***
*** Надя открыла глаза и поняла, что находится в незнакомом ей месте. Голова ужасно болела, и, дотронувшись до нее рукой, девушка нащупала бинт. Это место было похоже на какой-то госпиталь. В светлом помещении стояли несколько кроватей, на которых лежали люди. Девушка понятия не имела, как оказалась здесь. Последнее, что она помнила — это грубого немца и острую боль в затылке. Солдаты (, а Надя была уверена, что это они, хоть и были без формы) о чем-то переговаривались друг с другом. Услышав русский язык, Надя поняла, что находится среди своих. Как бы она не боялась, на сердце у нее отлегло. Видеть немцев ей совершенно не хотелось. Лучше уж умереть от рук своих. В горле у Нади ужасно пересохло. И когда она хотела подать хоть какой-нибудь признак жизни, дверь в помещение с тихим скрипом отворилась. Внутрь вошла невысокая девушка, которая что-то принесла на подносе для одного из солдат. Но увидев, что Надя пришла в сознание. она сперва подошла к ней и заговорила. — Ты уже очнулась? Голова болит? Надя кивнула. Медсестра прошла возле кровати Нади и что-то взяла с подоконника. Как выяснилось минутой позже, это был графин с водой. Надя жадно выпила весь стакан, который девушка поднесла ей. — Меня кстати Катя зовут. Сейчас доложу о тебе, а попозже посмотрю. Подожди, — и, развернувшись, она быстро зашагала к двери. Надя не испугалась этого слова — «доложу». Если ей суждено погибнуть, как предательнице, то так тому и быть. Она устала прятаться и убегать от смерти. Пусть она настигнет ее прямо сейчас, если она это заслужила. В голове возник образ мамы и сестры. Интересно, будут ли они плакать по ней? А брат? Она так давно не видела его. С того самого дня, когда проводила на фронт. Увидеться бы со всеми ними еще хоть раз… Через несколько минут дверь в комнату снова открылась и Надя чуть не лишилась чувств во второй раз. В комнату вошли двое: Медсестра Катя и… ее брат?! — Надя! — крикнул парень, подбегая к девушке, пока та еще не могла отойти от шока, — Как ты? Все хорошо? Ты меня так напугала! — Миша? Это ты? Но как? — К Нади постепенно возвращался дар речи. Появление брата оказалось полной неожиданностью. Скорее она ожидала увидеть здесь Этенберга, чем его. — Мы освобождали эту область. После боя в Красных зорях я случайно увидел девушку. В белом платье ты сразу выделялась среди лежащих солдат. Дай, думаю, посмотрю, кто такая. Я даже глазам не поверил, когда тебя увидел. Думаю, ошибся, ведь не может такого быть, чтобы ты у немцев жила. Но нет, это ты оказалась. Я тебя сюда отправил два дня назад. — Мишка, — девушка не выдержала и расплакалась, прижимая брата к себе. — Эх, счастливые, — донеслось откуда из комнаты. За сценой воссоединения семьи наблюдали все присутствующие. — Ну-ну, не плачь, — начал было парень, но Надя чувствовала, что он плачет сам. — Как мама? — немного успокоилась она. — Все живы, Надюш. Всё хорошо, — Миша улыбнулся своей сияющей улыбкой. — А я? — А что ты? — Миш, нам нужно поговорить. Наедине. Срочно, — Наде было стыдно и страшно рассказывать брату события последних недель, но выбора как такового у нее не было. Он все равно должен был все узнать, хотя в тот момент, когда ее под конвоем повели бы на расстрел. Брат и сестра этим же вечером вышли на улицу. Ночь была холодной, и Надя постоянно куталась в свою тонкую курточку. Она решилась рассказать все, не утаив ни малейшей детали: оккупация, Этенберг, болезнь Маши, побег. Во время рассказа голос ее срывался, несколько раз она чуть не расплакалась от ужасных воспоминаний. Михаил слушал сестру молча. После ее рассказа он нервно докурил свою сигарету и бросил окурок на сырую после дождя землю. Надя не решалась заговорить с ним первой. — Спасибо, что не скрыла от меня правду, сестра, — парень повернулся и с такой несвойственной ему серьезностью посмотрел прямо в глаза девушке. — Я видел этого офицера в числе пленных. Все будет хорошо, я обещаю, — Миша осторожно обнял Надю, прижимая к своей груди.