, и они все исчерпали себя. Но он не знал, когда Хината решит, что пришло то самое время, а ее равнодушие, еще больше подчеркнутое скрупулезностью ее действий, выкручивало тревогу на максимум — не помогали ни медитации, ни дыхательные техники. Чудовище в нем скулило от невыразимого горя. Она почти не давала поводов коснуться ее. Неуклюжие попытки порадовать, рассмешить или вызвать хоть какие-то эмоции разбивались о ее легкое недоумение пополам с дежурно-сочувствующим взглядом; как будто она понимала мыслями, что он пытается сделать, но сердцем… Сердце ее молчало. — Я подготовила себе платье, — поделилась она. Как будто сжалилась над ним — тишина между ними угнетала, а он был не особо разговорчив и не умел завязать беседу легко и непринужденно, как, скажем, Сай, способный уболтать даже дерево. — Выбрала, в чем я буду. Не уточняла, когда, но и так было понятно. Равнодушие Хинаты с лихвой компенсировали истерики Карин — сестра металась, кричала, плакала; больше у нее не было сил притворяться, что она спит, когда он приходит, и это дарило ему чувство смутного облегчения. Рыдающая до икоты Карин, тонущая в жалости к себе, пугала гораздо меньше, чем Хината, спокойная настолько, что казалась… Мертвой. При всем абсурде такого определения для вампира, только теперь она была по-настоящему мертвой. И дальше — только уничтожение физической оболочки. А он никак не мог найти нужных слов, потому что нужных слов для таких ситуаций не придумали. Если бы только она могла чувствовать — но в ней было выжжено всё, к чему можно было воззвать. — Нужно, чтобы всё было закончено, прежде чем я уйду, — говорила она, перебирая кипы документов Хиаши Хьюга, разбирая его покрытую пылью библиотеку, перешедшую ему по наследству от предыдущего Первородного тремер. Незаметно единственной отдушиной между кипящей лавой Карин и космическим холодом Хинаты для него стал, на удивление, Суйгецу. Сумасшедший вампир, не способный быть вменяемым собеседником, оказался прекрасным слушателем; он перестал замечать эти странные улыбки и шизофренический бред, которым Суйгецу иногда отвечал на его риторические, в основном, вопросы, и говорил, говорил, говорил — обо всем и ни о чем. Иронично, что тот, кто не давал ему сойти с ума в этих тисках, сам был неизлечимо безумен. Созвоны с Саем тоже худо-бедно поддерживали на плаву, но их с Сакурой график был настолько плотным, что редкие минутные разговоры все больше сводились к бессмысленным вопросам о делах и настроении. Сай собирался в Европу. Сакура — в Японию. Наруто не собирался никуда. Платье он узнал сразу, едва увидел Хинату в нем — обычное, даже слишком, но в своей простоте особенно привлекательное. Она продумала всё, вплоть до украшений на себе, вплоть до прически, до легких румян на щеках: — Проводишь меня до пирса? Суйгецу был безумен и изъяснялся очень витиевато, но смог объяснить, почему Хината так тщательно готовилась — обряда Становления ее лишил отец, и, видимо, это она пыталась компенсировать, продумывая свое самоубийство до мельчайших деталей. А еще он говорил, как важно иногда просто быть рядом — на своем, малкавианском, но даже до Наруто основная мысль дошла так, как надо. Было ли это пророчеством, или дружеским напутствием, неважно: он просто хотел как можно дольше… Но время вышло. Капелла была чиста. Взгляд Хинаты был пуст. Наруто протянул ей руку в приглашающем жесте, сильно стиснув зубы в усилии выдержать напор Зверя в себе, воющего от невозможности просто сжать ее в лапах и никуда не отпускать. До Санта Моники доехали на такси; пешком прогулялись до пирса. Еще черное ночное небо едва-едва начинало светлеть там, за горизонтом, невидимо глазу — Наруто уже чувствовал, как слепит, как выжигает сетчатку слишком яркое солнце… И он начал говорить. Всякую чушь, приходящую в голову. Они сидели на пирсе, свесив ноги и глядя на горизонт, и он позволил себе наглость: накрыть ледяную ладонь своей, чтобы не увидеть, а почувствовать, когда всё закончится. Вспоминал Непал. Рассказывал про монахов. Про тяжелые дни, про холодные ночи. Надломленным голосом поведал про красоту Гималаев, про Тибет, про неделю, проведенную в одиночестве в окрестностях священного Кайласа, про самый потрясающий рассвет в его жизни на вершине мира, Эвересте, куда он смог забраться благодаря истинному облику… Ладонь, нагретая теплом его руки, дрогнула. Хината смотрела на него лиловыми глазами — такими же пустыми, как последние недели, но… — А мне ты сможешь показать рассвет на вершине мира? — спросила она. Когда на горизонте появился первый луч солнца, на пирсе никого не было.***
Епитрахиль душил священника; он закрыл глаза, хрипло уговаривая себя:Не доверяй хладнокровной, Стынет пустая кровать, Не доверяй хладнокровной Оставит тебя умирать… Ты должен был сразу понять — Нельзя было ей доверять…
— Греция мне понравилась, — рассуждал мужчина, расположившись у ног женщины и рассматривая свои черные ногти, острые лишь на одной руке. — Повторить нечто подобное я бы не отказался. Женщина перебирала его длинные черные волосы в такт музыке, неожиданно потянув за них, заставив запрокинуть голову. — Странно, — хмыкнула она, глядя сверху вниз в янтарные глаза, без удивления смотрящие на нее, — Адамова яблока нет, а Адамовы речи — есть. — Бессмысленно сравнивать, — он прищурился, — его почитали за Посейдона и Диониса, моя же роль была скромнее и мрачнее. — Не особо-то ты сопротивлялся, когда тебя нарекли владыкой подземного царства. — Безраздельным владыкой, — тонкие губы растянула усмешка, — а тебя — моей возлюбленной женой. — А еще — своей собственной матерью, так что довольно сомнительный комплимент, — женщина ослабила хватку, продолжив умасливать черные блестящие пряди волос мужчины. — Деметра в легендах смертных прекрасна, как и Персефона. — Только Персефона в их легендах — это юная девственница, играющая с нимфами, а Деметра — мамаша с гиперопекой над плодом инцеста… Мужчина нахмурился; на его лице отразилась мука: — Твои речи порой причиняют мне боль. — Издержки жизни среди смертных, — женщина села поудобнее, — если бы ты выходил к ним чаще, чем раз в сотню лет, тоже бы поднатаскался общаться, как они. — Избави Бог. Я доволен жизнью, и в немалой степени потому, что смертных в ней нет. — Кстати, про таких, как ты, у смертных тоже ходят мемы, — она усмехнулась, когда мужчина опять задрал голову, уже сам, и продолжила: — Есть у них такой типаж мужчин — очень успешных и богатых, как правило, со своим бизнесом, работающих водителями в такси, но якобы не из-за нужды, а для души. — Мем? — Ну, шутка такая, — мужчина сильнее нахмурился такому объяснению: — Я что, для тебя какая-то шутка? Женщина вздохнула, заставив его опустить голову и тихо добавив: — И про это тоже есть мем…***
