Ты - мой мир

      «Люди, которые предначертаны друг другу, которым предрешено так судьбою — сколько бы страданий ни перенесли, сколько бы тревог ни пережили, сколько бы потерь ни застали и сколько бы нелепых и напрасных радостей им ни были суждены — всегда в итоге будут вместе».       Маленькая дорожка вела прямо с холма и спускалась неровной скользкой тропинкой вниз, к высохшей траве низкого пустыря. Адель любила с утра, тихонько выбравшись из дома и обогнув садик, где от ветра скрипели её любимые качели, добежать до этого самого холма, отбросить сандалии и спуститься по скошенной мокрой от росы траве навстречу приветливому восходу. Ноги её тогда, точно касаясь слабого дуновения доброго весеннего ветерка, трепетали в зелени, уплывали в ней, а после снова становились видны. И каждое утро прибегала она во всё одно же, в самое, казалось бы, странное место для первых лучей солнца — старое заброшенное кладбище.       Обходя могильные плиты и оставляя на каждой цветы, сорванные по дороге, Адель любила доходить до самой последней могилы, которая, словно специально, стояла вдалеке ото всех за красивой узорчатой оградой. Место это было особенным для неё — как, впрочем, и эта могила. Каждое утро она, рывком оглянувшись по сторонам, открывала скрипящую, постаревшую, как само время, калитку и ощупывала руками могильную плиту. Перечитывая одну и ту же надпись, Адель водила рукой по выгравированным буквам, закрывая глаза, и представляла, что также она могла бы читать её и будучи незрячей. В самой надписи Адель не понимала ни слова. Она лишь знала по рассказам дяди Райана, близкого друга отца, что в ней говорится о двух людях, которые по какой–то причине не смогли быть счастливы на этом свете.       «Они вознеслись на небо», — говорил обыкновенно дядя Райан.       «На это лазурное небо?» — спрашивала Адель.       «Именно. Но мы видим здесь, с земли, только часть его. Если подняться выше, небо будет казаться невероятно голубым, и из него будет литься ослепительный свет. А по ночам на нём зажигаются звёзды — маленькие яркие точки, свет которых ты обыкновенно так любишь наблюдать».       И это было истинной правдой. С самого детства, как только жизнь вступила в силу осознанности для маленькой девочки, Адель нравились звёзды. Обыкновенно она любила притворяться спящей и, когда старая сварливая нянька уходила из комнаты, считая, что девочка уже спит, Адель вставала с кровати и, приоткрывая тяжёлую для неё дверь, тайком выскакивала на балкон. Там она любила ложиться на мягкий густой ковёр, устилавший пол, и подолгу разглядывать звёзды. Он казались ей такими таинственными и разными, как люди в её короткой жизни. Райан не раз заставал её за этим занятием по утрам, когда собирался проведать дочь друга семьи.       Адель любила слушать его рассказы. Райан был всего лишь юношей, но не таким, которые забегали в сад к Адель и забрасывали её яблоками. Растущая в заботе и любви, Адель не могла не почувствовать строгости к ней со стороны окружающих. Она почти не виделась с отцом, вечно работающим в своём кабинете и появляющимся в её детских воспоминаниях неким отчуждённым призраком, один образ которого уже каким–то неясным ей значением подсказывал, что это и есть её отец. Зато с матерью она проводила всю часть времени, что та могла ей дать, если у неё не находилось своих забот. Так что единственным постоянным собеседником Адель оставалась няня, а наилучшими друзьями, всегда молча выслушивающими её неясные детские мысли — явления природы. Поэтому так необходимо было ей каждое лето видеть дядю Райана, который сочетал в себе одновременно и недостающие частички любви от образа отца, и время, каковое не могла дать мать, и теплоту, с которой к ней никогда не относилась няня. И хотя лето длилось недолго, а после него наступало время долгой разлуки, Адель была рада и этим проведённым с дядей Райаном мгновениям. Ей нравилось встречать его ранней весной и с улыбкой бросаться ему на шею, в ответ на что он обыкновенно начинал рассказывать ей что–то новое о себе и дарить подарки. Не всё из сказанного могла понять Адель, но всегда слушала его с особым вниманием — сосредоточеннее, чем няню и порой даже маму. За его доброту и чудесные истории Адель и прозвала Райана дядей.       