Держись...

Ранее утро. Солнце, освещающее Корусант грубым ярким светом, только начало всходить над горизонтом. Но пятисотый дом на Республиканской улице уже жил своей обыкновенной политической жизнью. По коридорам, из квартиры в квартиру, носятся дроиды-слуги. Зазевавшаяся нянюшка ловит графского или, может быть, королевского отпрыска, решившего сбежать со скучного урока. Сами господа сенаторы чинно просыпаются и начинают собираться на работу — нести мир и справедливость в Галактику. Всё бурлило, все знали своё место. Только один человек, тяжело опираясь на тонкую аккуратную трость, бесцельно бродил по коридору мимо вычурно красивой двери, оформленной большими яркими цветами. Раньше, возвращаясь из тяжёлых боёв, он всегда приходил сюда. В то место, которое считал домом даже больше, чем Храм джедаев. Больше, чем Татуин. Больше, чем что бы то ни было. А теперь оказался никому здесь не нужен. Падме, его ангел, его любимая, предала его сразу же, как только узнала о мнимой смерти мужа. Не проверила, не усомнилась. Нет. Она выскочила замуж за какого-то сенатора. Сенатора! А ведь она всегда говорила, что ей нравятся сильные мужчины. Ну да, как же. Соврала, соврала ему. А ведь он действительно любил её. Любил ли? Любит. До сих пор любит и боготворит. Ту, что не достойна этого. Придя к такому неутешительному выводу, Скайуокер мрачно напрягся и, собравшись внутри, наконец подошёл к двери и позвонил. Гулкая переливчатая трель разнеслась по всему помещению, сообщив жителям квартиры, что некто неприличный, так как иные в такое время не будут отвлекать светских существ от утренней неги, желает увидеть их. Ещё молодая женщина, одетая лишь в прозрачную ночную рубашку и изысканный халат тончайшей работы, устало хмурясь, вышла в прихожую. Сейчас ей особенно не хотелось, чтобы кто-либо видел её настоящее отношение к жениху. Ведь милые сплетницы раздуют из этого скандал почище недавнего излишне откровенного платья Брехи Органы. Эх, Бреха. У неё есть любящий муж, подходящий ей по статусу. И дети. Двое маленьких сыновей, темноглазых чертят, льнущих к матери, как цветы Бурлиска к прохладным камням у маленького ручья. Да. Хорошо ей. Падме, от сонливости забыв о том, что нужно хотя бы узнать, кто рвётся увидеть её с утра пораньше, резко распахнула дверь, впустив гостя в квартиру. Энакин. Её муж. Амидала сдавленно ойкнула, да так и осталась стоять, бездумно рассматривая выходца с того света. А сам восставший, задумчиво оглянувшись, мирно улыбнулся и, перемнувшись с ноги на ногу, протянул своей жене руку. — Здравствуй, Падме. В его голосе не слышалось ни упрёка, ни злости, только спокойное удивление и… разочарование. Да, разочарование. Разочарование в ней, в её чувствах, в своих. И в любви в целом. Горькое чувство для человека, но ещё более горькое для того, кто невольно послужил причиной потери вроде бы устоявшегося спокойствия. Предал, отказался, бросил, оставил. Оставил любимого одного, без поддержки. Женщина, сглотнув образовавшийся в горле ком, искусственно собралась, заменив выражение шока на лице вежливой надменной миной. — Здравствуй, Энакин. Спокойный, точно выверенный, в меру мягкий, в меру отстранённый голос. Никто бы не заподозрил её во лжи или, того хуже, в страхе. Страхе перед отмщением за предательство. Предательство человека, который её истинно любил, опекал, защищал. Делал всё для неё, для её спокойствия, для её благополучия. Сенатор сама знала, что поступила хамски по отношению к Энакину, к его чувствам. А теперь пришло время получить по заслугам. Чего хитрый политик хотела меньше всего. Значит, пришло время врать так, как не врала никогда. Врать рыцарю-джедаю, мужу, знающему её от и до. Это была самая большая глупость после свадьбы, которую совершала Падме Амидала когда-либо. Он ещё до начала разговора почувствовал нарастающую панику, дикий, почти животный ужас, клочки