Красота — понятие эфемерное, субъективное и спорное. Рассуждать о ней можно во многих аспектах: красота как цельность внешней формы и внутреннего содержания, красота как биологический сигнал о потенциальном здоровом потомстве, красота как филосовская концепция о недостижимом идеале… В понимании Сая красота сидела перед ним за высоким маленьким столиком, облаченная в дубленку, и бледными ледяными — не от холода, — пальцами сжимала пластиковый стаканчик с кофе, нервно оглядываясь по сторонам. Это было непросто, но он оказался прав: деньги и связи могли повлиять очень на многое. А уж со связями в мире Тьмы, как оказалось, нет ничего невозможного. Вечерний Берлин зимой был теплым: город походил на фотографию с рождественской открытки, спокойный и чарующий, несмотря на большое количество людей на улицах. Тонкий слой снега покрывал мощеные улицы и голые деревья, в темном небе низко висели тяжелые серые облака, отражая городскую подсветку. На это можно было бы любоваться часами, если бы не Ино напротив, на которую смотреть хотелось сильнее. Под распахнутой дубленкой виднелся вязаный свитер с высоким горлом; собранные в высокий хвост волосы подчеркивала темно-вишневая повязка, проходившая через лоб и уши, чтобы защитить голову от холода. Конечно, Ино не мерзла. — Еще не готова? — спросил он; он давно выпил свой кофе, да и ее уже наверняка сравнялся температурой с ее пальцами. — Пока нет. Или да?.. Я не знаю, — она прижала ладонь ко рту, как будто заставляя себя молчать, но всё же с усилием выпалила: — Я столько раз представляла, как это будет, что теперь совсем не понимаю, как… Прошло почти шесть лет. — Ты добиралась сюда почти неделю, — Сай кивнул на Берлин за окном, — и ты уже здесь. Если бы ты не хотела, ты бы отказалась от этой затеи если не в Лос-Анджелесе, то где-то по пути с одного материка на другой, не думаешь? Она опустила глаза, бесцельно разглядывая стаканчик; Сай протянул к ней руку, перехватив нервно дрожащие пальцы, невольно начав растирать их, будто силясь разогнать кровоток, которого не было: — Чем дольше ты сомневаешься, тем сложнее будет решиться. — Ино посмотрела ему в лицо, и он мягко улыбнулся: — Я буду рядом. Если бы только Ино узнала, чего ему стоит держаться с ней так дружелюбно и нежно, и какие мысли его терзали последние полгода — она бы ни за что не согласилась встретиться с ним. Ну, или наоборот, соблазнила бы пилота частного Джета. Изголодавшееся по женщине тело в каждом, даже самом невинном движении Ино считывало заигрывание и призыв; дрожание ее пальцев в его ладони казалось трепетом предвкушения. Хорошо, что мозги еще худо-бедно работали. Он обязательно вернется с ней к разговору о мечтах, которым всё-таки стоит однажды сбыться, но сначала — ее отец. Всё остальное может подождать. Он полгода ждал, не прикасаясь ни к одной женщине, которая не Ино, что ему стоит подождать еще немного? Надежда не умирает, ее добивают палками, как однажды сказал ему один философ с ярко-красными волосами и в бесстыже коротких шортах. Снег легко ложился пушинками на ее плечи; они неторопливо шли, и Ино, скрывая нервозность, рассказывала ему, как проходило ее детство и юность в этом прекрасном городе, совсем не похожем на Лос-Анджелес. Подруг каких-то вспоминала, места. Сай почти не слушал, наслаждаясь звуком ее голоса так же, как наслаждаются шумом моря — впитывал, пропускал через себя, стараясь сохранить в памяти как можно больше. Немецкий шел ей больше английского. Привыкший видеть Ино, как воплощенную сексуальную фантазию, Сай смотрел на снежинки в ее волосах, на уютную дубленку с меховым воротом, на высокие сапоги без каблука, на её по-детски открытое выражение лица — и не верил себе. Потому что разочарования не было. Ино — бесподобна. И та робость, что охватила ее перед дверью в квартиру, за которой предполагалась ее прошлая жизнь — именно жизнь в самом прямом ее понимании, — не вызвала у него раздражения. Хотя образцом терпения назвать его было трудно. Потому он сам постучал. Дверь открыли не сразу; высокий крепкий мужчина на пороге со сдержанным интересом посмотрел на него, вскинув бровь; Сай едва не засмеялся. Те же длинные платиновые волосы спадали ниже лопаток, те же небесно-голубые глаза изучали его лицо — эдакий Люциус Малфой, только не мразотный, — та же мимика; увидеть близкое родство между Ингером и Ино не смог бы только слепой. Молчание затягивалось, и мужчина, наконец, спросил: — Могу чем-то помочь? — Герр Ингер, — Сай приветливо улыбнулся, протянув руку, — меня зовут Акаши Сай. Рукопожатие продлилось долго — Ингер оцепенел. Конечно, он при всем желании не смог бы забыть его имя — не при тех обстоятельствах, в которых оно прозвучало впервые. — Вы один? Я могу войти? — спросил он; мужчина как-то неловко мотнул головой, но сделал шаг назад, вглубь коридора, пропуская Сая внутрь. Стоящая за его спиной Ино не издала ни звука; увидев ее, мужчина едва не осел на пол. Зрелище было душераздирающим. Сай постарался отойти, чтобы не мешать — взрослый мужчина беззвучно затрясся от рыданий, целуя лицо, пальцы, волосы своей давно потерянной дочери — всё, до чего мог дотянуться, пока прижимал ее к себе в отчаянном, полном боли объятии. Ино почти не плакала. Кажется, у нее был шок или что-то близкое к нему — она огромными глазами смотрела на отца, позволяя ему трясущимися руками снимать с нее дубленку и обувь, как с маленькой, пока он растерянно, вытирая слезы рукавом водолазки, сетовал на погоду — ведь она такая холодная, так замерзла!. Встретившись с ее испуганным взглядом, он не выдержал и отвел глаза. Очень холодная. Видимо, и для него эта встреча стала потрясением, потому что сознание вырезало целые куски из памяти, значимые куски, оставляя какие-то мелкие детали: проходя на кухню, он споткнулся о деревянную лошадку-качалку; Ино замерла напротив гирлянды, висевшей на окне, долго ее рассматривая с отрешенным выражением; кружка чая, поставленная перед Ино, была с отбитым уголком, по которому она привычно провела пальцем. Ее дом. Ее кружка. Ее пейзаж за окном. Если бы он познакомился с ней при жизни, вот с такой же Ино, только с бьющимся сердцем, с теплой кожей — узнал бы он в ней Ино? Или это была бы Ингрид, которую он забыл бы, едва бы за ним хлопнула дверь такси утром? Ответа не было. И вряд ли он когда-нибудь появится. Разговор шел криво, нелепо и неправильно: методичек, как рассказать своему отцу, что ты стала частью неизвестного для смертных мира Тьмы, умерла, переродившись в вампира, и теперь пьешь кровь смертных для поддержания своего существования, не было. Ингера можно было понять в его неверии. Более того, по его взгляду