Перекресток

Катя умостилась на пледе рядом с Алексеем, уложив голову ему на грудь. Он же полулежал, упершись спиной об ствол дерева, и морщился, глядя на свежее утреннее небо и пожевывая колосок. У него наконец-то наступило время долгожданного отпуска, так что Катя вовсю наслаждалась его первым днем — решилась оставить детей на Валентину Сергеевну и Люсю, а сама, не включая утром радио, до рассвета сбежала с Алексеем в поля. И сегодня был один из самых лучших дней для нее — она могла просто отдохнуть под теплым июньским солнцем в объятиях Алексея. В доме это всегда было трудно сделать — там были дети и теть Валя, а к Алексею подселили нового молодого летчика. — Кать, — позвал он ее, погладив широкой ладонью ее по волосам, — Катерина… — Что? — пробурчала она. Ее немного разморило под солнцем, и она уже начала потихоньку засыпать, как голос Алексея разбудил ее. — Ты когда замуж за меня выйдешь? Катя резко распахнула глаза, но с места не двинулась. Он снова завел этот разговор… — Ну, Леш… — Да что Леша да Леша? — вздохнул он, прижимая ее к себе. — Я люблю тебя ведь. Тебя и детей твоих. Распишемся, вместе жить будем… Не надоело еще вот так, на два дома жить? — Лешенька… — Я уже тридцать четыре года Лешенька. Кать, ну вот что тебя останавливает просто сказать мне «да»? — Я боюсь, — после продолжительного молчания ответила она. — Чего? — Разве ты сам не понимаешь? — Объясни. Я с легкостью разбираюсь в устройстве самолета, но ни черта не смыслю в женской логике. — Во-первых, я боюсь, просто боюсь. Ты же помнишь, я рассказывала тебе, что произошло с… с Власом. И я боюсь, что что-то подобное сможет произойти и в этот раз. Ты не представляешь, как тяжело мне было пережить это… — Ты же понимаешь, что это произошло потому, что, — мужчина запнулся, не договорив. — Говори, как думаешь, — тихо попросила его Катя. — Это произошло потому, что он был греком, — после недолгого молчания произнес Алексей. — Ты же знаешь, эта волна арестов по всей стране… Прекрати себя винить. Просто не то время и не то место. Да и ты мне рассказывала про Ефремову, так что… Теперь тебе нечего бояться — меня не арестуют, на меня никто не напишет донос, со мной не произойдет ничего такого. Ты ведь и сама это понимаешь? — Понимаю, — согласилась она. — Ну вот… А что же во-вторых? — Во-вторых, — Катя глубоко вздохнула и тогда продолжила: — Во-вторых, я боюсь, что меня не примет твоя семья. — Это еще почему? — Почему? Кто твои родители? Отец — военный, а мать — врач, заслуженный хирург. — И что с того? — А с того, что я — никто. Я не знаю ничего о своих родителях. Я воспитывалась в детском доме — какой толк из меня вышел? — Ты учительница младших классов. По-моему, этого достаточно. — И при этом я не работаю по специальности. — Это не причина. — Хорошо. Дети — чем не причина? Они не примут чужих детей. — Ты просто не знаешь моих родителей. Они все поймут и примут. — И как же они поймут и примут то, что это дети расстрелянного грека? Не забывай, за мной тоже могут прийти в любую минуту. — Ты издеваешься? — Я всего лишь хочу, чтобы и ты не попал в эту историю. — Кать, прошло уже почти четыре года с тех пор. Если бы тебя и вправду искали, то уже бы нашли… наверняка нашли бы. — Значит, ты думаешь, что меня могут искать? — Что? — Алексей замолчал, глупо захлопав ресницами. Мотнув головой, произнес: — Нет, конечно. С чего ты вообще взяла, что… — Леш, ты сам сказал это только что, — прервала она его. — И все равно. К таким, как я, хорошего отношения никогда не складывается. — Кать, — тяжело вздохнул мужчина, — ну сколько можно? Ты ведь здесь уже больше трех лет живешь. Ты ведь знаешь меня… — Знаю. — Знаешь, как я к тебе отношусь? — Знаю, — повторила она. — Ты же понимаешь, что я не отступлюсь? Катя вздохнула, закрыв глаза. Она это понимала, прекрасно понимала. Да и она рада бы сказать ему «да», согласиться на его предложение, но… она боялась. Она боялась, что и в этот раз все может пойти не так. Да хотя бы из-за войны в Европе — Катя переживала, что