***
В тот день с самого утра светило солнце, и было слишком тепло для середины осени. Будто сама природа радовалась тому, что происходило. Этенберг стоял в окружении еще двадцати офицеров, слушая свой приговор. Даже руки им не связали, видимо русские понимали, что сбежать отсюда никому не удастся. Перед местом казни собралась уже приличная толпа свидетелей, состоящая из солдат и местных жителей. Некоторых Этенберг узнавал. Штурмбанфюрер закрыл глаза. Странное чувство одолевало его. Нет, ни в коем случае это был не страх перед предстоящей смертью. Наоборот, он принимал это с честью. Этенберг жил, служа и обожая свою страну и погибнуть за нее было высшей наградой. Его будут помнить, его будут чтить как героя. Память о преданном штурмбанфюрере будет жить до тех пор, пока существует его страна, а значит — вечно. А что еще нужно настоящему воину? Что о нем будут вспоминать родные? Друзья? Жена? Возможно где-то там, за тысячи километров отсюда, на свет появляется его ребенок, которого он никогда не увидит. Но малыш будет гордиться отцом, его будут уважать за то, что он носит фамилию героя — Этенберг. Офицер открыл глаза. И тут же его взгляд зацепился за тонкую фигуру, стоящую совсем рядом. И как он мог не заметить ее раньше? Это было она — Nadja. Пришла посмотреть, как погибает ее мучитель. Он поймал ее взгляд. Да, девушка смотрела прямо на него. Этенберг уже хотел было послать ей какой-либо знак на прощанье, но не решился. Насколько он понял, девчонку оправдали. Поэтому не стоило привлекать к ней лишнее внимание. Пусть примет это как самый щедрый подарок с его стороны. Этенберг смотрел на русских солдат. Они думали, что побеждают? Глупцы. Германию невозможно победить. Они ответят, за то, что сделали, они ответят за его смерть. Автоматы были нацелены. Приговор дочитали.***
*** — Эй, семья, что папку встречать не надо? — донеслось прямо с порога. Двое старших детей завизжали от радости и побежали к пришедшему с работы Степану. Надя со дня на день должна была родить третьего ребенка, поэтому пока что сидела дома. Пятнадцать лет прошло с того момента, когда расстреляли оккупантов Мощеного. После войны Надя вышла замуж за Степана — друга брата, который долгое время ухаживал за девушкой. Сам Миша не вернулся. Он погиб еще в сорок третьем году. Мама тоже не дожила до конца войны, поэтому Маша жила в семье Нади. Степан был не против, да и куда было идти бедной девочке. Из Мощеного молодая семья переехала давно. Жить в месте полном столь ужасных воспоминаний оказалось просто невыносимо. — Ну, как моя Надюша? — Степа улыбался своей сияющей улыбкой, и Надя не смогла не ответить ему тем же. Она подошла и обняла мужа. От него пахло машинным маслом и потом, но запах любимого человека был для женщины роднее всего на свете. — Как дела в колхозе? Зойка без меня справляется? — Спрашивала Надя, накрывая на стол ужин. — Все рвется тебя проведать, только не получается никак, — ответил Степан, переодевая рубашку. — Надя, опять сама все делаешь? А меня позвать нельзя? — возмутилась Маша, увидев работающую сестру. Женщина не стала противиться младшей сестре и спокойно села за стол. За окном светило солнце, август выдался очень жарким. «Прямо как в тот год, » — мелькнуло у неё в голове. Она вдруг вспомнила все, что происходило с ней в то время. Перед глазами возник образ жестокого самоуверенного немца. Надя не рассказывала мужу, что Этенберг приснился ей неделю назад. Он был таким, каким она видела его в день казни, таким, каким его похоронили в братской могиле за Мощёным. Она вспомнила, что как только приговор был зачитан, с десяток пуль угодило прямо в Этенберга. Она знала, что стрелял ее брат. Благодаря его стараниям, ее оправдали от связи с немцами, назвав это необходимостью и принуждением. Как ни старалась Надя, она понимала, что Этенберг останется навсегда в ее памяти. — О чем задумалась? — ласково спросил Степан. — О нем, — Надя кивнула на живот и улыбнулась. Все было хорошо.