***
Уходил я из этого дома уже глубокой ночью, плывя в облаке эндорфинной эйфории, и не догадываясь о том, что немного позже буду совершенно без сил лежать на кровати со стеклянными глазами. Смотреть в потолок и выжидать, когда окончательно созреет некая мысль, что отбилась от безумного хоровода в моей голове и не давала мне покоя. Мне было тревожно, и я боялся поторопить ее. Пусть уж придет сама. Так странно. За эти сутки ничего не изменилось. Небо не рухнуло на землю, океаны не вышли из берегов. Мир остался прежним, чего не скажешь обо мне. Ощущение дежавю было весьма отчетливым, я и правда чуть было не поверил в существование машины времени. Стремление вернуть потерянные ощущения поглотило меня без остатка, и Акихико исполнил мою просьбу, по сути лежащую за гранью рассудка. С той разницей, что в этот раз мне не пришлось играть чью-либо роль, и я был самим собой. Глаза его не были скрыты от меня повязкой, и ничто не мешало мне любоваться игрой их оттенков, в то время как он практически не отрывал от меня своего взгляда. В каждое мгновение нашей близости он заставлял меня чувствовать себя так, словно для него не было ничего важнее этой близости, подчинял себе мое тело с той исступленной страстью, которая в этот раз была предназначена только для меня. Никто из нас уже не должен был идти на сделку с совестью, и я снова мог с упоением прикасаться к человеку, которого я любил, зная, что отдача не заставит себя ждать. Уже после меня напугали странные слова, что сорвались с моих губ прежде, чем я смог их остановить, и саму идею появления которых в другой, менее безумный миг я бы отбросил без всяких колебаний. "Я же не могу остаться с тобой, верно?" "Ты и сам знаешь ответ." "А ты?..." "Даже если я скажу "да", это уже ничего не изменит... И ты это тоже знаешь." "Что мне теперь делать?" "Ты снова не о том хотел меня спросить. Как надумаешь, спрашивай, и я отвечу тебе. Только ты сам должен спросить." "Тогда, точно не сегодня... В другой раз." Мне стало страшно уже от того, что я не испытал ни малейших угрызений совести от содеянного, а после и сказанного. Вообще, когда все закончилось, меня мало что волновало, кроме расслабленно и умиротворенно окутывавших меня объятий Акихико, его ласковых пальцев, неторопливо выводящих рассеянные рисунки от моего виска до подбородка, и, конечно же, пристального взгляда его магических глаз. Уже гораздо позже бездумная легкость в голове постепенно рассеивалась, и, видимо, именно в тот момент и отделилась та самая мысль, догадка, которая позже поднялась и расцвела перед моим внутренним зрением, рождая тем не менее своей простотой уверенность, что я раскрыл для себя что-то важное. Кто сказал, что время лечит? Кто придумал эту глупость, что все проходит? Нет, мне не стало еще больнее, и я ни йоту не стал счастливее. Раньше мне было достаточно просто знать, что он существует. Что он где-то есть, и периодически материализуется перед моими глазами, по-прежнему вызывая сложные и противоречивые чувства. Иной раз мне хотелось, чтобы я никогда не встречался с этим переполненным своими вселенскими проблемами человеком. Не проводил с ним свое детство, не наблюдал в юности, как он расцветает и меняется. Не влюблялся в него настолько глубоко и безнадежно, и тем более, не совершал того, что было неправильным и насильственным по отношению к нам обоим, когда мы на пару с маниакальным напором сжимали горло нашей многолетней дружбы, пока не задушили ее. И я сделал все, что смог, избавляясь от его следов везде, куда мог дотянуться мой разум. Мне только нужно было знать, что он существует. Неужели сейчас этого стало недостаточно? Неужели одного дня хватило для того, чтобы я осмелился допустить саму мысль вернуть его в свою жизнь? И если бы только дело было в одной только физической близости, на которую я снова