***
Добрый вечер. Меня зовут Камидзё Хироки, и я верю в свободу и правильность выбора. Я верю в то, что каждое мое слово и действие, каждый мой выбор в любую секунду моей жизни - все было правильно, исключительно потому, что в конце концов привело меня к тому, кем и чем я сейчас являюсь. Я верю в это всем своим существом. Неважно, чего стоил этот выбор. Неважно, сколько потерял и что приобрел взамен. Все было правильно. Я научился ни о чем не жалеть, смотреть только вперед и могу с точностью сказать, к чему привело каждое событие моей жизни, кроме одного, и имя этому - Усами Акихико, Великий и Божественный. Великий подарок и великая насмешка судьбы. Зачем? За что? Какой урок я должен был усвоить?***
В этот день ничего, как говорится, не предвещало беды. Может быть, я бы крепко задумался, если мне дорогу перешла команда черных кошек, или в доме сами собой разбились все зеркала, или профессор Мияги весь день молчал, в-общем, если б мне явилась какая-нибудь глупая примета, в которую не веришь, но регулярно от нее вздрагиваешь. Да что там, если б увидел хотя бы одну черную кошку, оставил дома телефон. Но увы, телефон был при мне и ближе к вечеру он разразился звонком с неизвестного номера. Некий Исака-сан, как он представился, и, кстати говоря, не удосужился объяснить, каким образом вообще вышел на меня, несмотря на мои настойчивые вопросы об этом. Оказывается, все издательство в данный момент стоит на ушах, поскольку никто не может связаться со своим самым_популярным_писателем. По последним данным, если опустить все причитания, нецензурную лексику и гневные выкрики, все на сроки сдачи он благополучно пропустил, ничего нового не написал, на контакт идти отказывается как с сотрудниками издательства, так и с членами семьи, и даже с братьями Такахаси. Телефон он не берет, звонки в дверь игнорирует, код замка предусмотрительно сменил. Также, в соответствии с последней инсайдерской информацией, он ушел в какую-то "кошмарно ужасную" жесткую депрессию, и последний, кто его видел, поговаривал, что писатель пьет не просыхая, кричит, плачет и просит, чтобы его убили. Причины подобного поведения звонивший не назвал, хотя у меня сразу появилось подозрение, что об этом он все знает. И есть совсем небольшой шанс, если я буду так любезен прийти к Усами домой, что он согласится поговорить со мной, послушает, как о нем все здесь беспокоятся, что пора бы вернуться к работе и так далее по нарастающей, поскольку они все страшно боятся, что он "наделает глупостей". Честно скажу, не поверил ни одному его слову. Внутреннее чутье подсказывало, что все мной сейчас услышанное должно быть поделено на как минимум частей на десять, девять выброшено, а единственная оставшаяся часть тоже поделена, скажем, на два. Слабо верилось, что он мог так сильно переживать какое-либо событие, ибо как мне кажется, больше ему переживать уже нечего. И тем более, я не верил, что он так конкретно запил, поскольку по моему горькому опыту, упиться до беспамятства он не способен, а скорее, перепьет собутыльника. Однако, беспокойство, даже разделенное на десять и на два, все равно продолжало назойливой мухой крутиться у моей головы, не без помощи, разумеется, красочных речевых пассажей моего собеседника. Не солгу, если скажу, что идея мне чрезвычайно не понравилась, но тем не менее, поупиравшись для проформы пару минут и поскрипев для пущей убедительности зубами, я согласился отправиться к Усами, при условии не торчать под его окнами и не петь серенады, если и мне он дверь не откроет с первого, ладно, со второго раза, как и всем предыдущим посыльным.***
Ох, а не сходил бы ты ко всем чертям, Акихико? Мне ни разу не улыбается сама мысль о том, чтоб вновь пробоваться на роль твоего душеспасителя. Не хочу. Но пообещал. Честно говоря, меня даже не интересует, в какую "кошмарно ужасную" любовную историю он на этот раз вляпался. Очевидно же, что это очередная серия страданий на тему Такахаси. Если не старшего, значит младшего. Наелся этих историй в юности по самое не балуйся, будучи его надежной жилеткой, точнее, история-то была одна, а вот разговоров об этом хватит на целую книгу "Практической психологии от Камидзё". Я тогда здорово продвинулся, проявив себя в трехмерной модели слушателя, утешителя и сочувствующего благодаря его безответной любви к идеальному_матьтвою_Такахиро. Надо заметить, Акихико никогда не принадлежал той породе людей, кто любит жаловаться на жизнь, проклиная злодейку судьбу на невзаимность своего чувства