Bedsheets smell like you

Если бы Барри спросили, какое утро было самым лучшим за прошедший год, Барри выбрал бы это послерождественское утро. Оно поздно заползло в теплую и уютную кровать Барри вместе с оставшимися запахами праздника и обернулось вокруг него вторым — золотым — одеялом из солнечных лучей. Барри сонно разлепил глаза, глядя на поднявшееся за окном солнце, и потер руками лицо. Будто бы смахивая с кожи сон.  В этот раз он совсем не походил на паутину, облепившую лицо: обыкновенно ночами его мучили либо откровенные кошмары, либо неприятные, неясные сны, расшатывавшие нервы, и без того походившие на расхлябанные болты; этой ночью Барри не снилось ничего — скорее, его окутывало чувство безопасности и комфорта, тяжелое, но теплое и мягкое. И Барри знал, почему.  Просто он спал в запахе нравившегося ему Альфы.  Не было смысла отрицать свою природу. Хотя бы перед самим собой.  Барри Аллен был Омегой, и об этом знали немногие. Лишь самые близкие вроде отца, Айрис, Джо, Циско и Кейтлин. Еще были и такие, кто узнал об этом не по воле самого Барри: те же Кейтлин и Циско, а также Эобард Тоун, скрывавшийся под личиной доктора Уэллса. Они говорили, что узнать это было необходимо, ведь Барри лежал в коме. И Барри это понимал. Но все же он долгое время чувствовал себя так, будто его обнаженным выставили на обозрение незнакомых людей.  Сейчас, когда Эобард Тоун был в прошлом, а Кейтлин и Циско были его лучшими друзьями, эта проблема не так уж беспокоила Барри.  Еще Барри казалось, что и его мама знала о его природе. Конечно, когда она погибла, он еще не успел презентоваться в качестве Омеги – был слишком маленьким, но Нора Аллен, он верил, могла предвидеть то, кем он будет. Она же не могла случайно снова и снова рассказывать ему о том, что быть Омегой на самом деле великий дар, возможно, более ценный, чем тот, что принадлежал Альфам? Она определенно делала это с некой целью.  Барри моргнул на воспоминание о теплоте мамы, о ее словах; в это утро слез в его глазах не было, но горькая и нежная мысль о том, как ее не хватало, пронеслась в голове. Как часто это случалось.    Когда Барри презентовался в качестве Омеги, он мечтал, чтобы его мама была рядом с ним. Нора объяснила бы ему все от и до, разложила по полочкам, окружив заботой и пониманием. Она сделала бы все простым и понятным, ведь она сама была Омегой, наверное, лучшей во всей Америке, но, как и все в жизни Барри, этот эпизод его жизни оказался не таким гладким. Без Норы Аллен все было сложным.  Джо наверняка надеялся, что его приемный сын будет Бетой или Альфой, и тогда ему не пришлось бы сталкиваться с кучей трудностей: он сам был Альфой, Айрис презентовалась Альфой еще в тринадцать, но природа Барри настигла его в четырнадцать, и никто не знал, что делать с ним — плачущим подростком, не спавшим несколько дней и отказывавшимся от еды.  Альфы, вспоминал теперь Барри, были жутко смешны, когда дело касалось рыдающих Омег. Хотя тогда ему было совсем не смешно — все это больше походило на конец света. — Пап, я не хочу быть Омегой, — ему было даже стыдно, что его проснувшиеся гормоны играли с ним злую шутку: он плакал от малейшего расстройства; ему постоянно было плохо; от блокаторов запаха, которые Джо наконец догадался ему купить, кружилась и гудела голова, горло постоянно драло сухостью, а все тело варилось в собственной слабости. И его отец, папа-Бета, который тоже должен был быть рядом с ним и защищать его ото всей боли, скручивавшей изнутри, был по другую сторону стекла в комнате для встреч с заключенными.   — Почему, Барри? — лицо Генри Аллена старело, и грусть прокладывала морщины по лбу и в уголках глаз. А глаза по-прежнему были полны все той же доброты. От взгляда отца сердце в груди сжалось, и Барри затрясся от сдерживаемых рыданий.   — Потому что Омеги слабые, — Барри не мог перестать всхлипывать. Сердце не успокаивалось в груди уже третий день, стуча по-бешеному и не давая нормально спать. Три дня он сходил с ума в своей комнате, не в силах справиться с организмом, вышедшим из-под контроля. – Потому что они теперь от меня не отстанут в школе. Омега – это клеймо! Все школьные хулиганы от него точно не отцепятся – это еще один повод, чтобы издеваться над ним. Как будто худощавости вкупе с очками для зрения и статусом ботаника было мало. Теперь они еще и головой в унитаз его окунут, или дадут ему обидную кличку, или еще что… Существовали миллионы способов, чтобы унизить всякого человека, и на миллион способов больше, чтобы унизить именно Омегу.   — Барри, сынок, — его отец поджал губы, будто ему было невыносимо больно видеть своего ребенка плачущим, но Барри не мог остановить слезы, бежавшие по лицу. Щеки уже жгло от влаги и ладоней, растиравших кожу, но это заставляло его чувствовать себя еще более жалким, чем он есть на самом деле. А это чувство, в свою очередь, заставляло его снова всхлипывать, рыдать, и так по замкнутому кругу. Если бы Барри не был Омегой, его тело не оказалось бы его собственной тюрьмой. – Ты ошибаешься.   — Как ты можешь знать? Ты всю свою жизнь был Бетой! – Барри не хотел злиться, но его отец, к счастью, был достаточно мудр, чтобы только улыбнуться. Со всей нежностью, на которую был способен своим израненным сердцем.   — Но я знал твою маму. Она ведь была Омегой, помнишь? Самая прекрасная Омега, которую мне доводилось встречать, — его глаза на мгновение осветились воспоминанием – огненные волосы Норы могли в любом сердце зажечь искру, даже самом сухом и безжизненном. – Очень нежная Омега, но чрезвычайно сильная.   Упоминание матери, как по мановению волшебной палочки, остановило слезы Барри. Он хрипло вздохнул, прислоняясь лбом к ледяному стеклу между ними, пока Джо маячил на заднем плане. Барри чрезвычайно злился на него – Джо боялся к нему подойти, даже дома слегка сторонился; он абсолютно не понимал, как справляться с подростком-Омегой, который третий день не спал, не ел и на каждое слово реагировал слезами и рыданиями. Хотя именно Джо должен был ему помочь, потому что рядом больше не было взрослых, которые могли бы подсказать ему, что и как делать. Джо обязан был знать, что ему делать.  И Барри злился на себя, потому что он потерял последний бастион своего контроля – свое тело, предавшего его так подло.   — Ты же не думаешь, что твоя мама была слабой, Барри?   Барри отрицательно помотал головой. О матери он даже одной такой мысли допустить не мог. Стекло перед ним запотевало от горячего влажного дыхания, и тело пробивало дрожью от слабости и холода.   — Нора была упрямой и свободолюбивой. Она никогда не боялась бороться за то, во что верила, Барри. А верила она в добро и справедливость, — глаза отца слезились. Он ее любил до дрожи, и Барри знал, что убить ее он не мог. – Сила ведь не в мускулах, Барр, нет, — он помотал головой сам себе, и Барри закусил губу почти до боли, вспоминая, что мама говорила ему это сотни раз. – Сила в добром сердце, Барр. В способности любить. Я безумно рад, что тебе эта сила досталась от твоей матери. И я безумно горд, что ты Омега, Барри, — он приложил ладонь к стеклу, как всегда делал, и Барри приложил свою. Почувствовать тепло чужой ладони сквозь ледяное, безразличное стекло было невозможно, но Барри мог представить. Психотерапевты говорили ведь, что у него хорошее воображение.   — Но Альфы, папа…   — Твоя мама всегда говорила, что Омеги имеют над Альфами столько же власти, сколько и Альфы над Омегами. Природа не дала шанса понять это мне. Но ты... я уверен, что ты поймешь и постигнешь это. Будучи Омегой, Барри.  Барри моргнул, и воспоминание, совсем живое и яркое, растаяло. Он возвратился в свою реальность, где ему было уже 27 лет. Он уже давно не был тем четырнадцатилетним мальчиком, испугавшимся своей природы. Теперь Барри уже давно знал, что распространяться о том, что ты Омега, совсем не обязательно — как подтверждение этому на его прикроватной тумбочке стоял спрей, блокировавший запах, и лежала упаковка таблеток, подавлявших течку. Он редко кому открывался; его работа в полиции, кроме того, требовала, чтобы Омеги скрывали свою сущность. Это правило было установлено неслучайно.  Альфы и Омеги действительно отличались друг от друга. По статистике, Альфы совершали порядка пятидесяти пяти процентов всех преступлений, в то время как Беты — двадцать пять, а Омеги — двадцать процентов от общего числа. Объяснялось это довольно просто: гормоны Альф, их феромоны, их склад ума — все это делало их чересчур амбициозными, принципиальными и властолюбивыми. Барри на курсах биологии в университете понял, что их кровь буквально закипает, делая их более склонными к насилию. Конечно же, это не делало из каждого Альфы убийцу; Альфа сам делал выбор, подчиниться ли своим инстинктам или остаться в рамках закона, но все же... нельзя было отрицать, что склонность к преступлениям была в их природе.  И работая с таким контингентом, с таким большим числом Альф, все более жестоких и все менее сдерживавших инстинктивные порывы, Омеги подвергали себя угрозе психологической атаки со стороны Альфы. Если такой несдерживаемый, неукротимый Альфа почувствует запах Омеги, его тело начнет вырабатывать те феромоны, которые позволят ему воздействовать на омежью сущность человека перед ним. И для сотрудника полиции это было чревато последствиями.  Так что подавители и блокаторы были обязательным в списке покупок Омег, работавших в полиции. Но справедливости ради стоит сказать, что Альфы скрывали свою сущность, работая, например, учителями в начальных классах. Или официантами. И на многих других должностях.  Но, кажется, основная проблема, думал Барри, была в том, что скрывать свою сущность Омеги, казаться для всех Бетой, ему было комфортно. Он не мог, как многие Омеги, пройтись по улице, не скрывая своего запаха. Так, чтобы Альфы оборачивались вслед или пытались познакомиться. Нет, это Барри не подходило — он сразу чувствовал себя голым на публике. И это чувство уязвимости он ненавидел.  Оно заставляло его чувствовать себя мизерным и никчемным. Слабым и бесполезным, как в ту ночь, когда была убита его мама-Омега, которую должны были защитить.  Барри медленно перевернулся на бок, кутаясь в теплое одеяло и стараясь не шугнуть из своего тела приятную истому, снова прикрыл глаза, делая глубокий вдох. Тот самый запах Альфы практически выветрился, но чуткое обоняние Барри, обострившееся от близкого аромата Альфы, все еще улавливало его тончайшие, призрачные оттенки.  Наверное, именно потому, что он на самом деле не был в таком уж ладу со своей Омегой, он и был одинок. Ни один Альфа не смотрел на него так, как на Омегу; их взгляд мазал по Барри и не цеплялся ни за что в нем. Но даже так Барри предпочитал, чтобы его сущность Омеги спала внутри.  Неудивительно, что у Барри никогда не было Альфы, а также всего, что прилагается к отношениям с Альфой: Барри не давал пробовать своего запаха, своего вкуса; никогда не был повязан; и уж точно никогда в жизни не пробовал испытать на Альфе свою власть. Ту самую, о которой говорила его мама.  