клюква

***

      Кэйлих опасно высовывается в раскрытое окно, за которым осень убивает её косыми дождями, мясницким ножом распарывает тонкое тело, купаясь в её крови, словно она жертвенное животное, не грязный приёмыш. Влага лохматит и без того незнакомые с расческой волосы девочки и ворошит запрятанное в слишком плохие тайники прошлое: находи да разгребай. Кэйлих слезает с подоконника. Она почти ненавидит осень: в кашляющий дождем октябрь умерла её мама, та что была старше, беднее и проще Грейс, та, что была до неё [и до него].       У черноволосой в глазах сквозь туман апатии пробегают тлеющие искорки, когда она проводит остротой лезвия по уже зажившим напоминаниям о прошлом. Почти пустая комната - кровать да шкаф со столом - так и не наполнилась вещами девочки. Кэйлих даже своё младенческое фото с матерью - миловидной, грустной и всегда кажущейся такой чужой, сейчас даже смутно не всплывающей в воспоминаниях - не решилась выставить на полку: душу нараспашку открывать нет ни желания, ни нужды, ни права.       Кэйлих курит, сидя на мягкой кровати, стряхивает пепел в бархатную красную шкатулку, которую ей со снисходительной улыбкой вручила Эйда, почти искренне шепнув что-то о «женских штучках». Шкатулка и вытряхнутые из неё помады по цвету напоминают перезрелую клубнику или землянику, Кэйлих не любит такие сладкие ягоды. Клюква нравится ей гораздо больше. У Кэйлих на лице ни подростковых прыщей, ни макияжа, и девичьи замашки отсутствуют напрочь. Есть только воспоминания жгучие, не детские и привычки безумные, опасные и острые. Девочка проводит лезвием, без спросу заимствованным из козырька Томаса, по разлому рук у полулунной кости и старается не думать о том, как хорошо, наверное, быть сделанным из тепла.       Артур входит совсем не вовремя, приближается к её дальней комнате слишком тихо и распахивает дверь слишком резко, так, что пепел с сигареты от сквозняка улетает куда-то за спину. Кэйлих ненавидит гримасу испуга, против воли взявшую в плен её лицо. Все нервы вздрогнули и напряглись: она не любит, когда застают врасплох. Артур с секунду глядит на неё, а у самого уже вены сквозь выбритые виски грозно набухают, и желваки на скуле ходят ходуном. Кэйлих застывает; смотрит на него и вспоминает, как у Уолтера - главы одной из приёмных семей - так же рыжели усы, когда он злился. То, что обычно следовало после, Кэйлих вспоминать не хочет.       Артур вихрем набрасывается на неё с грозными басистыми вопросами и глупыми наставлениями, кричит что-то о том, что подарит ей на день рождения петлю, мол, зачем марать простыни, когда можно всё сделать намного чище и, самое главное, наверняка. Кэйлих усмехается: он не знает, когда у неё день рождения. У Артура злость плещется из глаз, и изо рта при крике пикируют капли слюны. Он хватает Кэйлих за тонкие кисти рук, желая разбить их до сотни открытых переломов, лишь бы не видеть тонкие кровавые нити, твердящие о том, что она, чёрт дери, чокнутая! Что сумасшедшая и неблагодарная, и старший Шелби спешит озвучить слова вслух.       Кэйлих бы уже вдолбить себе в мозг, что не обидно, научить себя тушить огни в мгновение разжигаемых защитных механизмов, да только в голове вместо пожарных шлангов — сухие дрова разложены «колодцем». Девчонка зло ощетинивается, а внутри уже желание замараться в его крови и не смывать ее с рук до самой смерти разрывает на части. Девочка забывается, изнутри подпитывает свои речи взрывным характером, внешне ссылаясь на показную отчужденность, и бросается в Артура гремящими словами. Что у него самого Бирмингем в голове давно накренился; что зависть к Томасу его изводит, как трупные черви изводят гнилую плоть; что у самого еще бледная змея вокруг шеи узлом вьётся — и пусть лучше купит веревку себе, да покрепче. Раз. Удар. — И он легко толкает её к стене.       У Артура же в голове давно все шурупы развинчены. Механизмы еле сцеплены, а она своими словами бьет по ним кувалдой, и притом будто не задумывается, что в силах раздробить детали в пыль, в силах раскрутить оставшиеся болтики. Назывному дядюшке бы перекинуть ее через колено да познакомить с тяжелым ремнем, а Артур вжимает девочку в стену и сатанеет на глазах; Кэйлих бы откусить себе язык и заткнуться, а она разоряется на слова, не зная меры.       