Дикий шиповник

      В такую рань в Лютном было ещё тихо. Хотя, может, «ещё» было просто не правильным словом, вернее сказать было «уже», и всё сразу становилось на свои места. Огромный желток солнца медленно поднимался по блёклому небу, проникая в не закрытые шторами мутные стёкла и трещины и щели, которых в каждой стене было достаточно. Лютный спал, издавая стойкий запах перегара и бедности. Им было пропитано всё, кроме волшебников, изредка входящих со стороны Косой Аллеи. Те были лощеными и носили маску презрения на красивых лицах, когда делали первый шаг по грязной брусчатке.       Этой ночью в «Белой виверне» всем переулком отмечали неслыханное событие — целых четыре семьи в этом году смогли собрать детей в школу. По меркам Лютного это был рекорд. Здесь мало кому удавалось выбиться в люди. Сюда обычно попадали те, кто потерял надежду на лучшее будущее. Сюда приползали на коленях разбитыми и сломленными, а уходили разве что вперёд ногами. Школа была хорошим шансом выбраться, только вот и на него было трудно заработать.       Изабел Манро — разноглазой девчонке со шрамом на пол щеки, дочери ночной официантки местного бара, в ноябре прошлого года исполнилось одиннадцать, и, получив своё письмо из Хогвартса по этому случаю, она даже зачитала его вслух своей банде, но всерьёз не восприняла. По Лютному шныряло много детей в любое время года, все они когда-то получали такие письма, но до чудесной школы доезжали единицы. Изабел и не думала, что попадёт в число счастливцев. Ей обычно не особенно везло. Хотя, к везению, пожалуй, её отъезд в Хогвартс не имел никакого отношения. Он стал результатом упорного труда и бессонных ночей её матери, которая в свои неполные тридцать выглядела почти на десять лет старше из-за вечных тёмных кругов под глазами и потухшего взгляда, из-за постоянных ночных смен и переработок. Изабел выросла без отца, она даже имени его не знала. Да и мать видела редко — та либо была на работе, либо спала, утомившись после долгой смены. Её воспитывала слепая старуха, у которой не хватало двух пальцев на левой руке и которую все в Лютном звали Манро. Никто не знал, имя это или фамилия, но одиннадцать лет назад молоденькая девица по имени Дебора, без роду без племени, пришла в Лютный с новорождённым ребёнком на руках и стала снимать у старухи угол, а потом вписала «Манро» как фамилию дочери. Настоящей всё равно никто не знал, а старуха была не против. Девчонка ей очень нравилась, и хоть хозяйка чердака не видела ни зги, но отлично гадала на картах и даже обучила этому искусству подросшую Изабел. После этого девчонка часто шастала в магловский Лондон на ярмарки и в парки и гадала всем, кто готов был раскошелиться. Её промысел был не хитрым, но матери стало полегче, а старуха Манро очень гордилась своей ученицей.       Питер Фосс — тощий блондинистый паренёк по кличке Старик, получил такой же конверт, что и Изабел, всего спустя две недели. Стариком его прозвали за пристальный взгляд серых глаз, совсем не подходящий ребёнку, и светлые, почти как седые, волосы. А может и ещё за что. Никто уже и не помнил. Письмо Питеру, казалось, принесла всё та же сова, единственная, что не боялась залетать в переулок. По его собственному скромному мнению, Питеру Фоссу, не смотря ни на что очень везло по жизни. Оба его родителя были сквибами, а вот сам он родился волшебником — это стоило назвать везением, если не чудом. Он был довольно крепким и здоровым, в Лютном такой набор был редок. А ещё у Питера была довольно симпатичная мордашка, поэтому, когда он попрошайничал на улицах Лондона, пожилые леди очень его жалели, кто кренделем, а кто монетой. Он жил в Лютном сколько себя помнил, в маленькой квартирке у самого чердака, в хорошей, но бедной немецкой семье, бежавшей в Англию к родне во время Второй Мировой. С тех времён много воды утекло, но на маленькой тёмной кухне до сих пор стояла банка с надписью «на дорогу домой». Герр Фосс часто брал оттуда денег на выпивку по выходным, а фрау Фосс усердно молилась, чтобы выходных на неделе больше не стало или чтобы печень мужа, крепкая не по годам, отказала, и пить он больше не мог. Бог долгие годы не слышал её молитвы. Поэтому в один прекрасный день благочестивая женщина перестала уповать на небесную помощь, упросила соседку Дебору зачаровать банку от загребущих рук мужа и сменила надпись на ней с нереального «на дорогу домой» на вполне достижимое «на школу Питту». С дочерью соседки, Изабел, Питт был неразлучен с самого детства. Между ними двумя была какая-то особенная связь. Их дружба длилась сколько они себя помнили. Просто однажды разноглазая девчонка, завёрнутая в красивый цыганский платок с головы до ног, кубарем скатилась в квартирку Фоссов с лестницы, ведущей на чердак, с тех пор всё и пошло.       Николас Саливан — сын хозяина похоронного бюро, мрачный мальчишка со впалыми щеками и вечно торчащим чёрным вихром, был довольно обеспечен по сравнению с остальными своими друзьями. Саливаны всегда знали, что смогут отправить единственного сына в школу, когда придёт время. В Лютном часто умирали. Похоронные бюро процветали в любые времена. Николас был нелюдим и мрачен, дальше похоронного бюро отца обычно носа не совал, за что местные мальчишки прозвали его Могильщик и обходили по кривой дуге. Его отца уважали и боялись. Билл Саливан был известен тем, что некоторые усопшие попадали в его бюро по вине самого хозяина. Его сын Николас бы никогда не завёл друзей, если бы не наглая девчонка Манро, которая предложила погадать аккуратно одетому мальчишке. Саливан поднял на смех маленькую предсказательницу с цыганским платком на плечах, за что тут же получил в глаз от проходившего мимо Старика. В Лютном любая дружба начиналась именно с хорошей драки, иначе это была уже не дружба, а деловые отношения. Так неразлучная парочка превратилась в троицу.       