Она ещё раз пробежалась по саду, с удивлением и счастьем одновременно наблюдая за тем, как кружится на ветру её белое платьице. Точно также в конце тёплой поры кружились в её руках пушистые белые одуванчики, а потом улетали к небу от тёплого дыхания ветра. Раньше сюда, в сад, они ходили с Райаном вместе. Ясное ли было утро, или шёл ливень, Адель будила его, стуча ему ветками в окно. Из–за своего роста она дотягивалась разве что до самых нижних веток, но и окно Райана располагалось не так уж высоко. Вскоре юноша приноровился к таковым её выходкам и стал выскакивать из дому раньше времени, так что, когда Адель с пучком хвороста направлялась к задней стороне дома, дядя Райан уже ожидал её на крыльце.       Однако в последнее время он почти не приезжал. Вначале Адель грустила и частенько подбегала к окну, рассматривая знакомый сад и двор сквозь прикрытые шторы. Она делала это для того, чтобы, если в любой момент появится машина дяди Райана и его отца, отвернуться от окна и сделать вид, что и совсем ей не было скучно, а что, напротив, ей безразлично его внезапное появление. Но вот уже несколько месяцев он не появлялся в их краях, и Адель в одиночестве бродила по саду, а утром — по кладбищу.       Адель появилась на свет весной и каждую весну расцветала всё больше и больше. Это было бледное, крошечное создание, напоминавшее цветок, выросший без лучей солнца. У неё были розовые щёки с ямочками, которые особенно хорошели, когда она начинала весело смеяться, забавляясь какой–то шутке своих родителей, и длинные золотистые волосы. Никогда ещё, сколько помнила себя она, не стригли их ей: мать, причёсывая её мягким гребнем, говаривала, что они напоминают жидкое золото, а отец качал головою и добавлял, что, обрежь они их, состояния хватило бы на поколения вперёд. Этот малознакомый ей мужчина, практически мутный образ со столь же светлыми, как у неё самой, волосами, казался ей таким строгим! От него веяло холодом и той зимой, каковую ожидала она с особенным содроганием, боясь, что зелёный их сад вновь запорошит белым мокрым снегом. Слова его вызывали у неё слёзы. Действия ласки и якобы отцовской привязанности — страх и ужас. Вызов её в его кабинет казался Адель самым суровым наказанием, хотя Крис Батлер только лишь желал повидать свою дочь.       Несмотря на свои четыре года, Адель ходила ещё немного неуверенно, ступая как бы шаткой походкой, а потому чаще всего её наблюдали в движении и беге, будто былинку. Маленькие руки её были тонки и прозрачны. Голова покачивалась на тонкой шейке, точно цветок полевого колокольчика при ветре, а глаза — возможно, в силу того, что почти ни с кем Адель общаться не приходилось, смотрели как–то не по–детски грустно. Она часто пребывала в задумчивости и почти не разговаривала, так что родители некоторое время боялись за её развитие. Но на самом деле, Адель держала все свои мысли, желания, страхи и слова в себе, потому что единственный, кому она могла высказать всё, что её тревожило, был дядя Райан. И потому лето, которое она помнила более остро и более ярко, стало первым грустным летом в её жизни.       