спровоцировал нас обоих. Она лишь дополнила наши ночные бдения, когда мы оба будто снова встали на одну линию и увидели друга друга. Оказалось, что без него по-прежнему все не так. Я пророс в него с корнями, и что бы я ни делал, как бы ни старался, мне его по-прежнему недостает. Остались вопросы, которые я так и не осмелился ему задать. Побоялся или смутился, уже не помню. Но я хотел снова его увидеть, заглянуть в его глаза и убедиться в том, что он все еще здесь. Поговорить с ним о том, что меня волновало, как той ночью, когда мир сжался до размеров его комнаты, где нас было двое, и бежать от самих себя было некуда. Он обещал мне, он знал, как это важно для меня.***
Но задать свои вопросы я не успел. Через несколько дней Акихико не стало. Нет, этот удивительный человек так и не "наделал глупостей", которых так боялась его семья и его работодатели. Его подвела любовь к дождю и свежеприобретенная привычка гонять по ночам, чтобы скоротать мучительные часы бессонницы. Он разбился на своем шикарном автомобиле в одну прекрасную дождливую ночь. Догнал свою смерть и, я почти уверен в этом, принял ее со смирением. Новость эта выбила меня из колеи, на какое-то время лишив способности воспринимать происходящее. Никогда раньше мне так не хотелось со вкусом побиться в самой что ни на есть форменной истерике, со слезами, воплями и разбиванием кулаков в кровь об стены. Как минимум, я просто хотел поплакать, выплеснуть ярость и чувство потери, как все нормальные люди. К своему ужасу, ничего из перечисленного я сделать не смог. Не на шутку напугал Новаки, который по всем признакам решил, что я впал в состояние кататонии. Но мое состояние не имело ничего общего с этим медицинским термином, мой разум позволил дикой, пронзительной боли захватить контроль над моим телом. Я видел, каким Акихико был в нашу последнюю встречу, видел, что он устал и выбился из сил, цепляясь за жизнь и пытаясь найти в ней хотя бы подобие нового смысла. Я все видел, но был слишком занят собой. Знал ли я, что с ним могло случиться такое? Возможно. Буду ли я остаток жизни винить себя в том, что меня не было рядом, чтобы предотвратить это? Я молюсь о том, чтобы этого не произошло. Не такой памяти о себе хотел бы Усами Акихико, Великий и Божественный, которого я потерял уже безвозвратно. ...Столько людей... Черный поток одинаковых людей, одетых по соответствующему случаю с а-ля скорбными лицами. Людей, которым по сути нет дела до того, кого они провожают в последний путь, это даже не дань уважения. С ним вопрос уже решен, а жизнь, как известно, продолжается. Уже завтра эта толпа забудет его, потрясающего литературного гения современности, который ушел на пике своего таланта. Как же я их всех ненавижу. Они лишь делают вид, что скорбят о нем, но по сути каждый из них жалеет только себя, свои вмиг рухнувшие ожидания, связанные с человеком, которого уже нет. Повспоминают для проформы какое-то время. А затем сотрут ластиком, как старый рисунок. Все, кроме разве что, младшего Такахаси. Он, пожалуй, единственный выглядел искренним в своей скорби. Сочувствую ему, этот бесхитростный мальчик, один из немногих, кто по-настоящему любил Акихико независимо от принятого впоследствии решения, он еще долго будет расковыривать рану чувства вины, настолько схожую с моей. Акихико при всей своей склонности к меланхолии очень любил жизнь, держался за нее всеми правдами и неправдами, и Мисаки Такахаси, этот маленький сгусток юной энергии, стал для него воплощением этого жизнелюбия. А вот Такахиро... Идеальный_матьтвою_Такахиро, как же ты печален и строг, как картинно гуляют желваки на лице, как ты отводишь глаза, даже в такой момент не решаешься посмотреть прямо в лицо тому, кто так неосторожно позволил себе влюбиться в тебя, а затем так беспардонно соблазнил твоего младшего брата. Интересно, Такахиро, каково