отчетливо прослеживалось, что выводы он сделал неутешительные — дочь попала в какую-то секту улыбателей солнца, придумала себе сверхспособности под давлением извне, и теперь ему предстоит очень солидно потратиться, чтобы вылечить ей голову, но… Поначалу Ино еще старалась подбирать слова, но быстро поняла, что так становится только хуже. — Остановись, прошу, — попросил Ингер, закрыв себе рот ладонью в попытке сдержаться; Сай усмехнулся — даже жесты. — Ингрид, это… это секта, или?.. — Пап, — она обхватила своей рукой его ладонь, лежащую на столе. — Это не секта. Не в том понимании секты… — Да, она и правда делала только хуже. — У нас есть секты, но это лишь деление между кланами… Кланы… Да блять, как же… — Не выражайся в моем доме, — строго осек Ингер. — Но я правда мертва, пап, — предприняла она еще одну попытку. — А после обращения в вампира связь с прошлой жизнью обрывается, потому что это несет опасность для Маскарада. Если бы я связалась с тобой сразу, убили бы обоих. Даже сейчас я могу быть здесь только потому, что мне позволил князь… Этот цирк пора было заканчивать. Сай видел, что Ингер из последних сил сдерживается, чтобы не потянуться за телефоном для вызова дурки. Слишком разные миры. Мир Тьмы за тысячелетия отточил механизм сокрытия от смертных, зарождая в умах целых поколений сомнения, дозированно сливая противоречивую информацию, а в век цифровых технологий и популяризируя некоторые аспекты настолько, что… О чем говорить — будучи его частью, Сай сам знал о вампирах чудовищно мало. Правдивого. — Герр Ингер, — позвал Сай, и когда мужчина откликнулся, посмотрев на него, Сай моргнул, трансформируя глаза. Он отшатнулся. — Это… какой-то фокус? Линзы под веками? — логично предположил мужчина, но этого оказалось достаточно — Ино поняла, что делать. — Я помню, что ты вешал гирлянду на окно каждую зиму, — сказала она, стоя у окна; Сай не успел заметить, как она там оказалась. — И спасибо, — удобнее сев за стол, — что ты сохранил мою кружку. Ее Стремительности найти логичное объяснение у Ингера не получилось. Вцепившись в стакан с водой, он залпом осушил его, тяжело встав и налив новый; сел, отпил. Замер. Ино заговорила медленно, стараясь ничего не упускать с самого начала — с вечеринки в честь ее совершеннолетия. Сай слушал ее историю, сопоставляя с тем, что сам видел и помнил. Он помнил эту женщину, Сира Ино, и клуб, в котором она потеряла жизнь, испытав к Вельвет еще большее отвращение, когда в таких подробностях услышал, как Ингрид умерла в ее Объятиях, восстав уже Ино. Узнал про Саске и Итачи, многое для себя поняв — без их содействия эта поездка бы не состоялась, Камарилья просто не допустила бы этого. В свою очередь, Ингер тоже делал выводы, по-новому смотря на историю Ино — вот почему дети семьи Учиха перестали приезжать к ним, как раньше: потому что сначала один, потом другой стали вампирами. И связь потеряна с ними оказалась тоже поэтому. Настроение изменилось: теперь Ингер уже не мог отрицать очевидного. Все еще недоверчиво, он задавал уточняющие вопросы, но скепсис исчез; робко прощупывая невидимые границы мира Тьмы, Ингер расширял для себя собственный, спокойный и предсказуемый, в котором раньше не было места монстрам. А теперь одним из этих монстров была его дочь. Почти душевный разговор прервал странный звук, заставивший Ино замолчать, а Ингера — прислушаться: — Я на минуту, — сообщил он, встав и уходя вглубь квартиры, оставляя их на кухне одних. — Совсем пиздец? — прошептала Ино. — Да нет, вроде бы, — неуверенно пожал плечами Сай. — Сложно оценивать. Но поверил, кажется. Ино сверилась с часами, убедившись, что до рассвета еще далеко, и когда Ингер вернулся, хотела что-то сказать, но слова застряли в горле. Да и у Сая, на самом деле, пропал дар речи. Сонные синие глаза смотрели на них из-под насупленных бровей, пока соска едва-едва гуляла вверх-вниз, в такт покачиваниям Ингера, прижимающего ребенка к груди: — Ингрид, это твой брат, ему почти год. Он боится незнакомых… И, как будто дождавшись этих слов, ребенок с торчащими в разные стороны платиновыми вихрами деловито потянулся к застывшей Ино, молча требуя, чтобы его взяли на ручки прямо сейчас. Ино осторожно взяла, держа его маленькое тело на вытянутых руках, разглядывая выпученными глазами, как если бы это было нечто… Нечто. А ребенок влюбленным взглядом вылупился на нее, приоткрыв рот — соска выпала, покатившись по полу, остановившись прямо возле отпавшей челюсти Ингера, совсем не ожидавшего подобной реакции. Сай тихо засмеялся. Ни одному мужчине в этом мире не устоять перед Ино. Даже маленькому.***
Мужчина спал, уткнувшись лицом в подушку, вздрогнув от сильного раската грома; рядом никого не было, и он, приоткрыв один глаз, посмотрел в сторону окна, предсказуемо обнаружив на подоконнике силуэт женщины. — Вернись в постель, — попросил он. — Я хочу смотреть на дождь, — тихо сказала она, поплотнее укутавшись в плед. — Ты во время потопа на него не насмотрелась? — она недовольно дернулась, сверкнув в его сторону темными глазами: — Тот дождь нес смерть. Этот же дарит жизнь. — Если этот тоже будет идти сорок дней… — То ты опять накосячишь с ковчегом? — ощерилась женщина. Мужчина закатил глаза, поглубже уползая под одеяло: — Началось… — Вот и не начинай, — она отвернулась к окну и замолчала; мужчина, бросив тщетные попытки согреться, сполз с кровати и, плотно закутавшись в одеяло, подошел к ней, накинув часть на нее и прижавшись к ее горячему телу; она вздрогнула. — Прости меня, — в тысячный раз попросил прощения, — мне было неведомо, что у кобыл единорогов нет рога, а под хвосты я им не заглядывал… — А стоило бы, — женщина тяжело вздохнула. — Те два жеребца наплодили много жеребят с обычными кобылами. — Которых быстро перебили, потому что они были слабее и меньше, чем чистокровные, — женщина снова вздрогнула, крепче прижимаясь к холодному мужчине. — Странные эти люди. Зачем убивать единорога ради рога, если живой он мог очищать гораздо больше водоемов, еще и урожайности способствовал? — Алчность и глупость. — Безусловно. — Ты еще не насмотрелась на дождь? — манящим шепотом спросил мужчина, проведя носом по светлым волосам женщины. — Может, согреешь меня? Женщина отвернулась к окну, не меняясь в лице; мужчина продолжал льнуть к ней, пытаясь урвать как можно больше тепла ее тела. Победно прищурился, когда заметил, как легкая улыбка коснулась ее губ. На этом поле боя она всегда охотно сдавалась.***