Главная несправедливость, которую допустила природа при разделении рода человеческого на Альф и Омег (Беты не в счет), — это то, что Альфы могли давить на сущность любой Омеги, Омеги же — только на тех Альф, к которым испытывали чувства, к которым были привязаны. Барри, конечно, мог бы попробовать испытать свою способность на Джо или Айрис, но это было слишком неловко. Слишком неправильно.  И при всех тараканах Барри такую власть ему доведется проявить явно не в ближайшем будущем; а вместо Альфы под боком, в которого природой была заложена не только агрессия, но и потребность защищать и оберегать своего партнера, у него была только рубашка, случайно пропитавшаяся запахом Альфы.  Ароматом Леонарда Снарта.  Он пах как корица, и мед, и имбирь, и ещё лимон. Очень тепло и совсем не соответствуя своему холодному прозвищу.  Он просто заявился в дом Джо, под самое Рождество, чтобы предупредить Барри о Мардоне и Трикстере, но Барри сначала с размаху втолкнул его в каминную полку, случайно прислонившись всем телом.  Леонард Снарт никогда не скрывал собственного запаха. Впрочем, как почти все Альфы, он наверняка гордился собственным ароматом, сильным и ярким. Так он заявлял о своей персоне и бросал вызов соперникам. Барри запомнил этот запах еще в первую их встречу — тогда Барри столкнул Снарта на землю при попытке украсть бриллиант.  И после Барри уже ни с чем не смог бы его спутать. Запах Снарта и в самом деле был очень приятным. Особенно для преступника-рецидивиста. Барри по долгу работы пересекался со многими преступниками-Альфами, и большинство из них не могло похвастаться приятным запахом своей сущности. Даже Рори, который пах пеплом и гарью, по сравнению со многими другими просто благоухал.  Леонард Снарт же был чем-то особенным.  Впрочем, Барри мог найти сколько угодно оправданий тому, что его так тянуло к запаху Альфы Леонарда Снарта.  Но в тот момент, прислоняясь к Альфе всем телом, Барри даже не думал о том, останется ли на нем запах Снарта или нет. Вместо этого он зациклился на том, что Снарт заявился на территорию Джо, другого Альфы. В его дом — неприкосновенное. И если Айрис, стоявшая позади, могла сдерживать свои инстинкты, то внезапно явившийся Джо точно пристрелил бы его.  Джо даже не мог вынести отголосков запаха Снарта, которые приносил на своей одежде и коже Барри после столкновений с Капитаном Холодом.  Снарт об этом наверняка знал. Просто, как и всегда, он хотел добавить ситуации остроты.  Барри снова перевернулся в кровати, сильнее стискивая в руках собственную рубашку и несколько робко прижимаясь к ткани лицом. Тончайший аромат ласкал его обоняние, он скользил по носоглотке и наполнял теплом легкие. Которые, кажется, совсем продрогли. Все внутренности Барри продрогли, говорила ему об этом Омега. Продрогли без хорошего Альфы.  Барри не мог лгать себе: его сущность Омеги обожала запах Снарта. Больше всех других Альф, которых встречал Барри. Барри снова мысленно вцепился за растворяющийся в утреннем воздухе запах Альфы. Он повис в комнате, такое ощущение будто пеленой. Барри еще раз позволил себе блаженно улыбнуться, и в следующую секунду дверь в комнату Барри приоткрылась.  — Барр, ты спишь? — Джо осторожно шагнул в комнату, впуская в комнату свежий воздух и собственный ненавязчивый аромат цитрусовых. Барри, спохватившись, на скорости Флэша, быстрее, чем доступно было человеческому глазу, запихнул рубашку под подушку. Запах, старательно им просмакованный, он, конечно, спрятать под одеяло не мог. Джо, явно страдавший от головной боли после крепкого эгг-нога по семейному рецепту, навряд ли мог подумать о правде, которую скрывал Барри. Он только поморщился, окинув комнату взглядом.  — Доброе утро, Джо, — Барри поприветствовал как можно непринужденнее, укутавшись в одеяло.  — Доброе, — Джо снова принюхался и скривился. —Снарт... что за прилипчивый гад. Сначала влазит в мой дом, потом его дух все еще витает здесь. Как его отмороженная задница все-таки любит острые ощущения.  — Я проветрю еще раз, — пробормотал Барри. Джо, смягчившись, кивнул, но тут же охнул, прикладывая ладонь к гудящей голове. Он снова развернулся к двери — видимо, запах другого Альфы здорово раздражал рецепторы.  — Ладно, приятель. Только сгоняй мне за бутылочкой пива.  — Тогда с тебя завтрак! — кинул Барри Джо вдогонку и с облегчением завалился обратно в постель, как только шаги Джо удалились на безопасное расстояние. Из-под подушки он вытащил рубашку, но та, к несчастью, уже совсем растеряла запах Снарта. Барри разочарованно вздохнул, не в силах уловить даже призрачный мотив аромата. Воздух в комнате смешался с привнесенным; запах Джо сменил запах Снарта. Барри, к собственному стыду, с трудом мог сдержать расстройство.  Да уж, реальность по-прежнему наваливалась тяжелой одинокой пустотой. 

***

Найдя Джо пиво и получив от него поздний завтрак, который по меркам обычного буднего дня с полным правом мог считаться обедом, Барри отправился туда, куда и должен был. С большими надеждами найти одного человека. Одного Альфу.  Барри мог почувствовать, что Saints & Sinners считался территорией Леонарда Снарта. Интересно, как много безбашенных Альф находилось, готовых бросить вызов Снарту?  Перед тем как войти, Барри еще раз остановился, прокручивая в голове воспоминания о том, как после душа он наносил на себя блокатор запаха. Ему следовало с этим быть осторожнее, особенно рядом со Снартом. Тот и так знал слишком много — к примеру, имя Флэша. Но прошлым вечером, заявившись в дом Джо, он почти что узнал больше. Он только чудом упустил шанс узнать, что Барри Аллен, Флэш — Омега.  Блокаторы запаха не могли победить природу окончательно. Они лишь приглушали запах, не давали ему распространяться по помещению, избавляя обладателя от всякого внимания посторонних. Но на самой коже оставались и запах, и вкус; Снарт, притиснутый к каминной полке, находившийся к Барри так близко, вполне мог почуять аромат. И все же рождественское чудо уберегло Барри.  Пока что.  Все же его сущность Омеги тяготела к Альфе Снарта. А с Барри прежде такого не случалось никогда, так что он не знал, чего от себя ожидать.  И оттого по мере приближения к бару Снарта его все более и более мучило предчувствие, мешавшееся в животе с предвкушением. Шестое чувство его, как он узнал позднее, не обманывало.  Но пока что он только гадать мог о том, как бы изменился мир и его, Барри, жизнь, если бы преступники на самом деле знали, что герой Централ-сити Омега. Барри знал, что рассуждать об этом стоило лишь в теории, а на практике этого лучше не проверять. В криминальной среде к Омегам часто было вполне себе определенное отношение — шлюха, спермоприемник, способ удовлетворить Альфу, на все готовая дырка... И много-много других вещей, которых, если быть честным, хватало и в законопослушном мире, пусть они и жили в двадцать первом веке.  Нет, Флэшу нельзя было быть Омегой. Под страхом потери авторитета нельзя было. Преступники, даже Альфы, побаивались его, но раскрой он свою сущность... Любой, даже самый жалкий Альфа, посчитает, будто способен уничтожить Флэша.  Ведь он всего лишь Омега.  