У Кэйлих на запястьях, до хруста зажатых в капкан цепкими руками Артура, виднеются тонкие линии цвета вересковых; и из разбитой губы течёт алая (почти что ягодная) кровь; и на побледневшем лице расцветает кисло-сладкая, клюквенная улыбка. Всё мнимое самообладание девочки трещит по швам, в голове под хриплое от злости дыхание Артура проносятся пугающие, позорные воспоминания из детства. Когда входит Томас, у Кэйлих из губы клюква так и льется, а под глазами расцветают васильки: она правда старается не плакать (тщетно).        Томми врывается, как босс, которому впору небрежно крикнуть какой-нибудь шестёрке 'оттащите его' и стоять молча, гордо и грозно где-нибудь в стороне, с нечитаемым взглядом раскуривая сигарету. Но он жестко хватает Артура за плечи, не позволяя, конечно, себе смять его за шкирку, как нашкодившего кота, и без слов отталкивает от Кэйлих, будто Артур не сто семьдесят фунтов весит, а каких-то двадцать. Томас уверенно кладёт обе руки брату на скулы, разворачивает того к себе и вглядывается в теряющие дьявольский блеск глаза, в скрывающиеся под кожей желваки и утихающие ноздри, которые в приступе злости пугающе раздувались до страшных размеров. Артур успокаивает дыхание и открещивается от Томаса, всё еще держащего его лицо в своих ладонях. Кэйлих не слышит, как Томми спрашивает у него о случившемся; не слышит, как Артур желчно сплёвывает брату совет взглянуть на её запястья. Делает вид, что не слышит.       Томми не спеша закрывает за братом дверь, садится на кровать, закуривает, долго смотрит на бархатную «пепельницу» — помнит, как подарил шкатулку Эйде на пятнадцатилетие. Кэйлих тоже скоро будет пятнадцать. Мужчина вонзает ей в сердце рапиру своими голубыми; с тоской глядит на девчонку. Руки порезанные, побитые, а локти-то ни разу не кусаны: Кэйлих же не жалеет, не привыкла. Он снимает свой козырёк и спокойно проводит шершавыми пальцами по тому месту, где должно быть лезвие. И выть от тоски хочется обоим.       Кэйлих хоронится от его тяжелого взгляда за шторкой. Нелепо кутается в их серовато-белую сетку, расписанную безвкусными цветочками, натягивает её себе на лицо, подобно мешку, надеваемому на голову казнённому. Кислород уже почти не поступает в тело, а она всё крутится, вертится вокруг себя, заворачиваясь в легкую ткань всё сильнее. Дышать становится тяжело, но возможно. Кэйлих зло стонет: она дышит, дышит и живёт, живёт ведь! А мать нет, а Грейс нет. И никто из прошлого - нет. — Через шторку же слышно лишь неясное, плоское и пустое мычание. (лучше бы задохнулась, лучше бы тишина) — Кэйлих, посмотри на меня, - и тон такой, что ослушаться непозволительно. Она позволяет. — Кэйлих, мне никогда не удастся тебя понять, да? - Он бросает ей безвкусно-риторический, отходя от своей обычной манеры вести разговор. — А надо ли? - Мычит Кэйлих сквозь свою «броню».       А в голове набатом бьёт Господи, да, да, пожалуйста! — Ты теперь Шелби, Кэйлих. - Томми с секунду молчит, но затем продолжает еще более строгим тоном, — Помни, волков, отбившихся от стаи, загрызают псы.       Кэйлих вылазит из кокона и пересиливает какую-то больную потребность зажать Томаса в объятьях: нельзя; хочешь — смотри, думай, мечтай, прямая нежность же под запретом. Томми об этом ни слова, но Кэйлих сразу сочла за трюизм. Мужчина подходит к девочке, чтобы утереть с лица клюкву, но инстинктивно крепко сжимает её тонкую руку (и свои челюсти), как только видит красные метки на бледных, почти без зеленоватых полосок вен, запястьях. Другая рука, которой впору отвесить девчонке звонкую затрещину, тянется к её лицу с упором на ласку. И самоочевидная истина как бы рушится, но девочка не лелеет надежды: уверена, Томас лишь дарит ей часть касаний по скидке за жалость. Кэйлих не хочет, но отступает на шаг назад. Дрожит, потому что наперекор желаниям. Томми расцепляет пальцы, отпуская девичье запястье.       В громком хлопке двери тонет жалкое девичье Прости, адресованное не то Томасу, не то самой себе. Клюква всё еще миллиметровыми каплями-ягодками стекает по подбородку... а могла бы на его пальцах. _____________________ https://pp.userapi.com/c637521/v637521090/61327/38zXnAbj2Fs.jpg