Выйдя через заднюю дверь ночного клуба, Сакура устало потерла лицо — от света софитов перед глазами мерцали звездочки; в небольшом тамбуре располагался мусорный контейнер, несколько сломанных стульев и скамейка для перекура персонала — поставив на нее сумку, она написала Саю, что освободилась. Минуты не прошло, как ей поступил входящий видеозвонок. — Так быстро? — удивленно спросил он, лениво зевнув; Сакура осуждающе посмотрела в камеру, и Сай тут же прикрыл распахнутый рот ладонью. — Я выступала с одиннадцати до двух, — она посмотрела на время, быстро прибавив шесть: — у вас уже девять утра, а ты еще спишь? — Суббота, куколка, — он отодвинул камеру подальше, давая увидеть спящий клубок нежности у себя под боком, — сад не работает. — Какие планы? — Вроде солнечно будет, — он снова зевнул, приблизив камеру, — сходим в парк, покатаемся на каруселях. А вечером завезем Иноджина к Ингеру с ночевкой… Пока Сай болтал о своих отцовских буднях, она вызвала такси и улыбнулась: — Совсем отняли ребенка у отца. — Да если бы я знал, что ребенок — это так весело, я бы своих уже десяток завел, — заявил Сай, заставив ее засмеяться. — А Ингер только рад, когда мы его берем — всё-таки Ино его старшая сестра, и то, что они общаются… — Вряд ли дело в этом, — до приезда машины оставалось две минуты, — ты же никогда до этого не сидел с маленькими детьми. Которые совсем маленькие, — пояснила она, заметив, что он недовольно нахмурился. — Как будто ты сидела, — парировал он. — Хотя, может, мне так повезло именно с Иноджином… Подслушиваешь, значит? Проснулся и подслушиваешь, да?.. Сакура улыбнулась, когда на экране появились огромные голубые глаза — Иноджин отнял телефон и на детском немецком залепетал ей что-то, периодически упирая фронтальную камеру себе в лоб — он так слал ей поцелуйчики. — Так, куколка, прежде, чем этот юный Дон Жуан уговорит тебя приехать, — кое-как вернув себе телефон, Сай с наигранным усилием выдохнул, заставив Иноджина хихикать, — меня на мероприятие звали, но по очевидным причинам… ух, слезь с меня! — я не буду там выступать… — Я тоже. Веселая возня на экране уже не вызывала такого умиления; Сакура увидела, как такси заезжает под шлагбаум на другом конце площади: меньше минуты. — Почему? — Потому что я не поеду в Лос-Анджелес. Мне и в Нью-Йорке неплохо поется. У меня машина подъезжает, так что давай прощаться. — Саку, давай там осторожнее, ладно? — уже серьезно; на счастливом лице Сая промелькнуло искреннее беспокойство, как всегда, когда дело касалось ее. — Люблю тебя. — И я тебя люблю. Ино привет, — отбив звонок, она вышла из тамбура заднего двора ресторана, поставив сумку на чемодан и подойдя к дороге, чтобы не заставлять водителя долго ждать. Ночь была лунной. Теплой. Но Сакуру пробило ознобом; вроде бы без причины, но что-то заставило напрячься. Подъехала машина, и водитель — лысоватый мужчина с грустным взглядом, — заметив ее чемодан, спросил, широко открыв окно: — Леди, мне убрать его в багажник? В ушах зашумело. Она посмотрела на мужчину, но интуиция молчала — он ничего недоброго не замышлял. — Леди, с вами всё хорошо? Вам плохо? — он все же вышел из машины, оказавшись чуть ниже нее, и заглянул в лицо: — Леди? Дрожь пробежала от шеи до запястий; она прикрыла глаза, пытаясь сосредоточиться на реальности: наверное, со стороны могло показаться, что она сильно пьяна. — Я передумала, — водитель растерянно всплеснул руками: — Но я уже приехал за вами… — Вот, — она залезла в сумочку, не глядя достав из кошелька несколько купюр, и отдала ему; грустными глазами посмотрев на деньги, водитель сказал: — Ночь же. Леди, давайте я отвезу вас домой, темно, одной может быть небезопасно… Никогда в ее лексиконе не было слова «смертный». Не-оборотней среди них принято называть людьми, но Сакура впервые поймала себя на том, что именно так подумала о водителе — смертный даже не подозревал, насколько его слова соответствовали истине. — Нет, я не поеду, — секунду подумав, она достала еще одну купюру и отдала ее водителю: — можете завезти мой чемодан в отель? Оставьте его на ресепшн. — Вы уверены? — последний раз попытался водитель, на решительный кивок Сакуры пожав плечами. Закинув сумку на плечо, она пошла через парковку к дороге, махнув водителю на прощание, когда он проехал мимо; моргнув ей аварийками, он успел под стрелку на перекрестке и скрылся за поворотом. Сакура осталась одна. Странные мурашки не утихали: перейдя через дорогу, прошла вглубь небольшого сквера, дальше вдоль плохо освещенного участка рядом с парком — тоже безлюдного в такой поздний час; тишина, темнота и луна над ней создавали необычное внутреннее ощущение. Остановилась, только когда удалось, наконец, его поймать. Ее бросало в дрожь не из-за опасности. Наоборот. Она ощущала себя защищенной. Прикрыла глаза, слабо улыбнувшись: как будто темнота обнимала ее плотным кольцом, не прикасаясь, оберегая от любых недобрых взглядов, от малейшей злой мысли извне. Мимо проехало две машины. Третья остановилась. Царапнув взглядом по черному кузову с крупной маркировкой каршеринга, она открыла переднюю пассажирскую дверь и села, глядя куда угодно, только не на водительское. Только не в ту сторону. Сердце захлебывалось кровью от счастья, смешанного с горечью — она не видела его так давно, что, казалось, забыла, как выглядит его лицо. Машина плавно тронулась; на границе бокового зрения маячила серая крупная ладонь, сжимающая рычаг коробки передач, с массивным перстнем на большом пальце; длинные черные ногти придавали что-то хищное каждому движению. Если бы у нее спросили, что находится за окном в том месте, где они припарковались, она бы не ответила: поглощенная другими чувствами, она бесшумно тянула носом воздух, слышала каждый шорох ткани чужой одежды, каждым волоском на руке ощущала холод с той стороны… Мир сузился до размеров салона автомобиля. И все же был слишком большим. — Ты не договорила, — ударило по нервам низким голосом с до боли знакомым тембром.***
— Даже это опошлили, — женщина нетерпеливо переключала каналы, — такая была чудесная штука, а теперь что? Одна реклама, пропаганда и порно. Мужчина, больше смотревший на нее, чем на экран телевизора, усмехнулся: — Сколько бы веков ни минуло, твоя вера в человечество покоряет. — Вот, что бывает, — она обличающе ткнула пальцем в телевизор, — когда неразумным детям дается свобода воли. — И плоды с Древа Познания, — добавил он; женщина фыркнула: — Доволен результатом? Янтарные глаза встретились с карими; мужчина разочарованно отвел взгляд: — Их было всего две особи. И я сделал это ради тебя. — Да, да, слышала я эту песню. Ты знаешь, что глупее аргумента, чем твой, придумать невозможно? «Я был так обижен на Бога, что с тобой так обошлись, что решил отомстить — и поэтому соблазнил Еву» — сам-то слышишь себя? — Не соблазнил, — злясь, прошипел мужчина. — А искусил. Шесть тысяч лет минуло, а ты не можешь ни усвоить, ни поверить? Женщина закрылась, отстранившись и опустив глаза. Его хватило ненадолго: он приблизился, присев у ее ног, и прикоснулся к ее обнаженному колену губами: — С самого сотворения мира я был верен тебе, Лилит. — Не зови меня так, — не желая сдаваться, потребовала она. — В этой жизни у меня другое имя. Мужчина вздохнул. Поймал ее взгляд. Спросил: — Как я должен запоминать все эти имена? Ты их каждые сто лет меняешь. — Не так уж и часто. Я твои выползки стабильно по всем углам нахожу раз в десятилетие. — Это не моя прихоть, это гигиена. — Еще бы не гигиена — я тебе не Ева, с рук немытых жрать сомнительные яблоки… — Лилит!***