эмоций, беспорядочно метающихся в её сердце. Он прекрасно знал, что чувствовала его любимая, но… вот обидчивый оказался джедай. — Как поживаешь? Мирный, спокойный голос. Ласковое выражение лица. Даже жесты, жесты мягко лились, перетекали из одного в другой, дополняя впечатление от речи джедая. Впечатление полнейшего спокойствия, «ровнодушия». В ответ ему — холодное презрение, плохо скрывающее страх, заполнивший в данный момент душу республиканского сенатора. — У меня всё в порядке. Энакин, сделав вид, что смутился, криво улыбнулся, с лаской всматриваясь в глаза бывшей жены. — Я просто хотел узнать, как ты. Не чужие люди, всё-таки. И опять, как и в прошлый раз, ледяной взгляд и полное отсутствие эмоций. Но только внешнее. Её руки уже начали подрагивать. — У меня всё в порядке. Смешно. Всё в порядке. Голос Амидалы едва держится, чтобы не сорваться. Её глаза бегают из угла в угол, бездумно выискивая, на чём сосредоточиться, отвлечь себя от страха, исходящего откуда-то из сердца. — Говорят, ты снова вышла замуж. Это так? Женщина плотно сжала губы, впившись зубами во внутреннюю поверхность щеки. — Да. Ногти, размалёванные яркими цветами дома Наберри, судорожно впились в светлую кожу. — У меня сейчас другая жизнь. Глаза остановились на изящной трости, словно сплетённой из полос чёрного металла и тёмно-коричневого дерева. Красивая вещица. Не из дешёвых. — И в ней нет места для тебя. На виске Энакина запульсировала тонкая выразительная вена, единственное свидетельство его беспокойства. — Падме… Голос джедая дрогнул, но тут же выровнялся, так и не признавая мгновенной слабости. — …ты, пожалуйста, только будь счастлива. Он быстро сглотнул слюну, так невовремя заполнившую весь рот. — Я, я ведь люблю тебя. Нижняя губа плотно прижалась к верхней, превратив рот в тонкую ниточку бледно-розовых капилляров выступающих на поверхность кожи. — Будь счастлива. Ладно? Молодой мужчина затравленно дёрнулся и, словно смутившись своих слов, отступил к двери. Он аккуратно прикоснулся к панели управления и пятясь как рак, вышел из прихожей квартиры, совсем недавно бывшей его домом. Дверь с едва слышным шорохом закрылась, оставив бывших супругов наедине со своими горькими мыслями. Скайуокер лёгким движением смахнул с щеки невольно выступившую каплю и, тяжело опираясь на свою трость, помчался к выходу из такого родного для него здания. Нервно вцепившись в край своего халата, женщина медленно осела на пол. «Он её любит». Она тяжело подняла ладони к лицу и беззвучно зарыдала. «Он до сих пор её любит». Глухие, жуткие звуки вырывались из её горла. Чем-то похожие на завывания, чем-то — на хрипы умирающего. «И всегда любил». Безумная, злая память услужливо подбросила несчастной женщине два образа. Такие похожие, но совершенно разные. Энакин и Раш. Два её мужа. Два любовника. Один любил наблюдать, как она причёсывается на рассвете, говоря, что в эти моменты её волосы становятся похожими золотые лучики света, плящущие по ветвям деревьев. Другой же спал до самого выхода на работу, не обращая внимания на то, что и где делает она. Один каждый раз в постели старался доставить удовольствие в первую очередь ей. Целовал всё её тело, нежно поглаживал теми же руками, которыми, орудуя самым изящным оружием в Галактике, на полях сражений в клочья разрезал сепаратистских дроидов. Другой требовал услаждать его, забывая про собственные ощущения. Требовал выполнять все, даже самые немыслимые прихоти под страхом разоблачения. И, к стыду своему, она выполняла. Вылизывала его тело, усыпанное длинными тёмными волосами. Готова была нагнуться, как только он подаст знак. Даже, пасть на колени, чтобы окончательно осквернить свой нежный ротик, ублажая языком беспринципного политика. А эта тварь становилась всё ненасытнее и ненасытнее! Если сначала он довольствовался лишь её «низким» положением, постоянно напоминая, что берёт в