это, быть объектом обожания такого человека, как Акихико? Что ты почувствовал, когда узнал, что на самом деле к тебе испытывал твой лучший друг? Знал бы ты, с каким трудом я сдерживал желание подойти и выместить свою злость на тебе, врезать хорошенько по твоей невозмутимой роже, доходчиво объяснить, кто именно виноват в том, что мы все тут сегодня собрались. Ненавижу... И тебя, Акихико, ненавижу больше всех! Как же ты после всего посмел сбежать от меня, мерзавец, вот так взял, увлек меня снова и смылся? Каждый сам несет ответственность за свою жизнь, да?! Так ты всегда говорил? Тебе, как всегда, все отлично удалось, забрал свою жизнь вместе с ответственностью и отъехал в вечность на глазах у изумленной публики! Наступил очередной особенный день, когда мне снова так сильно тебя не хватает, что едва сдерживаюсь, чтобы не выкрикивать твое имя. Этот день совсем особенный, потому как осознание простой истины, что впереди теперь долгие годы без тебя, оседает толстым слоем свинца на моих внутренностях. Я слетел с резьбы, опять потерялся внутри, заблудился в бермудском треугольнике разума, сердца и души, и я уже не знаю, справлюсь ли, как раньше. С чего мне начать, куда мне идти? Только с тобой я мог поговорить об этом. Ты бы понял. Ты бы меня нашел. Ты же обещал поговорить со мной об этом... Вот видишь, я ничем от них не отличаюсь, я такой же, как эта черная безликая толпа зомби, пришедших посмотреть, как красиво ты лежишь в гробу. Черт бы тебя побрал, Акихико, почему все должно было закончиться именно так? Что мне теперь делать со всем этим багажом - с моими воспоминаниями, моими чувствами, со всем тем, что до сих пор связывает меня с тобой?! ...За что? Кто-нибудь ответит мне, какой урок я должен был усвоить?...***
Новаки в этой безрадостной процедуре участия не принимал, хоть и рискнул предложить свою посильную помощь. За что я ему безумно благодарен, так это за то, что он не пытался вывести меня на разговор о том дне, когда я пропал из его поля зрения. Полагаю, что он действительно догадывался, где я был и с кем, но в этот раз он был непривычно тактичен. Все-таки он необыкновенный человек, никогда не встречал еще такой способности к эмпатии и сопереживанию. В тот тяжелый момент он проникся моим горем, с моего же молчаливого согласия установив в нашем доме некое подобие комендантского часа. Говорить я не мог, конструктивно соображать тоже. Мне нужно было время. Вряд ли я когда-нибудь осмелюсь разделить с ним ту часть моего существа, в котором за глухой стеной спрятаны воспоминания об Акихико, да и в связи с последними событиями, не думаю, что он когда-нибудь решится попросить об этом. Вряд ли Новаки при всей своей способности сочувствовать когда-нибудь сможет принять эту часть меня, и уж точно, не сможет простить. Но разве можно так любить и не суметь простить? Не уверен, что хочу проверять это. Нет. Сам я никогда никому ничего не расскажу. Это только мое и ничье больше. Трудный день закончился, я вернулся домой, и Новаки просто обнял меня, так крепко, что у меня затрещали ребра, в его сильных объятиях не было ничего кроме желания растворить меня в себе. Надеюсь, что на тот короткий миг, когда его взгляд встретился с моим, мимолетный ликующий блеск в его глазах мне просто почудился. Хотя, с другой стороны, если совсем абстрагироваться, я могу его понять, но понимание и в этот раз не приносит облегчения. Все верно, Новаки, все верно. Никто больше за мной не стоит, никто больше ни в чем не виноват, волноваться больше не о чем. Дверь в мое прошлое с грохотом закрылась. Вот я и вернулся в свой маленький счастливый мир. ...Добрый вечер. Меня зовут Камидзё Хироки, и я бы мог продать душу дьяволу, чтобы повернуть время вспять....Я знаю, что я не прощен, Но надеюсь, что всё равно обрету Покой. ("This Night", Black Lab)