В это время запели птицы, и Адель бегом бросилась в дом. Ещё вчера она не успела вернуться к рассвету, а потому была найдена няней возле самого дома. Сегодня ей хотелось избежать наказания. Прикрыв за собой калитку, Адель спешно сняла сандалии, прыгнула в мягкую тёплую постель и прикрыла глаза, чтобы послушать птиц за окном. Дверь приоткрылась, и Адель зажмурилась ещё сильнее, но влажный подол платья и на сей раз выдал её. Только подойдя к кровати её, няня принялась безостановочно бормотать, охать и качать головою — действия отнюдь не грубые, но оттого не менее страшные для маленькой Адель.       — Непристойно приличным барышням бегать в ночном платье по улицам, тем более, по буяве! Скоро совсем мальчишкой заделаешься! — ворчала она, грея в своих ладонях холодную пятку её ноги. Только успев дослушать все высказывания её, Адель сейчас же привстала с кровати, принимаясь слёзно молить её об прощении.       — Няня, милая, ну пожалуйста! — просила она. — Пожалейте меня сегодня. Такого больше не повторится!       И не успела няня ничего ответить, раздался крик отца «Адель!», и девочка быстро побежала вниз по лестнице.       Зная, что отец никому не разрешает входить в его кабинет, Адель пошла искать его в гостиной. Руки её немели каждый раз, как окликал он её — оставаться с ним один на один ей ещё не приходилось никогда. Вот и теперь ощутила она, как их будто сковывает изнутри множество мельчайших неприятных иголок. Однако в гостиной мужчина был не один. Здесь уже собрались утренние посетители. Адель поклонилась сразу всем и подошла к отцу.       В последнее время он заводил разговор только об обучении, об учителях, которые могли бы приходить домой и обучать Адель. Внимание девочки привлекло происходящее за окном. На солнечной поляне резвились мальчишки. Они дрались на воображаемых мечах — один держал в руке палку, второй — подобие щита. Закончив скучный разговор с отцом и не придавая ему особого значения, Адель выбежала на улицу и стала наблюдать за игрой мальчиков со стороны. Однако ни один, ни другой, явно, при том при всём, ощутив присутствие постороннего, не смели не только завершить свою игру, но даже и обернуться к маленькой гостье. У Адель не было ровным счётом никакого опыта общения с дворовыми мальчиками как, впрочем, и любыми юношами, за исключением взрослого дяди Райана, а оттого она лишь безмолвно наблюдала за игрой их со стороны, не чувствуя ни обиды, ни гордости за абсолютное безразличие с их стороны к ней. Вконец, один из мальчиков не выдержал и обратил к ней внимание:       — Здесь не место девчонкам, — гордо провозгласил мальчик со светлыми волосами и проткнул палкой лопух в руках другого.       Но девочка, сама, впрочем, удивляясь этому, нисколько не испугалась того, что впервые в жизни кто–то кроме близких и дяди Райана заговорил с нею. Она смело выступила вперёд.       — Предлагаю реванш, — Адель взяла первую попавшуюся палку. Светловолосый мальчик усмехнулся, и бой возобновился.       Сначала Адель была явно в проигрыше. Мальчик то и дело наступал на неё, и никакие махи не помогали девочке отвести его назад. Даже бывший соперник начал с сомнением глядеть на Адель, каковая с первого взгляда показалась ему смелой. Но вскоре Адель стала угадывать ходы мальчика. Вправо, влево. Она начинала догадываться, что всамделишне он не столь уж отважный воин, каковым пытался себя преподнести на первый взгляд, и потому вести себя она стала увереннее и вскоре уже наносила удары — один за другим. Мальчик, впрочем, отбивался, но отходил всё назад и назад. Зацепившись рукавом рубашки о какой–то куст, он упал и принялся отползать к дереву.       — Хорошо–хорошо, ты выиграла! — пробормотал он, отбрасывая свой меч в сторону, и замахал руками над головой. — Ты выиграла!       Адель победно улыбнулась и подала проигравшему руку.       — Оливер, — отозвался тот, отряхиваясь. — Меня зовут Оливер.       — А я Адель, — сказала девочка, отвечая на рукопожатие.       