жёны вдову раба, то после свадьбы совсем распоясался, придумывал всё более позорные наказания. Он, этот внешне спокойный и в какой-то степени милый республиканский сенатор, оказался на поверку редкостным садистом с замашками маньяка-насильника. А ей, гордой женщине, пришлось добровольно шагнуть в эту пропасть, не желая признаваться в грехах молодости. Да, молодости. Тогда, выходя замуж за мальчишку-джедая, ею двигали лишь страсть да желание обладать, столь юношеские, непозволителные взрослой даме, даме её социального положения. А теперь, теперь её статус зависит лишь от самовлюблённого истеричного хама! Которому всё же хватило ума шантажировать её. И этот шантаж будет продолжаться, продолжаться и продолжаться. Без конца. Падме резко подняла голову, уставившись человека, абсолютно по-хозяйски вошедшего в прихожую. Он. Кровопийца окинул жену скучающим взглядом и нагло, совершенно её не стесняясь, широко зевнул и… мерзкой волосатой лапищей почесал свои пижамные штаны в том самом месте, куда так так недавно прижимал её лицо. Словно напоказ, словно напоминая о её позоре, указывая ей, сидящей на полу перед ним, её настоящее место. Нет, не её! Лишь то, что он выдумал, чтобы унизить её пуще прежнего. Это не её место! И она, Падме Амидала из рода Наберри, достойна лучшего. И она вернёт себе то, что принадлежит ей по праву. Свободу. Падме, пряча от мужа бегающий взгляд, тихо поднялась и мелкими шажками удалилась обратно в спальню, бросив лишь краткое объяснение раннему звонку. — Искали какого-то Кея Мартоса. Всего десять метров, всего десять метров. Идти ровно, спокойно, но и не показывать радости, нахлынувшей от неожиданного решения. Ещё девять. Не бежать, не бежать. Он смотрит вслед, наблюдает. Ещё семь. Он идёт! Он уже что-то подозревает. Недаром так собран, так насторожен. Ещё пять. Он ускорился. Она тоже. Она больше не семенит. Шагает быстро и широко. Ещё три, совсем немного. Ещё несколько шагов. Вот-вот она войдёт в комнату. Вот-вот. Один метр. Падме уже было очутилась в комнате, как в её шею вцепилась мощная мужская рука. Он сгрёб свою жену, словно тряпичную куклу, и подтянул к себе, обжигая несвежим дыханием аристократичную, очень нежную кожу. — Что ты задумала?! Со сна его голос походил на утробное рычание, издаваемое убийцей с Нижних Уровней, но ничуть не сенатора Республики. — ЧТО ТЫ, ЧЁРТ ПОДЕРИ, ЗАДУМАЛА?! Падме, затравленно оглядев высокую фигуру мужа, не придумала ничего лучшего, чем просто ударить его коленом в пах, заставив упасть на пол, корчась от боли. — АХ ТЫ, ****, СЕЙЧАС ПОЛУЧИШЬ, ТВАРЬ!!! Именно так, наверное, ревут раненые ранкоры, подстреленные множеством охотников с разных сторон. Но сейчас одинокая охотница, преодолев секундное замешательство, бросилась к единственному спасению — мини-бару с алкоголем. Нет, Падме не хотела напиваться сама или спаивать супруга. Нет. Там, в глубине отделения, была спрятана её единственная надежда на избавление от тирании. Единственная и последняя. Если не удастся в этот раз, не удастся никогда. Маленькая рука нащупала узкую продолговатую рукоятку и быстро, отскочив в сторону, направила спортивный бластер на Раша. Всего одно нажатие, и её мучениям придёт конец. Одно. Всего одно. Но указательный палец вдруг задрожал, выдавая сомнения женщины. Она боялась. Она панически боялась нажать на курок, выстрелить в человека. Человека, который долгое время был ей близок. Как друг, как любовник, как муж. Пусть и не самый хороший. Но это её семья. Её. Мужчина, постепенно прекратив подвывать, поднялся на ноги и, всё ещё держась рукой за болезненную область, бросился на свою жену. — ДА ТЫ… Что он хотел сказать дальше, никто и никогда не сможет, ведь холёный пальчик Амидалы, дрогнув от напряжения, с громким хлопком оборвал жизнь сципийского политика. Он, молодой мужчина, сделал по инерции ещё два шага вперёд и удивленно опустил