Темари придирчиво оглядела каждый бокал, из шести оставив четыре: — Заменить, — приказала она, и упырь послушно забрала два забракованных. — Кто стелил эту скатерть? Руки бы ему оторвать, — никто из упырей не отозвался, и Темари грозно повторила: — Ну так? — Да нормально было постелено, это я оперся и стянул чуток, расслабься, — закатил глаза Шикамару, и Темари, надув губы, потянула: — Тогда ладно. Но поправьте, — снова сменив тон на командный, она оставила упырей обтекать над сервировкой, уже в другом конце зала диктуя: — Выше! Выше вешай, говорю, что это за щель под потолком!.. — Как будто это ее свадьба, — хмыкнула Тамаки, бесцеремонно закинув ноги на уже сервированный стол и с аппетитом обгладывая сырую куриную голень. — Да нет, просто любит, чтобы всё вокруг было красиво, — с нежностью в голосе сказал Шикамару, вырвав у Тамаки громкий смешок: — Реально? Носферату скептически посмотрел на гангрел. Гангрел перекусила кость голени, начав ее шумно пережевывать. — Тогда так: ей очень нравится, когда несочетаемое сочетается, — предложил он; переведя взгляд с Шикамару на мерцающую по залу Темари, Тамаки кивнула: — А, ну теперь логично, что она так заморачивается. — Кто знает, — Шикамару поскреб ногтями подбородок, — может, это лишь первая свадьба в череде свадеб среди вампиров и оборотней. Как, говоришь, дела у тебя с этим твоим? Тамаки состроила гримасу, максимально передающую ее ахуй: — С кем-с кем с моим? — у нее изо рта едва не выпал кусок курицы. — Ну этот, как его. Симпатяга, всё таскается за тобой и воет, что хочет от тебя щенков. — Тьфу. Киба этот. Я скорее сдохну. — Так ты уже, в некотором смысле, — Шикамару жутко улыбнулся. — Терпеть не могу псовых, — категорично заявила Тамаки, потянувшись за еще одной сырой голенью, маняще выглядывающей из ведерка КиЭфСи. — Как кошка с собакой… — тихо пробормотал Шикамару. — Ммм? — за хрустом кости у себя во рту Тамаки не расслышала. Темари трагическим тоном вещала, что всё пропало, обнаружив различие цвета между шторами и обивкой диванов в два тона; Шикамару, ощутив прилив нежности в груди, с легкой улыбкой повторил: — Сочетать несочетаемое, говорю. Моей жене и правда такое нравится.***
Женщина казалась задумчивей, чем обычно; мужчина сел напротив, молча поставив перед ней шахматную доску. — Ночи становятся интереснее? — спросил он, начав расставлять черные фигуры. — Волнуюсь, — призналась она, взявшись за белые. — Пустое, — уверенно сказал он. — Мы давно предполагали такой исход, и долго к этому шли. — Слишком они разные, — случайно прихватив черную пешку, женщина поставила ее рядом с белой, — и их истории слишком сильно отличаются друг от друга. Забрав неверно поставленную пешку, мужчина усмехнулся. — Меня забавляют исторические искажения. — То, что я в этих искажениях всё время трахаюсь то с собственным братом, то с собственным сыном, лично меня совсем не забавляет. — Как грубо, Ли… Цунаде, — вовремя исправился мужчина, заметив, как недобро полыхнули глаза напротив. — Это же не я одна замечаю? — она вскинула руку, опрокинув своего слона. — Из мифа в миф, из легенды в легенду. Люди так вообще приписали рождение Каина Адаму и Еве, хотя их даже рядом не стояло! — А тебе бы этого хотелось? — внезапно заинтересовался мужчина. — Ой, прекрати, — Цунаде закатила глаза. — У Бога плохо с чувством юмора: создать меня из праха земного, затем Адама, потом оскорбиться, что я его не слушаюсь, видите ли. И после — раз! — придумать инцест! Ну и в каком тысячелетии я была не права, спрашивается?! — Помнится мне, что Потоп уже миновал, — поставив последнюю фигуру на доску, мужчина сделал первый ход, нарушая порядок. — А то, чем Адам тешится, разве не греховно? — Да нет, — Цунаде пожала плечами, — там уже кровь разбавлена так, что генетически их объединяет не больше, чем любых двух незнакомцев с разных континентов. Да и он последние триста лет больше по литературе. Люди его именем извращения всякие называют до сих пор. Садизм, например. Мужчина выпрямился; в глазах заискрилось любопытство: — Де Сад — это был Адам?! — А я разве тебе не говорила? — Определенно. Я бы запомнил. Постой, выходит… Захер-Мазох?.. — Да, с маскировкой у него тогда были проблемы, — хмыкнула Цунаде; мужчина откинулся на спинку кресла, в искреннем восхищении скривив губы и потянув: — Кто бы мог подумать… Сейчас он также знаменит? — Нет, — поставив пешку зеркально, Цунаде склонила голову в задумчивости: — Сейчас он отошел от этих дел. Пишет что-то, но уже не такое отвратное. Романчики легкие. Обосновался в Японии, дом купил. Думаю, его хватит лет на двести, а дальше опять понесет по миру. — Выбор твоих жизней связан с тоской по Японии? — он вывел коня. — Отчасти, наверное, да, — Цунаде снова повторила за ним, — нам было там хорошо. — Мне хорошо везде, где ты, — сказал мужчина. Впервые за четыреста лет женщина разгромно проиграла мужчине в шахматы.***
Увидеть ее на экране, потухшей и сломленной, монахиней, лишившейся веры, оказалось слишком интимно. Смертные хвалили и критиковали картинку, придавали разные смыслы словам, но Саске знал, к кому обращено каждое их слово. Даже мразотник в платье за ее спиной, претендующий на роль падшего священника, выглядел отвратительно органично, красиво сплетая свой голос с ее:Во времена, когда так смел был я Рядом с ней, И времена, когда сгораю я От стыда…*