Гитлер может напасать и на них, несмотря на пакт. И тогда она точно потеряет Алексея. Почему-то ей казалось, что именно из-за ее согласия зависит, нападет ли Гитлер на СССР или нет. — Кать, — тихо позвал ее Алексей после долгого молчания. — Что? — она уже приготовилась снова выслушать ту же просьбу. — Ты не ходила к дядь Степану? — спросил он. Катя вздохнула. Степан Никодимович Саенко или дядь Степан, как все его звали, был одним из важнейших людей в поселке. Ни в ком из тех, кого Катя знала, она не наблюдала такой цельности душевных и физических сил, такой широты интересов, а главное, разнообразных умений, как в дяде Степане. Раньше он был таким же летчиком, как и все остальные, кто жил здесь, но пару лет назад на учениях ему пришлось совершить аварийную посадку, во время которой он получил контузию, и больше не летал. Тем не менее, дядь Степан все умел и все любил делать. Он оборудовал в соседнем колхозе пасеку и на аэродроме половину самолетов перечинил своими руками Степан Никодимович. Отправляются ли в ночь летчики на рыбалку — стучат под окном Степана Никодимовича, а он уж штопает сети и потом отправляется с ними на реку. Сейчас же дядь Степан занимался тем, что помогал односельчанам найти их пропавших родственников. Он уже успел помочь многим, в том числе и Раисе, которая искала свою пропавшую пятнадцать лет назад мать. И нашел-таки ее дядь Степан — та уехала на Урал, где обзавелась новой семьей. Алексей уже давно говорил сходить к нему, да и дядь Степан сам не раз предлагал свою помощь, но Катя отказывалась. Она не хотела искать своих родителей. Она боялась разочароваться. А что, если ее отец — белый офицер? Что, если ее мать попала в ГУЛАГ? Что, если они были осуждены по 58 статье? Катя не хотела этого знать. А что, если они мертвы? Ну, что ж, тогда все было зря… разве что тогда она будет знать, хоть кем они были. А нужно ли ей это? Она боится узнать правду. — Нет, не ходила, — наконец произнесла Катя, вздохнув. — Почему? — Я не хочу. — Катерина, ты же можешь узнать хоть что-то о своих… — А зачем мне это? Разве это хоть как-то изменит мою жизнь? — Но ты будешь знать хоть что-то. Надо знать свои корни. — Даже если они вдруг окажутся белыми? — Не придумывай… — Всякое может оказаться правдой, к которой я не готова. Алексей, пойми, меня устраивает то, что у меня есть сейчас, то, что мне сейчас известно. Большего я не желаю. — Эх, Катя-Катя, — вздохнул он. — Давай больше не будем говорить на эти темы? — попросила она, взглянув на мужчину. — Как скажешь, — согласился он. И сразу же добавил, обвив вокруг нее свои руки и сжав ее в своих объятиях чуть сильнее, чем следовало: — Но ты же понимаешь, что я не отстану от тебя? Катя усмехнулась. Она поняла это с самого начала. — Леш, слабее… Мне больно. — Извини, — он ослабил хватку и поцеловал ее в висок. Забормотал: — Не рассчитал силы. Думал, скажешь, что сижу как памятник и мне нечем руки занять… Вот ты говоришь: потом. А я люблю тебя больше всех на свете… Родная моя! Катерина! Ты знаешь, никогда ничего не бывает «потом». Это только кажется, что все еще впереди, что жизнь длинна и счастлива, что сейчас можно прожить так, иначе, а потом все поправишь. Никогда это «потом» не наступает… — Леш, — она вздохнула, так и не договорив. Она не знала, что ответить ему. Сев, Катя протерла ладонями лицо, пригладила чуть растрепавшиеся волосы. Посидела пару минут, глядя за горизонт, на колышущуюся на легком ветру траву, подумала о чем-то своем, слабо улыбнулась и взглянула на Алексея, который все это время лежал молча и лишь глядел на нее, чуть щуря глаза. — Поживем — увидим, — произнесла она. — Прошлый год високосный был, а этот счастливый будет. Еще увидишь. Но Катя не знала, что происходит где-то там, далеко на границе, Катя еще ничего не знала, ведь утром она не включала радио. Это было 22 июня 1941 года. В тот день в четыре часа утра без всякого объявления войны германские вооруженные силы атаковали границы Советского Союза. Началась Великая Отечественная война.