голову, обнаружив на своей груди медленно расползающееся по белоснежной рубашке красное пятно. Раш безмолвно, как рыба, внезапно вырванная из родной среды, открывал и закрывал рот. А спустя секунду оглушающей тишины подобно мешку упал на дорогой альдераанский ковёр. По сине-золотистым нитям медленно растекалась густая алая жидкость. Словно тёмные цветы, распускающиеся в быстром ручье средь желтоватых блестящих камней, она заполняла всё пространство под грудью жертвы. Кловис ещё несколько секунд пытался напрячь стремительно слабеющие руки, дёргал, сжимая и разжимая, пальцами. Но вот, бросив последний взгляд на свою жену, свою любимую, сенатор ещё раз дёрнулся и затих навсегда. Его глаза, два зелёных сверкающих огонька, медленно застыли, оставив в душе набуанки целый ворох безумных сомнений. Его взгляд. Не ненавидящий. Несмотря на всю злость, всю ненависть, в последние секунды своей жизни он жалел лишь о том, что потерял её. Своё счастье. Свою любовь. Не желал мстить, жалел о том, что мстил. А она, почти не сомневаясь, застрелила его, как бешеную собаку. Как ненужную вещь. Как лишнего человека. С лёгким шорохом и глухим ударом бластер выпал из ослабевших пальцев женщины. Падме, безумно оглядываясь по сторонам, упала на колени перед трупом мужа и громко, надрывно зарыдала. В этих криках она выразила всю боль, заполнявшую её в последние месяцы, всю ненависть, пожиравшую её изнутри, всю горькую любовь, которую чувствовала не к тем людям, всё желание любить и быть любимой, стремительно погибающее с течением времени. Горестный плач разносился по зданию, преодолевая все мыслимые преграды. Заражая жителей пятисотого дома своей паникой и состоянием полнейшего бессилия. Разнося скорбный плач вдовы по потерянному много лет назад счастью. Громкий крик донёсся до ушей одноглазого мужчины, стоявшего перед большой резной дверью и абсолютно не представлявшего, куда себя деть. Он уже проверил всех подчинённых, обошёл каждого охранника, отчитав нескольких спящих. Дописал полугодовой отчёт, сложнейший по оформлению и необходимости использования огромного количества официальных, до жути официальных слов. Теперь бедняга начальник службы безопасности бездумно мерял шагами коридор при апартаментах его возлюбленной. И в один момент услышал. Крик. Безумный горестный плач, заставляющий короткие тёмные волосы встать дыбом. Но голос, голос, так надрывно кричавший свою скорбную песню, был ему прекрасно знаком. Так рыдать могла только одна женщина — Падме Амидала Наберри. Грегар, преодолев секундное оцепенение, очертя голову рванул вглубь квартиры. В спальне, большой комнате, отделанной в сине-золотистых тонах, Тайфо, едва отдышавшись, увидел поистине неожиданную картину. Падме, сидя на коленях перед лежащим Кловисом, судорожно баюкала его голову в обьятьях и нежно, уже не громко, плакала, смешивая кристально прозрачные слезинки с тёмно-алой кровью своего мучителя. — Падме! От испуга мужчина назвал любимую по имени, именно так, как обращался к ней лишь в своих мечтах. Но сейчас это было не важно. Нет. Сейчас, в данный момент требовалось понять, по какой причине эта тварь лежит вся окровавленная, а Амидала, его нежный лотос, рыдает над ним. Она абсолютно спокойно, словно так и не поняла, что натворила, подняла на Грегара голову. — Я его убила. Слёзы так и продолжали скатываться по бледным от напряжения щекам, но её глаза. Совершенно спокойные, холодные карие глаза смотрели на него без всяких эмоций. Ничего не ожидая, ничего больше не сообщая. Мужчина, как никак, он всегда был настоящим мужчиной, в одну секунду понял, что больше скрывать ничего нельзя и крепко обнял свою любимую, понимая, что в данный момент ей нужнее всего. — Ты сделала всё правильно. Никто не заметил двух тёмных фигур, севших в небольшой спидер в глубине подземной стоянки. Никто больше их не заметит. Никто больше о них не вспомнит.