Хладнокровные. Холодная кровь. Английский позволил обыграть их слова, завуалировать истинный смысл, дав возможность его понять только тем, кому было адресовано это послание. Ино пряталась от него, избегая встречаться с ним глазами; под гнетом навалившихся на них задач, неподъемных и непомерных для их низких статусов — даже то, что он барон Санта Моники, помогало слабо, — они почти не разговаривали о личном, как раньше, хотя впервые у них было, о чем излить друг другу душу. По-настоящему. Ведь слова, обращенные к ней, Саске тоже услышал. В голове билось сказанное Суйгецу, но Саске сломался раньше. Пообещав себе, что только издалека посмотрит на нее, просто понять, как она справляется с узами, едва не сорвался, увидев: худая, изможденная, она смеялась дождю, шепча, что он ее не забыл — от этих слов было больнее, чем если бы она ударила его со всей своей нечеловеческой силой, ломая ребра. Привязана кровью была только она. Он не испытывал ничего от того, что между ними были узы крови. Зато там, в самом темном провале в его сердце, где, возможно, была душа, или витэ, или что угодно — он желал ее тем первобытным, настоящим, что слишком глубоко было похоронено в людях. Он ее любил. Полгода вдали от нее лишь дали ему понять, что это не иллюзия, не игра разума, не жажда пить ее волшебную кровь. Это то, что так опошлили смертные, придавая самые разные извращенные формы, бросаясь этим словом направо и налево, разменивая, обесценивая, искажая суть. Он любил ее. И это не то, что жило три года — это то, что останется с ним, даже когда она уйдет из этого мира. Глядя, как ее, смеющуюся, с полыхающими на осунувшемся лице глазами, отец на руках заносит в дом, чтобы она не наследила грязными ногами, он терпел — Суйгецу сказал год, значит… И он вернулся. Мучительное путешествие с материка на материк, а с него на остров, сложное для бессмертных своими заморочками — закрытые контейнеры, несколько слоев материала между ним и солнцем, — туда и обратно окупилось пятью жалкими минутами, когда он мог просто стоять в темноте и смотреть, как она танцует под дождем, ощущая, что он рядом. Сейчас, сжавшись на соседнем сидении, она опасалась посмотреть на него — он же без стыда рассматривал ее ноги, кисти рук, линию подбородка, нежно-розовые волосы… И Суйгецу, и Саске, оба прекрасно знали, что год — слишком мало для уз такого уровня, как у Сакуры. Значит, цель была в другом — сидя рядом с ней, вдыхая этот аромат свежескошенной травы, томящейся под полуденным солнцем, исходящий от ее кожи, Саске осознал. Это был год не для нее. А для него. — Прошло три года, — тихо сказала она. — Я уже не помню, что говорила. — Помнишь. — Почему ты не вышел ко мне? Тогда? — ему очень хотелось, чтобы она повернулась. Он знал, помнил каждую черту ее лица, каждую слабую эмоцию, каждый мелкий изъян, видел ее каждый день в новостях и интернете, следил за ней, как маньяк-преследователь, а стоило ему узнать, что она вернулась в Америку… — Не хотел, чтобы меня увидели твои родители, — он протянул руку, не касаясь ее ног, и открыл бардачок, — раньше времени. Она опустила глаза, без удивления посмотрев на коробочку, оставленную у нее на коленях; наконец-то он увидел ее профиль, но тут же смущенно отвел глаза, чувствуя, что иначе потеряет все слова, что так долго терзали его разум: — Дарить кольцо стало принято только в середине прошлого века. Неправильно с моей стороны было предложить выйти за меня, не подарив кольца. — Ино сказала? — Сакура медленно, дрожащими пальцами, развязала бант, открыв коробочку. — Ино сказала, — подтвердил он, улыбнувшись. — И добавила, что его стоимость должна быть минимум в две зарплаты. Я не работаю, но примерно подсчитал прибыль от клуба. — Годовую? — кольцо было простое, нежное, но с яркой претензией — нежно-розовым бриллиантом. — Три года назад ты уже согласилась, — если бы его сердце билось, то замерло бы, настолько пугающе было услышать ее ответ, — но, если согласишься сейчас… Она, наконец, посмотрела на него: зеленые глаза казались еще зеленее за счет покрасневших белков и влаги, застывшей на ресницах. — Поехали, — попросила она; не нужно было никакого Доминирования, чтобы он беспрекословно завел машину и тронулся с места. Ехали долго; он припарковался у обочины, изредка поглядывая в ее сторону. Сакура сжимала коробочку с кольцом, как будто не решаясь достать его и примерить — он осторожно потянулся за ним, не встретив никакого сопротивления, и Сакура сама — сама, — протянула ему ладонь. Теплая кожа под его холодными губами покрылась мурашками, когда он запечатлел на тыльной стороне ее ладони поцелуй, глядя, как идеально кольцо, подаренное и одетое им, смотрелось на ее руке. — Пойдем, — позвала она, выходя из машины первая и увлекая его за собой, подальше от дороги, глубже в лес. Прочь от лишних глаз. От предвкушения он сглотнул слюну, буравя взглядом ее спину перед собой — ее походка, ее ноги, усилившийся от волнения запах и учащенное сердцебиение сводили с ума, доводя до точки; он знал, что будет, но не мог поверить себе, что… »…открыть свою истинную суть кому-то среди оборотней считается гораздо интимнее, чем сексом заняться…» Она остановилась. Он замер тоже, глядя, как она обернулась, отпустив его руку, и прижала обе ладони к груди, зажмурившись. Сияющий ромб на ее лбу, черные полосы по телу — он с трепетом смотрел, как превращение, всегда застывающее на этом этапе, продолжается, обволакивая чернотой всю ее кожу; ее лицо исказилось мукой, она стиснула зубы, перебарывая мучительную боль изменения тела… Это длилось действительно долго, если сравнивать с обращениями оборотней, которые он видел. Но результат… Она встала, дернув хвостом, и плавно приблизилась, как будто ее ноги не касались земли. Саске смотрел, не моргая, выжигая ее образ у себя в памяти, чтобы запечатлеть его навсегда — прижав холодную руку к ее горячему боку, он провел выше, к шее, ощущая кончиками пальцев жесткий переход от черной шкуры к сияющей чешуе. — Совершенство, — выдохнул он, ощущая, как его накрывает с головой ощущение, что впервые он рядом с чем-то настолько божественным и непостижимым, настолько величественным… Ей не было места в мире Тьмы. Потому что вся она, несмотря на черную масть, источала свет. Тяжелая голова, увенчанная рогами, мягко опустилась ему на плечо, дыша через крупные ноздри жаром, греющим его давно заледеневшее сердце.***
— На Востоке больше магии, чем в этих душных мегаполисах, — женщина собрала фигуры, убирая доску на нижний ярус стола. — Тут осталось слишком мало волшебного. Наука, конечно, классная вещь, но то, что люди, оторванные от магии совсем, начинают изобретать свою — ну, такое себе. — Твоим желанием было покинуть страну Восходящего Солнца, — напомнил мужчина. — Как будто это было вчера, — она вздохнула, подпуская мужчину ближе к себе; он распустил ее волосы, зарывшись пальцами в пшеничную россыпь прядей и начав массировать основание шеи. — Тоскуешь по ней? Женщина промолчала. Руки мужчины замерли, когда он тихо сказал: — Я не испытываю сожаления. Лишь облегчение, не более. — И после этого ты мне говоришь, что я ревнива? — женщина закатила глаза, откидывая голову под ласкающие ее пальцы, — мы были подругами. — Ты питала к Кагуе чувства сильнее дружбы, — без улыбки сказал мужчина, — и в этом суть твоего покровительства над ее потомками. — Суть моего покровительства в том, что диких киринов не осталось