И все же Барри не мог не думать о том, как отреагировал бы Снарт. Они ведь не были врагами. По крайней мере такими, что укладывались в какие-то рамки.  — Судя по тому, что ты живой, Мардон облажался, — прозвучало от Снарта вместо приветствия, и Барри внезапно обнаружил, что ноги его принесли прямиком к Альфе. Впрочем, другого Барри и не ожидал, присаживаясь напротив него за столиком. Снарт явно отличался постоянством — столик был тот же, что и в последний раз, когда Барри наведывался сюда. Только в этот раз в тарелке вместо картошки фри — полноценный (насколько это было возможно в замшелом, старом баре) ужин; если под ужином можно было понимать набор разных закусок к пиву на одной тарелке. Но выглядело и пахло действительно аппетитно.  Рот Барри без задней мысли наполнился слюной. Он плотно позавтракал не более часа назад, но пробежка на скорости Флэша сводила на нет всю сытость. Скорость Флэша заставляла его кровь циркулировать по телу сильнее, и тогда его рецепторы остро реагировали на любой раздражитель. На запах неплохо приготовленной, еще горячей еды; на запах Альфы. Тот самый, из-за которого Омега Барри заинтересованно вскидывала голову.  Барри старался не думать о запахе корицы, пропитывавшем его одежду. Может, ему повезет, и он не попадется Джо, и тогда Барри снова уснет в запахе Альфы, впитавшемся в одежду. Чтобы он был хотя бы где-то.  Тарелка с едой неожиданно, но медленно придвинулась к нему, и Барри бросил на Снарта удивленный взгляд. Тот откинулся на спинку сидения и наклонил голову. На секунду Барри пронзило чувство беспокойства — это Альфа Снарта почуял в нем Омегу? Это инстинкты Альфы сработали?  Но нет, их сущности не входили в соприкосновение. Хотя Барри чувствовал, что его Омега как-то уж сильно хотела этого.  — Еще немного и захлебнешься слюной, — он сказал, спокойный и сосредоточенный, как гепард перед прыжком. — Обычно я не делюсь, но в честь праздника сделаю исключение. Приятного аппетита, Барри.   — Спасибо, — Барри, почувствовав, как это понравилось сущности Омеги, послушно подцепил пластиковой вилкой, лежавшей там же, колбаску и сам не заметил, как умял ее под внимательным, изучающим взглядом Снарта. Ешь, ешь, говорили ему инстинкты, пусть он и смотрит на тебя. У Омеги должен быть хороший аппетит, твердили они. К этому взгляду Барри уже даже привык и не обращал должного внимания, хотя поначалу дергался, думая, что Снарт все же уловил его природный запах Омеги. Мало ли – перестали действовать блокаторы запаха или вообще что угодно. Но нет. Для Снарта он все еще оставался Бетой – феромоны Снарта не реагировали, как должны были бы в присутствии Омеги.   Ничьи феромоны не реагировали, но никого поблизости и не было. Они со Снартом были единственными посетителями.  — Почему здесь так пусто? — Барри впервые огляделся, не замечая в сумраке бара никого, кроме барменши, уныло натиравшей бокалы за стойкой. — Не то, чтобы я жалуюсь…   — Мало кто захочет приходить в Saints & Sinners на следующий день после Рождества, — Снарт хмыкнул, отпивая из высокого бокала светлое пиво. — Думаю, многие местные завсегдатаи еще даже не проснулись.   Барри не смог сдержать усмешки. Он мог себе представить, что почти все жители местного района только-только с трудом просыпались, матерясь и спеша в туалет. Особенно если учесть, что даже Айрис, Уолли, Кейтлин и Циско встретили утро с похмельной головной болью. Барри винил во всем слишком крепкий эгг-ног по традиционному рецепту семьи Уэстов. Алкоголя в нем было больше, чем молока.   — А ты? — Барри спросил любопытно (Омега неожиданно затребовала) и уже не впервые задался вопросом, как они со Снартом пришли к таким отношениям. Сражаться в костюмах и спокойно разговаривать в баре без них, будучи самыми обыкновенными, в джинсах, свитерах и куртках.  — Не вижу ничего привлекательного в алкогольном отравлении и ничего не смыслящей голове, Scarlet, — «r» легко соскользнула по языку, и прозвище прозвучало мягче обычного. Барри почувствовал, как под ребрами неожиданно кольнуло: Омега весьма деликатно напомнила о том, что отец Снарта любил спиртное; от этой мысли Омега инстинктивно захотела утешить Снарта. Он явно в этом не нуждается, пихнул в ответ Барри собственную сущность, заставляя ее утихнуть. Леонард Снарт действительно выглядел невозмутимо. — Но, как бы приятно ни было вести с тобой светскую беседу, обозначишь цель визита? Барри усмехнулся. Манера речи Снарта была необычной. Узнаваемой в своем нравоучительном стиле взрослого мужчины, который порядком устал учить мелких балбесов вокруг себя простым истинам; и вместе с тем слова поблескивали, присыпанные на верхушке мишурой пафоса. Образ Снарта был продуман от и до, удивительно гармоничный. Как скульптура, высеченная из цельной глыбы льда.   — После вчерашнего... Я хотел сказать...   — Прости, что прерываю эту трогательную речь, — Снарт вклинился с присущей ему наглостью. Он покрутил пальцем в воздухе, формулируя собственные мысли; Барри, уже пресытившийся едой, почувствовал, как обоняние слегка притупилось. И запах Снарта стал каким-то привычным. Но совсем не приедался. — Сразу обозначу: то, что случилось вчера, — единичный случай. Присоединяться к вашей команде спасателей Малибу не собираюсь, и вообще к этому не привыкай. Это всего лишь был подарок на Рождество, не более того. Барри замолчал. Настроение его против воли рухнуло, а голова понуро опустилась. Почему Снарт говорил такое ему? Будто бы Барри собирался выбежать с мегафоном в центр столовой Айрон Хайтс и прокричать, что Капитан Холод становится на путь исправления. Он же не мог так думать? Или мог?  Барри, жутко захотев это для себя прояснить, осторожно отпустил Омегу внутри себя, и его чувства, все до единого, мгновенно обострились. Как можно незаметнее, Барри втянул запах Снарта, позволяя Омеге прочувствовать его. Услышать тончайшие ноты.  Никогда Барри такого прежде не делал.  И неожиданная догадка его поразила до самой глубины души. Омега внутри заскреблась, и Барри едва успел ее утихомирить, сам еще с трудом обрабатывая информацию.  Барри замер; их взгляды со Снартом пересеклись, и Барри с предельной ясностью осознал, что вся эта бравада Снарта — напускное. Попытка спрятать от Барри за выставленными щитами из безразличия то, настоящее, что вырвалось прошлым вечером. Проблема Снарта была в том, что в его мире проявление доброты и сострадания — это не более, чем слабость. Альфа должен был быть суровым, непробиваемым, и уж тем более в криминальном мире, где все хотели подмять соседа под себя. — Нет, я не собирался... Что бы ты там ни подумал, — Барри не отводил взгляда. Он хотел, чтобы Снарт знал, что он не лжет, что он не собирается давить на него и попрекать недавним хорошим поступком, постоянно вспоминая его и сравнивая с преступлениями, совершенными Снартом. Включая те, которые он еще совершит. — Просто хотел сказать спасибо. Ничего более.    Снарт медленно расслаблялся, постепенно сдавая защитную позу — ладонь, прикрывавшая рот, опустилась на поверхность стола, на бумажную салфетку, свернутую треугольником; кулак второй руки разжался. Альфа больше не пах так, словно готовился защищаться, атакуя.  Землетрясение, от которого содрогнулось мироощущение Снарта, утихло.  — Так что спасибо, Снарт, — Барри знал, что называть его по фамилии было не очень-то вежливо, но звать по имени пока что не решался. Хотя Снарт определенно оценил бы подобную наглость. — Надеюсь, то, что ты сделал, никак не отразится на тебе, — он вздохнул. — Я имею в виду, что ты... — слова не решались прозвучать. Барри все никак не мог справиться со своими чувствами, захлестывавшими его. Все же его отношение к Снарту было слишком личным. Омегу нельзя было обмануть; Барри никогда прежде не приходилось прилагать столько сил, сдерживая инстинктивные порывы.  Снарт же слов не боялся — это было так в стиле Альфы:   — Я стукач, Барри, спасибо за напоминание, — губы Снарта дернулись в подобии улыбки, но та вышла слишком фальшивой и искусственной, чтобы ей можно было верить. — Не волнуйся, — еще приторнее, еще фальшивее. — Ничего, с чем бы я не смог справиться.   И все же, в эту самую самую минуту, Барри уже знал, что Снарт, может, не боится слов, но боится Барри Аллена. Его желание защищаться, странная внутренняя паника грянула второй волной землетрясения. Барри знал, что это чувство так легко не оставит Снарта, внешне умело скрывавшего эмоции.  Запах Снарта стоял в носу, от него горло пережимало и першило, и Барри думал, что он был все это время полнейшим идиотом. Омега подсказывала ему, что он вел себя совсем не так, как следовало бы: он ломился напролом, к совести Снарта, не замечая, что тому страшно быть таким уязвимым. Пусть и на первый взгляд слова страшно и Снарт не должны были бы стоять рядом.  От этой мысли Барри затошнило, и он сделал глубокий вдох, стараясь успокоиться, но вместо этого Омега, скребшая легкие изнутри, вдруг сорвалась с короткого поводка; и ощущения и мысли Снарта с головой захлестнули Барри.  Омега соприкоснулся с Альфой.  Растерянность, непонимание, чувствительность. Сентиментальность, даже беззащитность. Снарта коробило от всего этого скопа чувств, и не к кому было обратиться. Не на кого опереться. Некому рассказать, что творится внутри головы. Какое смятение. Мысли проносились сквозь сознание Барри яркими отрывками, оставлявшими за собой полосы света. Он как никогда ощущал свою природу, словно все чувства, которыми наделялась Омега от природы, заработали на полную катушку.   Снарт ожидал худшего. Было страшно сходить с твердой дорожки, покрытой льдом, на мягкую, пружинящую под ногами почву, неизвестную ему. И не было рядом — Барри не чувствовал — того, кто мог бы сказать ему, что все будет хорошо. Ему было так много лет. И ему было стыдно за свой страх.    Барри внезапно накрыл своей рукой ладонь Снарта, его пальцы, нервно теребившие салфетку. Омега мягко, осторожно забиралась под кожу Альфы еле уловимым запахом, пробивавшимся сквозь блокаторы и вопреки им.   — Все будет хорошо, — Барри повторил слова, которые Омега хотел сказать Альфе. — Я буду рядом.   Слова брались из ниоткуда, словно в Барри они были заложены на уровне генов и инстинктов. Как и то тепло, пульсировавшее в подушечках пальцев и передававшееся Снарту. Успокоить, обнадежить и заверить.   Снарт сглотнул, глядя на их соприкасающиеся руки с некоторым удивлением, но Барри чувствовал — Альфе становилось легче. Связавшее их тепло окутывало Альфу, заставляя его успокоить свои чувства.  Но наваждение, нашедшее на Барри, постепенно сходило на нет, и Омега отступила перед весьма паникующей стороной человеческого сознания. Черт, Снарт его прикончит.   Барри отдернул руку и вскочил на ноги, чуть не врезаясь в угол стола бедром.   — Эм, до скорого, — он пробормотал, мечтая, чтобы Снарт так же продолжал молчать. И тот молчал. Только буквально выбегая из бара, Барри еще чувствовал, как взгляд Снарта прожигает спину. Что, черт возьми, только что случилось?!