Оливер оказался соседом Адель. Они с семьёй переехали сравнительно недавно, потому девочка и видела его впервые. Будучи на два года старше Адель, Оливер уже ходил в школу и рассказывал Адель много интересного о том, что уже узнал сам. Такие понятия, как «учителя» и «школа» были не знакомы Адель — она слышала о них только из уст отца во время Серьёзных разговоров, как она их прозвала. Время, когда она научилась читать и мало–мальски выводить некоторые буквы, давно кануло для неё в небытие, и теперь она с удивлением слушала о далёком космосе, об удивительных диких животных, заманчивых южных тёплых странах. Оливер рассказал ей о таких удивительных явлениях природы, как радуга и реки. От него она узнавала о планетах и звёздах — обо всём окружающем мире. Адель задавала много вопросов, так что вскоре пространные разговоры Оливера превратились в настоящие уроки. Обладавшая врождённым интеллектом и неуёмной любознательностью, Адель оказалась на редкость способной ученицей. Порой она стала ловить себя на том, что часто смотрит на голубое небо, по которому безмятежно пролетают белые как снег облака. Оливер рассказал ей, что земля круглая, а облака, пролетая по небу, улетают в совсем другие края, где их увидят уже другие люди.       — Как всё это странно и здорово, — задумчиво говорила Адель, лёжа рядом с Оливером на пушистой, похожей на ковёр, траве и наблюдая за полётом облаков.       — Я тебе ещё не такое расскажу, — говорил Оливер. — Вот есть такие страны, где лета не бывает вообще.       Каждое слово Оливера девочка повторяла как заклинание. Запоминая, восхищаясь, пробуя новые слова на вкус, пересказывая услышанное родителям и няне. После встречи с ним лето для Адель потеряло всю свою дождливую атмосферу. Ей казалось, что даже в самые пасмурные и туманные дни над ними светит солнце, тогда как они лежат на поляне и смеются какой–то очередной шутке Оливера. Всегда проводившая время за книжками дяди Райана, Адель вдруг узнала, что такое улица, и постоянный детский смех, и беготня наперегонки по влажной утренней траве. И даже когда, казалось бы, заняться было совсем нечем, мальчик придумывал что–то новое и интересное, и дети, поедая только что испечённые бабушкой Оливера пирожки, которые до красноты жгли руки — такими горячими стащил их он, сидели на крыльце дома Адель и придумывали истории — каждый по предложению.       Однажды Оливер позвал Адель гулять по улице. Ещё утренняя мгла застилала её. Он подошли к наполовину заброшенному участку с низенькой ржавой калиткой.       — Это дом ведьмы, — прошептал мальчик, ступая осторожно по участку и стараясь не шуметь. — Здесь самое лучшее место для приключенческих игр. Иногда мы здесь играем с мальчишками в войну. А ещё здесь растут удивительно вкусные груши.       Адель набрала полный передник груш с самых низких веток. Они были совсем не такими, которые дядя Райан ей привозил из города. Маленькие и слегка зеленоватые. Адель уже хотела выбросить их, но Оливер, вернувшийся с грушами в руках, моментально остановил её:       — Ты чего! Не смей! Здесь одна такая на вес золота!       — Я не буду их есть! Они же сморщенные!       — Тише, Адель, не кричи, нас могут услышать…       Не успел ещё мальчик договорить, как по всему участку разнёсся оглушительный собачий лай и чей–то скрипучий голос.       — Бежим! — крикнул Оливер и, схватив Адель за руку, понёсся прочь по поглощённой туманом улице.       Отдышавшись немного, дети сели на землю и рассмеялись. Адель через силу надкусила сморщенный фрукт и с удивлением отметила, что груши и правда восхитительно вкусные.       — Я же говорил, — улыбнулся Оливер, продолжая смеяться случившемуся.       