вообще, а оборотней только трое, — парировала она. — А твоя любимица — черный кирин, как и Кагуя, — добавил мужчина, не первый раз слыша такой аргумент. — Единственная в своем роде. — Именно. А твоя ревность к моей давно умершей подруге выглядит нелепо. — Нелепым выглядит то, что остался единственный священный дракон-оборотень, к которому интереса ты не питаешь, но ты продолжаешь меня убеждать, что чувства к Кагуе не повлияли на твои привязанности. Женщина молчала; мужчина был прав. Вздохнув, женщина с тоской повторила: — Как будто было вчера… — Таков наш удел, — вкрадчиво прошипел мужчина, не прекращая приносящих удовольствие действий. — Нам суждено смотреть, как человечество растет, падает, снова поднимается из руин… Не самая худшая участь. Путь нашего сына был тернистей нашего. — Он был несправедлив, — сразу ощерилась женщина, уходя от ласковых прикосновений, — несправедлив и ужасен! — Началось… — мужчина закатил глаза, искренне пожалев о сказанном. — Ты не согласен со мной? — распалялась она как каждый раз, когда дело касалось их сына, — этот негодник, Авель, был просто копией Адама, включая его несносность, вечно искал себе приключения на задницу, а в итоге Богом был наказан Каин! А за что?! — Без вины виноватый, — поддакнул мужчина, понимая, что лучше переждать эту бурю, как всегда. — Несчастный случай! Просто несчастный случай — и шесть тысяч лет наш мальчик обречен на одиночество! — Сомнительное одиночество, судя по количеству его потомков… — тихо хмыкнул мужчина; женщина всё же услышала: — Ты опять ёрничаешь! Это же наш ребенок, Орочимару! Единственный сын, которого я выносила в утробе, вскормила грудью, уподобившись Еве! И сколько предательства он перенес, сколько боли!.. — Но ведь теперь он не одинок, — напомнил мужчина.***
В комнате невесты царил хаос. — Ты когда-нибудь могла вообразить подобное? — Тен-Тен осторожно подпилила сломанный ноготь Сакуры, пока женщина-упырь с рук скармливала ей по одному помидору черри, отрывая их от ветки. — Я о таком даже не думала, — задумчиво потянула Сакура, глядя, как другие упыри в четыре руки приводят роскошное свадебное платье в порядок, разглаживая каждую складку на усыпанном жемчугом корсете. — А вдруг они не успеют? — Сай звонил, пока ты была в уборной, я взяла на себя смелость ответить… — Тен-Тен робко улыбнулась, пока Сакура с удовлетворением рассматривала результат: ноготь стал короче, но путем нехитрых манипуляций Тен-Тен сравняла длину с остальными так, что было незаметно. — Они уже минут через десять будут здесь. Сакура удовлетворенно кивнула. Раздался громкий стук в дверь; вошла Темари, строго спросив: — Платье готово? — Почти, — Сакура кивнула в сторону платья, и Темари, на мгновение потеряв жесткость организатора, расплылась в улыбке: — Какая красота… Эх, вспоминаю нашу свадьбу с Шикамару. — У тебя было похожее? — спросила Тен-Тен, широко улыбнувшись. — А, конечно, нет. У меня были корсет и чулки. Юбку и белье я не надевала, и правильно сделала — от них быстро бы ничего не осталось… — Резко мотнув головой, отгоняя приятные воспоминания, Темари строго произнесла: — Так, через час чтобы невеста у меня была готова, понятно? Все, кто был в комнате, кивнули. — Там ржака, — без стука ворвалась Тамаки, — вы бы это видели. Вампиры в ахуе, оборотни в ахуе… — А много кто пришел из оборотней? — поинтересовалась Тен-Тен, и Тамаки пожала плечами: — Штук пять? Может, пятнадцать. Я не считала. Там этот надоедливый вообще не дает разведать обстановку. Зато вампиров, как собак нерезанных. — Ну, у них особо выбора не было, — пожала плечом Сакура, прожевав очередную помидорку. — Свадьба князя — протокольное мероприятие. — А свадьба князя вампиров с оборотнем — это по какому протоколу? — Тамаки фыркнула. — Напридумывали правил, и с упоением им следуют. Сама Тамаки всем своим видом выражала своё отношение к правилам — вязаный топ на тонких бретелях и вареные джинсы слабо соответствовали заявленному дресс-коду. Сакура слегка размяла шею, стараясь не навредить прическе; заметив это, к ней тут же подошел другой упырь, начав мягко массировать плечи. Блаженно отдавшись умелым рукам, она прикрыла глаза, но сразу распахнула их: — Все одеты? — раздался голос Сая из-за приоткрытой двери, через которую уже впорхнула Ино, радостно улыбаясь. Вежливо поздоровавшись со всеми присутствующими упырями, Сай галантно поцеловал руку Тен-Тен и, наконец, посмотрел на Сакуру, присев перед ней: — Ты выглядишь изумительно, куколка, — тихо признался он, и Сакура нежно улыбнулась, заметив, как Ино неловко мнется в стороне: — Может, хочешь?.. — спросила она, и Ино, округлив глаза, с сомнением потянула: — А можно?.. Поманив ее к себе поближе, Сакура взяла ее руку и плотно прижала к животу, выше пупка. Ино прислушалась и, словно откликаясь на ее прикосновение, живот слабо дрогнул. Сай не спрашивал; ему и не требовалось. Стоило Ино убрать руку, как он уже ухом и обеими руками прижался к выпирающему животу Сакуры, замурчав, как кот, когда на его действия тоже последовала реакция изнутри. — Малышка рада мне, — заговорщицким шепотом поделился Сай с Ино, — если хочешь, ее мы тоже можем забрать на воспитание. — А ты у ее матери спросить не хочешь для начала? — уточнила Ино. — У твоего отца мы не спрашивали, — заметил Сай. — Да, потому что он сам был рад его сплавить. В его возрасте пятилетний ребенок — это катастрофа… — Убери свои грязные лапы от моих женщин. Атмосфера резко изменилась. Стоящий в дверях Саске тяжелым взглядом смотрел на Сая, без страха вставшего, напоследок погладив живот Сакуры; выпрямившись во весь рот, он дернул подбородком: — А то что? — Саске… — начала Ино, но Сакура мягко коснулась ее руки, спокойно, как будто ничего особенного не происходило, предложив: — Наблюдай. Саске неспешно прошел в комнату; Сай сделал несколько шагов ему навстречу. Тен-Тен зажмурилась, встав за спиной у Сакуры — единственной, кто, казалось, вообще не видел поводов для беспокойства. Они замерли друг напротив друга, пристально разглядывая; наконец, Сай выдал: — Она выглядит счастливой. — Она счастлива, — поправил Саске, переведя взгляд ему за спину, на Ино, — Ино тоже кажется счастливой. — Потому что так и есть, — рыкнул Сай. И вдруг градус напряжения спал; Сай и Саске одновременно протянули друг другу руки, обменявшись крепким, дружеским рукопожатием. — Не сильно, но рад тебя видеть, крысавчик. — Взаимно. Воняешь сегодня чудно. — Армани, — поделился Сай.***