Близнецов Махони все опасались так же, как опасаются чумы, мора или стихийных бедствий. Их вообще-то звали Алан и Чарлз, но старик-отец называл их Холера и Хромой. Лишь по этому принципу близнецов можно было различить между собой. В раннем детстве, шатаясь по улице с братом, Алан угодил в эпицентр разборок между старшими мальчишками и попал под чьё-то заклинание. С тех пор левая нога плохо его слушалась, и он ходил, опираясь на огромный костыль. Это однако нисколько не мешало Алану, он ни в чём не отставал от разгильдяя-братца. Поэтому родители решили, что собрать обоих близнецов в школу будет дешевле, чем кормить их весь год и возмещать соседям постоянные убытки. Алан и Чарлз били окна, взрывали на и без того грязных лестницах навозные бомбы и жрали как не в себя. Усмирить их мог лишь отец, тот не скупился на удары ремнём, или Старик, который правда с большим трудом находил применение их неуёмной энергии. Изабел они за глаза называли «наша Душечка», а если становилось совсем скучно то начинали звать её так и в лицо. У «Душечки» была тяжёлая рука, а у близнецов Махони чугунные головы. Её подзатыльники причиняли больше боли самой Манро, чем этим двоим, но ритуал мог продолжаться бесконечно. Близнецы Махони были рыжими, как тараканы в их халупе в конце переулка, и такими же вездесущими. Их вытравили из дома одним тем, что нашли денег собрать обоих разом в школу, а как они прибились к Старику, Могильщику и Изабел никто из детей в Лютном не успел заметить. Просто однажды Манро привела к ним домой их потерявшегося младшего брата — сбежавшего из дома двухлетнего искателя приключений, а близнецы в благодарность помогли ей принести мешок картошки с рынка. С того всё и началось.       Утром знаменательного дня никто не провожал в дорогу Изабел. Её мать только несколько часов как вернулась с особенно тяжёлой ночной смены и забылась тревожным сном, а слепая старуха Манро уже давно не выходила за пределы дома. Поэтому Изабел проснулась сама, на цыпочках через чёрный ход спустилась к Фоссам вместе со всеми своими пожитками и там же позавтракала под недовольное бурчание герра Фосса.       Родители Питера, хоть бы этого и хотели, вовсе не собирались провожать сына до самого поезда. Они прекрасно знали, что в школе полно снобов, которые не считают сквибов людьми, и не хотели, чтобы все семь лет на Питере висела тяжелая ноша их магической неполноценности. Они собирались остаться дома, но вот завтрак приготовили действительно праздничный, стол ломился от еды. Поэтому, когда по лестнице спустилась дочь соседки — Изабел, фрау Фосс просто не могла не предложить ей угощения, а герру Фоссу просто не могло это понравиться. Девчонка быстро слупила две тарелки каши с маслом, отказалась от всего остального и умчала на другой конец переулка — будить близнецов Махони, оставив свои тюки Питеру. Тот остался прощаться с родителями смущенный и тронутый.       Холера и Хромой оказалось встали уже давно и засадили пришедшую Изабел пить чай вместе с ними. Больше ничего они предложить не могли. Им самим всегда было мало. Провожать близнецов на платформу тоже никто не рвался, отец их на радостях запил, а мать сидела с младшими детьми. Но мальчишки не особенно отчаивались. Миссис Махони не могла оторваться от старших сыновей и плакала украдкой, то ли от горя, то ли от облегчения.       — Не на войну провожаете, мамаша, — брякнул ей на прощание Чарлз.       — Не рыдайте, мамаша, у Вас есть запасные! — добавил Алан и поочерёдно попрощался со всеми младшими братьями.       Изабел молчала в углу, зыркая исподлобья своими разноцветными глазами на эту семейную идиллию. Когда они втроём покинули кособокую халупу Махони, солнце уже было высоко, а у похоронного бюро стояли все трое Саливанов и Питер.       Отец Николаса едва согласился проводить на платформу всю остальную кодлу. Ему эта идея совсем не нравилась, но мистер Махони, изрядно напившись ночью в баре, всё же смог убедить его. Выпив, мистер Махони и с василиском мог найти общий язык, а Билл Саливан, как бы страшен он ни был, был всего лишь человеком.       — Надеюсь, вы продержитесь там больше одного дня, — сварливо заметила миссис Саливан, когда, наконец, увидела всю шайку полным составом.       Изабел нарядилась во всё лучшее: на ней был красный материн свитер, полученный в подарок перед отъездом, тёплая юбка всего с двумя заплатками на подоле, новенькие сапожки и извечный цыганский платок на плечах. У Питера ботинок просил каши, и оттуда торчал тёплый шерстяной носок, а пальто было широко ему в плечах. Левый глаз мальчишки украшал огромный фингал, а нос он где-то успел испачкать в саже. Рядом с ним, опираясь на свой вечный костыль, шагал Алан в потрёпанной мантии, такой же как у брата. Чарлз держал на руках облезлую серую кошку и выглядел подозрительно задумчивым. Николас, на первый взгляд, был приличнее всех, но зверская ухмылка и торчащий в сторону чёрный вихор портили образ пай-мальчика.       Не смотря ни на что, Старик, Могильщик, Душечка, Холера и Хромой отправлялись в Хогвартс и собирались остаться там, чего бы им это не стоило. А миссис Саливан, как и остальным мамашам, оставалось лишь надеяться, что у их детей всё получится.