Деревья скрывали их от посторонних глаз. В тени день казался Адель не таким жарким и душным. Оливер приблизился к ней. Пахло медовыми яблоками и ещё чем–то приятным. Чем — было не разобрать.       Обаче сей день был не единственным, каковой она могла бы припомнить для себя после того лета. Их с Оливером тёплые отношения начались с первого же дня встречи. Только увидев друг друга тогда, в саду, они осознали, что более не расстанутся никогда. Адель восхищалась умениями Оливера, умом его и непрестанной говорливостью. Несмотря на то даже, что он знал много других детей в округе помимо самой Адель, он ни разу в присутствии её не задел самолюбия её, обделив своим вниманием. Каждый раз он приглашал её в совместные игры, а, завидев грусть в глазах её — как и многие другие, только при одном первом взгляде на Адель он узрел эту неясную тоску в синих омутах, он пытался привлечь её к другим, дабы она не оставалась в стороне одна. И она чувствовала эту доброту, исходящую от него. Казалось, никогда прежде не встречала она людей со столь добрым и чутким сердцем, как у Оливера. Её восхищали его благородность и бесстрашие во многих ситуациях: случайно уронив посуду в доме, он не стремился убегать с места преступления, а стойко ожидал положенного наказания, и Адель как–то приходилось наблюдать это. А заметив, как хулиганы обижают маленькую девочку на дороге, Оливер не присоединялся к ним, а разгонял мальчишек прочь, невзирая даже на то, что ему самому при таком исходе дела могла грозить опасность. Его не волновали синяки или ссадины, тогда как аккуратная Адель каждый раз с тревогой оглядывалась на подолы своих платьев, боясь, что перепачкала их в грязи или траве. Вольности эти, в конце концов, не могли укрыться и от няни её, а, значит, и родителей.       — Ну что за шаловливая девчонка! — ворчала няня, вешая мокрое платье Адель на верёвку. Девочка сидела тут же в новой одежде, терпеливо выслушивая ругань. Она и не заметила, как изгрязнила платье, пока они с Оливером бегали по саду. — И как мне ещё объяснять, что девочки должны быть всегда аккуратными и чистыми? — продолжала няня. — Опять, небось, с соседскими мальчишками бегала? Адель, барышни…       Адель ожидала выговора от матери и отца ввечеру, но ныне лишь встала со стула и бросилась прямо на улицу, не дослушав няню, которая всё кричала ей вдогонку. Вечер скоро светлым месяцем склонился над верхушками деревьев и домами. Адель выбежала из дома в своём просторном вечернем платье. На крыльце её уже ожидал Оливер, который при виде её широко улыбнулся.       — Идём! У нас сегодня вечерние посиделки. И твои родители тоже будут!       Как и всегда каждое утро, Адель перелезла через проём в заборе и очутилась на участке Оливера. Так они оба поступали каждый раз, перебегая с одного участка на участок, ведь по усыпанной песком и проезжавшими изредка машинами это было куда дольше. А здесь их обоих каждый раз охватывало приятное чувство какой–то тайны — они даже придумали сказку, будто Оливер и она пробираются чрез этот проём в какой–то неизведанный доселе сад. Ныне мальчик следовал за ней. В нескольких шагах от дома Оливера горел костёр, огороженный камнями. Вокруг него стояли стулья, а поодаль веселились какие–то дети. Заприметив Оливера, они тут же стали звать его к себе.       — Идём, — улыбнулся мальчик, беря Адель за руку. — Я тебя познакомлю с ними.       Оливер стал приветствовать друзей, а Адель застенчиво стояла за его спиной, теребя руками кружево на платье и не зная, что сказать. Выйти из ситуации Адель помогли её родители, которые в тот момент позвали её и остальных детей к костру.       Вечер удался на славу. Было очень тепло, ночь была ясной и красивой. Адель, укрытая одеялом, наблюдала за костром. Такой большой и пышный огонь она видела впервые.       