и невозможность быть рядом с любимым в том качестве, в котором желает быть каждый из нас. Не в его стиле было лезть на стену и рыдать, взывая ко всем существующим и несуществующим богам, нет, он будет тихо страдать, разрушая себя изнутри пустыми надеждами и несбыточными мечтами, никуда, собственно, не взывая и ничего не предпринимая. К его немногословности я привык еще с малолетства, научился определять его настрой по тону произносимых им коротких фраз. Настрой был разным, но даже когда ему было нехорошо на душе, я видел его насквозь, и знал, в какие моменты мне нужно просто побыть рядом и помолчать, а в какие - проявить себя. Со временем я даже научился ценить оба вида этих моментов, поскольку точно знал, что именно мое присутствие облегчает боль от вновь и вновь воспалявшихся душевных ран. Я чувствовал себя очень нужным. К юности у этого состояния появилась новая форма, которая, признаться, откровенно меня пугала, ибо я так и не понял, что мне нужно было делать, чтобы помочь ему. Я слишком хорошо его чувствовал, он к тому времени еще не научился закрываться от меня. В какой-то момент все изменилось в самую что ни на есть отвратительную сторону. И все благодаря кому? Правильно. Идеальному_матьтвою_Такахиро. Наследному принцу страны розовых грез, обладателю ордена птицы наивняк, предводителю отряда идущих нахрен. С его появлением в моей жизни все пошло наперекосяк, а в жизни Акихико неожиданно появился смысл. И будь я проклят, если именно это обстоятельство не выжгло у меня на лбу клеймо в виде слова "почему?" - почему из всех людей на свете именно он? Почему не я? Именно тогда Акихико начал курить. Вредная привычка, которая загадочным образом ему шла. С сигаретой в зубах было куда естественнее зависать, подобно неисправной машине, часами смотреть в одну точку, погруженному в себя настолько глубоко, что даже мое присутствие переставало быть необходимым. Было бы куда проще, если б он рвал и метал, но он нес свои страдания гордо и в рамочке, как полагает сыну чинного семейства Усами. Лишь изредка он выныривал из глубин своего сознания и пытался говорить со мной о том, что чувствовал - и его голос, уже в молодости ставший низким и бархатным, терял все краски и мог даже превращаться в шепот. Это до одури пугало, поскольку этот голос был сродни крику раненого животного. Я изводил себя в попытках достучаться до него, а он все больше начинал закрываться от меня. Мне же оставалось глотать слезы, доставая окурки из его обожженных дрожащих пальцев, и искать нужные слова, взывая к здравому смыслу. Я не просто любил его, я им болел. Сходил с ума от ревности и собственного бессилия. Готов был вытерпеть что угодно, только бы ухватиться за любую возможность побыть рядом, использовал любые предлоги, чтобы он ненароком прикоснулся ко мне, и поймать на себе мимолетный взгляд его, признаюсь, красивых глаз. Пусть он мечтал о другом человеке, но пока он продолжал приходить ко мне, со своей собственной болью можно было бороться. Ирония судьбы, каждый из нас молча свою переживал любовь к человеку, который никогда не оценил бы всей глубины чувства другого. Сложно сказать, сколько еще я смог бы просуществовать в подобном режиме, пока однажды мне не снесло крышу, и мои расшалившиеся нервы не подкинули мне разудалую мысль попытаться соблазнить Акихико под соусом жеста доброй воли. Мысль тогда показалась мне гениальной в своей простоте, у меня появился шанс на близость с любимым человеком, я вызвался "помочь" ему хотя бы частично реализовать свои фантазии, и в качестве бонуса, если все сложится, он мог бы наконец узнать о моих истинных чувствах, а то даже и ответить на них. Все было вроде как логично и правильно, если бы не было в корне самоубийственно. Более того, это было грубо, нетактично и жестоко по отношению к нам обоим. Но кто же в моем возрасте мог думать о высоком, когда цель так близко, на расстоянии вытянутой руки? И только спустя какое-то время до меня дошло, что же мы оба наделали. Из трех пунктов моего плана сработали все, и разумеется, совершенно не так, как я себе намечтал. Да, я дорвался до вожделенного тела Акихико, но никак не подозревал, что так больно будет осознавать, что его сердце и разум были не со мной. Да, он визаулизировал свои мечты о близости с Такахиро, и захлебнулся от боли, окончательно осознав, что по-настоящему он никогда не сможет прикоснуться к нему. Да, он узнал наконец о моих чувствах, но был не состоянии ответить на них. То, что призвано приносить