— Ты спустил им распоряжение явиться? — уточнила женщина. — Разумеется. Старейшины были обескуражены, но ослушаться не посмеют. — А про то, что это не должно превратиться в резню, уточнял? Мужчина задумался; заметив, что женщина начинает выходить из себя, усмехнулся: — Цунаде. Мы обсуждали это триста лет. Разумеется, я дал четкие указания. — Мало ли. Вдруг опять подрабатывал таксистом и забыл упомянуть, что, вообще-то… — Каин будет присутствовать. Непоправимого не произойдет. — Когда он уже приедет? — женщина посмотрела на наручные часы, обеспокоенно постучав по циферблату; мужчина закатил глаза: — Ты слишком опекаешь его. — Я не опекаю его. Я его защищаю. Ему и так непросто, так еще и новая кара Божья, хотя обещано было прощение — я просто беспокоюсь за сына, и тебе бы, кстати, тоже не помешало. — Она же была тебе приятна. Прекрасная девушка, с сильным характером — твои слова. — Да, но не в качестве спутницы Каина, — парировала Лилит. — Там вообще другие критерии рассматриваются! — Она была обещана ему Богом, и он ждал… — Орочимару! Мужчина нахмурился. Вкрадчиво сказал: — Лилит. Позволь Каину вкусить прелести любви, как когда-то мы с тобой познали их, — его голос менялся, переливаясь соблазнительными тонами; женщина помотала головой: — И что я в тебе только нашла, м? — Мудрого собеседника, — без запинки начал перечислять мужчина, — интересного соперника, достойного партнера, раздвоенный язык и два чле… — Каин!!! Увидев вошедшего сына, женщина приблизилась к нему, заключив его уставшее лицо в свои руки. — Дитя мое, позволь посмотреть на тебя, — она слегка отдалилась, оглядывая костюм, — прекрасно выглядишь, — нежно сказала она; мужчина расплылся в улыбке: — Не верь словам ее — в ее мыслях она сменила твои одежды трижды, — под нарочито недовольным взглядом Цунаде Орочимару обнял сына, спросив: — А твоя спутница? — Она ожидает внизу, — Каин перевел взгляд с женщины на мужчину, спросив: — Возможно ли уговорить? Разве ваши умы не желают лицезреть лично столь вопиющее событие? — Мы решили не портить праздник, — примирительно сказала Цунаде, поправив седые волосы сына, упавшие ему на лицо. — Твоя мать слишком известна среди оборотней, чтобы явиться лично, — напомнил Орочимару. — И твоя спутница… — …наверняка выглядит чудесно! — перебила Цунаде, сверкнув взглядом в сторону мужчины, обещая ему все и всяческие кары. — Не задерживайтесь дольше, наслаждайтесь торжеством! Задумчиво кивнув, Каин обнял их снова и, заручившись благословением Лилит, направился прочь. Мужчина в предвкушении замер, сказав: — Когда твои глаза сверкают подобным образом, я теряю разум. — Женщина медленно, угрожающе приблизилась, размяв кулаки. — Разве ты не осознаешь, что личное знакомство неизбежно? — Я лично отпилила Карин ногу, — безрадостно заявила Цунаде. — Я про знакомство иного рода. — Тогда это будет еще нескоро, — гнев утих; в объятиях мужчины оказалась уже не разъяренная фурия. Прижав ее к себе, вдыхая аромат Эдема с ее волос, мужчина тихо-тихо сказал то, что знали они оба: — Для нас это случится быстрее, чем они будут готовы. Лилит, первая женщина на Земле, стоя в объятиях Змея-Искусителя, тяжело вздохнула: — Неисповедимы, конечно, пути Господни… — Зато чувство юмора у Нее отличное, — и Орочимару, подумав, добавил: — но логика да — истинно женская.***
Карин соблюла дресс-код, но в своем стиле. — Эти брюки все время мне в зад впиваются, — пожаловалась она, — и кто вообще придумал длинные рукава у этих рубашек? Что дальше, в рясу меня нарядиться заставите? Они оставались в передней комнате невесты, куда можно было заходить некоторым гостям; платье предусмотрительно перенесли в дальнюю. — Если ты однажды наденешь рясу, то всем монахиням мира придется срочно придумывать себе новую одежду, — хохотнул Сай. — А что? — она прищурилась, нагло закинув ногу на ногу — в длинных брюках было невозможно понять, что вместо одной у нее протез: — только тебе можно священников порочить? Вот уж точно, кто запятнал своим блядством весь католический орден! — Они и без меня неплохо с этим справляются, — пожал плечами Сай, тут же по привычке уворачиваясь от тяжелой руки Сакуры, сидящей в другом конце комнаты. Рефлексы с годами никуда не делись. — Он тебя… не обижает? — тихо спросила Сакура у Ино. — Ты про измены? — Ино задумчиво посмотрела в сторону Сая, громко переругивающегося с Карин. — У него… полная свобода. Но… Когда мы решили… попробовать, быть вместе и всё такое… В общем, я не ставила ему ультиматумов. Хочешь — вперед. Я тоже, если захочу, смогу развлечься. И он как-то… — Не хочет? — понимающе улыбнулась Сакура. — Да да-а… он занят Иноджином и мной. Ну и я же уже мертвая, а значит, не устаю, голова не болит. Должны же быть и плюсы у всего этого, — она снова потянулась к животу Сакуры, бережно прикоснувшись. — Жаль, конечно, что я не смогу испытать, каково быть беременной, — с грустью в голосе сказала она. — Не много ты потеряла, — Сакура вздохнула, чуть откинувшись назад на кресле. — Может, естественным путем это и проще, но когда я была на гормонах — сама себя не узнавала. Психовала страшно. Первая подсадка была неудачной, пришлось идти на второй заход… Ино повернулась к двери, впечатавшись взглядом в тихо-тихо приоткрывшего дверь Наруто. — Еще не началось? — с широченной улыбкой спросил он. То, как подорвалась Сакура, как вскочил Сай и даже Карин, чуть прихрамывая на одну ногу, кинулась к нему, было воистину красиво. Обнимая их всех — особенно осторожно прижав к себе Сакуру, — Наруто расцеловал Карин и Сая, громко радуясь встрече. Под раздачу обнимашек попала и Ино, с удовольствием вдохнув еще не пропавший с кожи Наруто запах соли — от Сая знала, что он последние полгода осваивал какой-то архипелаг в Тихом океане, живя отшельником вдали от цивилизации. Когда первая радость прошла, Наруто, поправив ворот рубашки, повернулся к двери — сразу стал виден не оторванный ценник, — и Ино чуть не завизжала. Потому что следом за ним зашла Хината — совсем бледная на фоне загорелого Наруто. И когда она улыбнулась, Ино расплакалась: — Не верю, я не верю, что ты здесь, — вжавшись лицом в плечо Хинате, она забыла, что нужно переживать за макияж. — Ну как же, — отстранив ее, Хината мягко улыбнулась, — разве я могла пропустить свадьбу брата? — Я готова. Из дальней комнаты неторопливо вышла Тен-Тен, сопровождаемая двумя упырями, держащими подол ее платья и фату. — Мы позже обязательно всё обсудим, — пообещала Ино, и Хината слабо кивнула: — Мы с Наруто задержимся на пару недель здесь, так что время у нас будет. И они все покинули комнату невесты, кроме Сакуры — она должна была вести Тен-Тен к алтарю. Где на пьедестале, рядом со своим Шерифом — Учиха Итачи, и своей правой рукой — Учиха Саске, уже ждал князь Камарильи, решивший первым в истории вампиров бросить вызов Старейшинам и, поправ все правила и законы, гласные и негласные, объявить о своем браке с оборотнем. Хьюга Неджи.