Оливер сидел в стороне с другими ребятами. Они о чём–то оживлённо говорили. Адель прислонилась к спинке стула. Всё ей казалось сейчас уютным и приятным, и она даже нисколько не обижалась на Оливера. Ведь они итак провели вместе столько дней. Будучи в полудрёме, Адель бежала по белоснежным облакам. «Догоняй!» — крикнула она Оливеру, бежавшему сзади. Они бежали по облакам, однако само небо было ещё далеко. Высоко–высоко, но до этой выси им, как бы ни хотелось, не добраться.       Адель встрепенулась, разбуженная то ли дуновением ветра, то ли громкими голосами. Последние алые угольки в костре догорали, сверчки, в такт угасающему огню, стрекотали и пели свои песни. Адель ощутила мамины руки, пахнущие какой–то травой, и, притворяясь спящей, не разомкнула глаз, а лишь улыбнулась в своём сладком полусне. Где–то вдалеке раздавался голос папы — такого сурового, почти незнакомого ей человека, но Адель слышала только отголоски тех фраз, которые он говорил.       — На следующей неделе, — говорило эхо голосом отца. — Уезжают… Оливер…       — Как же будет Адель?.. — прозвучал где–то также далеко бархатистый голос мамы.       Адель содрогнулась, но продолжала притворяться.       Её положили в тёплую кровать, где девочка тут же уютно укуталась в одеяло. Может, ей показалось? Может, родители говорили совсем о другом? Мысли роились в голове Адель, и она не могла уснуть некоторое время.       Но сон вскоре взял своё, и девочка беззаботно перенеслась в ту страну, где мечтают и бегают по облакам.       Оливер прибежал за завтраком. В просторной столовой в то время звенели тарелками слуги, пахло пирогом и лазаньей. Оставив тарелку наполовину полной, Адель вылезла из–за стола и, пока не видела няня, выбежала с мальчиком на улицу.       — Идём! Я такое место нашёл! Ни за что не поверишь! — восклицал Оливер. Всю дорогу он был восторжен и вдохновлён, и Адель решила не спрашивать его о том, что услышала вчера. Миновав знакомую улицу, Оливер двинулся к тому самому холму, с которого спускалась дорожка к кладбищу, но на сей раз свернул в сторону в направлении прямо к лесу. Адель следовала за ним.       Лес всегда казался ей местом жутким, но сейчас в сопровождении Оливера девочка чувствовала себя в безопасности. Скрипы веток под ногами и случайные шелесты не казались теперь такими страшными. Оливер всё шёл вперёд и не останавливался. Адель была в лесу впервые, потому рассматривала всё с любопытством и в то же время старалась не отставать от своего проводника.       — Это здесь, — сказал Оливер, когда их глазам предстала поистине чудесная картина. Поломанные деревья образовывали подобие маленького шалаша. Оливер залез в него, Адель полезла за ним. В руки тут же впились мелкие соломинки от опилок, но, не обращая на них никакого внимания, Адель продолжала ползти дальше. Оливер дополз до конца шалаша и прислонился к одному дереву, глядя на картину, раскрывавшуюся вдали. Лёгкие былинки светились на солнце и опадали на покрытую зелёным ковром поляну. Адель прислонилась к дереву с другой стороны. Было тепло и хорошо. Оливер повернулся к ней.       — Адель, я хочу, чтобы мы никогда не расставались. Чтобы точно также проходил каждый наш день. Хочешь, это место станет нашим — и только нашим?       Адель кивнула. Яркое солнце не давало ей разглядеть Оливера, чьи волосы и без того всегда были светлыми–светлыми, а теперь точно светились. Он вытащил что–то из кармана шорт. Это оказалось маленькое колечко из стебля одуванчиков.       — Я хочу, чтобы мы никогда не расставались. Даже если и расстанемся, чтобы мы помнили друг о друге. Это будет знаком нашей памяти, — Оливер улыбнулся и протянул вещь девочке.       Весь мир, — казалось Адель. — Весь мир перевернулся с ног на голову. И в этом мире было только солнце, она и Оливер. И этот ясный прекрасный день.