любовникам наслаждение и радость бытия, принесло нам обоим лишь тяжелое разочарование, оттолкнуло друг от друга с такой силой, что даже многолетняя дружба не могла нас спасти. Боль была повсюду, каждый страдал о своем и отражал страдание другого. Не в моих привычках жалеть о чем-либо, в этом мне помогает вера в то, что все события неслучайны. Но я до сих пор не могу простить его за то, что он принял мой безрассудный порыв и не остановил меня, хотя прекрасно видел, как я был в ту ночь слеп и безумен. Я продолжаю злиться на себя за то, что повинуясь своему отчаянному желанию обладать им, чуть было не убил нас обоих. Поглощенный эмоционированием на предмет своего провала и затем вскоре увлеченный вихрем событий, захвативших меня с появлением в моей жизни Новаки, я окончательно упустил Акихико из виду. А когда очнулся, переживать было уже поздно, восстанавливаться в статусе близкого друга - глупо и бесполезно. Мы продолжили изредка общаться, но в той манере, которая была удобна ему. Не могу сказать, что меня это радовало, скорее наоборот, его появления всегда оказывались некстати, я не успевал подготовиться, краснел, бледнел, нес какую-нибудь чушь. Акихико так и не выбрался из болота своей безответной любви. Более того, он плавно переместился в другое, благо далеко ему идти не пришлось. Это обстоятельство поначалу вызывало в моем юношеском мозгу мелкие мстительные мыслишки вроде "вот зараза, получай! понял теперь, каково мне было?!", но уже годы спустя они казались мне же самому просто омерзительными. Я постарался затолкать мысли о нем в самый дальний уголок сознания, выставив в качестве охраны раздражение и агрессию, чтобы ни в коем случае не пытаться разобраться в том, что я на самом деле испытываю к нему, и поклялся больше никогда в этот уголок не лезть. И если появление Новаки буквально спасло меня в самый распоследний момент, сейчас могу только догадываться, какие скрытые резервы поднял оставшийся один на поле боя Акихико, чтобы не дать в сто крат умноженному чувству вины передо мной и Такахиро разрушить себя до основания. Помню, как запоздало подивился его силе. Чертовски огромной силе, к которой я тянулся с того памятного дня, когда мы познакомились. Я тогда еще не знал той простой истины, что сильные люди ломаются, и что если человек, обладающий хотя бы толикой внутренней силы Акихико, был однажды сломлен, восстановлению он практически не подлежит. Мне было проще не думать об этом. Я переваривал свою потерю, зализывал раны, и мечтал только о том, чтобы эта часть прошлого как-нибудь сама стерлась из памяти. В целом, я мог жить неделями, месяцами, не думая о нем и не вспоминая. Да и зачем? Новая жизнь, новая любовь, и так хватало забот, а с ним стало трудно иметь дело. С ним всегда было трудно. А потом приходил какой-нибудь особенный день, когда мне так недоставало его, что казалось будто внутри меня ничего нет, пустота, которую не заполнить. Я недоумевал - почему, откуда? Был абсолютно уверен, что все чувства прошли, эмцоии угасли, моя любовь к нему осталась далеко позади. Презирал себя за эту необъяснимую тоску, за незаживающую дыру в сердце, которую не могли вылечить ни годы врозь, ни Новаки. В такие дни я превращался из Дьявола Камидзё в Бешеное Чудовище Камидзё. Лицо-торнадо. В такие дни я с завидной регулярностью жалел о том, что сделал, вспоминая, к чему привел мой хваленый осознанный выбор. Я себя ненавидел. Акихико сломался, я осознал это далеко не сразу. Я вообще многое начал понимать лишь спустя много лет. Я мог сколько угодно убеждать себя в том, что мой поступок был продиктован отчаянием и желанием хоть как-то переломить ситуацию, просто что-нибудь предпринять, чтобы он перестал тонуть и тянуть меня за собой. Я должен был хоть что-то сделать, потому что слова уже перестали работать. Почти убедил себя в том, что в случившемся виноват только он, что он предал меня, нанес мне самую глубокую рану из всех. Вот только если бы кто-нибудь мог объяснить мне, как вытравить из себя чувство вины. Как суметь простить себя самого. Как перестать думать о том, что я должен был быть рядом, быть его опорой, если уж я так любил его и был так ему предан, вместо того, чтобы добивать его. Я поклялся всегда быть на его стороне, и клятву эту не сдержал. Я любил этого человека, и подвел его. Так кто же из нас все-таки виноват?Есть кое-что, что я сделал, Есть место, что я оставил, Есть зверь, которому я позволил сбежать, И теперь он бежит по пятам. ("This Night", Black Lab)