***
Фред смотрит на магические часы обреченно, будто стараясь подогнать время, когда не странно будет покинуть общую гостиную вновь. На циферблате бездушно горит половина пятого. Скоро, буквально через пару недель — каникулы. Долгие семейные вечера, мамин пирог, и можно почти не чувствовать страх, что дамокловым мечом висит над их головами. А сейчас — вечер. Гостиная Гриффиндора наполнена весёлым гулом, словно все разом позабыли про Амбридж. Рон что-то самозабвенно втолковывает Невиллу, а тот кивает. Парвати переплетает косу Лаванде, а та смеётся звонко. Гермиона, устроив книгу на коленях, что-то читает и тут же выписывает, хмуря брови. Фред вдруг с удивлением понимает — им с Джорджем уже шестнадцать с половиной, они молоды, они играют в квиддич. «А метка та ещё сука», — думает Фред, опускает ресницы, из своего кресла наблюдая, как Джордж целует Анджелину, свою новую девушку. Это произошло недавно, буквально когда близнец понял, что метки у него нет и не будет. Значит, что и никаких обязательств нет тоже. Метка, похожая на маггловскую татуировку, горит огнём, прожигая кости, и истекает кровью, которая впитывается в фирменную белую рубашку, благо под мантией не видно. А потом, в который раз, ткань прилипнет к воспаленной ране, и закусив губу, придется отмачивать снова и снова. Фред знает, что Магия наказывает его за молчание, но едва ли это больнее, чем самоистязание. Чем понимание того, что сам отпускаешь своего соулмейта, отдаешь в чужие руки. Фреда мутит: от Хогвартса, от каменных стен, в которых вечный холод пробирает до костей. От красного, который везде, который вызывает раздражение, и единственное, о чем Фредди мечтает — сбежать, исчезнуть. Его бесит Джинни, даром что сестра, ведь её бдения на Поттера режут глаза. Ещё Фред, кажется, видит то, чего не видит никто: Гарри смотрит и ищет, и кажется любит, почти как он сам — ослепляющей болью. Он смотрит только на Слизеринский стол, и тут Трелони не надо, чтобы знать, чьи же глаза он там ищет. Фред думает, что если он прав, то эти двое смотрятся чертовски красиво: изумруд и серебро, платина и смола, лев и змея, огонь и вода… У одного родители умерли от рук Того-Кого-Нельзя-Гори-Он-В-Аду, а у второго папа Пожиратель. Чёрт, у них даже факультеты диаметрально противоположны друг другу: Гриффиндор и Слизерин. И Фред думает, что Годрик и Салазар переворачиваются в гробах, прости Мерлин. Фред не осуждает, нет, потому что, ну, чем он лучше? Гарри, кажется, любит мелкого ублюдка, пусть и парня, ведь это нормально у магов — бисексуальность. Гарри полукровка, а не магглорожденный, и если они переступят через все это дерьмо, то могут быть вместе. У Гарри, кажется, случился Драко Малфой. А у Фреда — ревность, тяга к брату-близнецу и метка с его именем на левой ключице. Односторонняя метка, гребаный раз на миллион. И желание защитить его от мира и себя тоже — от осуждения. — Мы можем поговорить, Фред? — Гарри смотрит своими серьезными зелёными глазами, и Фред физически не может отказать; разговор отвлекает от боли, и от струйки крови, стекающей по груди, от пульсирующей ржавой иголки в виске. — Что, Ронни совсем надоел? — Фред зубоскалит через боль, и это так привычно, что даже не трудно. — Решил устроить розыгрыш? — Не надо, Фред… у тебя опять кровь, да? — Гарри присаживается на пол у Фреда в ногах, и это так странно, что Уизли замирает. — Я хотел поговорить, потому что… У тебя же тоже метка, я прав? Голос у Мальчика-Который-Выжил какой-то ломкий, и он смотрит на Джорджа так взросло, что Фреда передергивает. Сглотнув и вздохнув, чтобы голос не дал петуха, близнец открывает рот, но Гарри продолжает: — Я… Я не подсматривал, честно. Просто видел кровь, и то, как ты промывал рану. Я… У меня тоже метка соулмейта, Фред. И я н-не знаю, что мне делать. — Малфой, да? — Фред смотрит на неестественно прямую спину и напряженные плечи и думает, что не одного его ломает до осколков костей. — Так заметно? — Гарри опускает глаза, и тени от ресниц ложатся на щеки; Фред так не по-фредовски запускает пальцы в темные вихры и слегка гладит мальчика по затылку, а тот запрокидывает голову, жмурится как котёнок, радуясь незатейливой ласке. Как же тебя недолюбили, мальчик-герой — думает Фред, поглаживая Поттера по затылку. Пусть их в семье была целая орава детей, и мама не успевала уделить внимание всем, но у Фреда был Джордж, и наоборот, и тактильного голода не было никогда. Раньше они могли касаться друг друга, теперь касается только Джордж. — Заметно, если знать, куда смотреть. Ты сказал ему? — Нет, — Гарри вздыхает, а Фред с удивлением ловит два взгляда: один злой от Джиневры, которая, кажется, хочет отрезать ему руку, (Фреду почти истерически смешно от этого), и один недоуменно-возмущенный от Джорджа, потому что: «Почему ты больше не касаешься меня, Фред? Хватит шугаться, Фред! Что с тобой, Фред?» — Я не могу ему сказать. Я… боюсь, — Гарри сидит к близнецу спиной, но тот видит, как мальчик трет глаза под стеклами очков. — А ты? Почему вы не вместе? — Потому, что у него нет метки, — Фред прикрывает глаза и гладит мальчика по макушке, а тот прислоняется щекой к колену Уизли. — Ты же знаешь, Гарри, что такое презрение и шепот за спиной? Я не хочу, чтобы он знал. А он не оставит меня с меткой, знаешь? Не бросит одного. Они молчат, и каждый думает о своём: Фред о том, какой же он всё-таки неудачник, а Гарри о том, что Магия бывает не права. Или же нет?***
Воздух вокруг них пыльный, спертый. Мир горит и стонет, словно зная, что это может быть предсмертным часом. Магия клокочет в воздухе, рвётся, бьет ключом. Фред видит, как защитный купол вокруг Хогвартса падает горящими лоскутами, как и рассыпается последняя надежда на исход без кровавой бойни. Маги идут убивать магов. — Мы умрем сегодня, да? — спрашивает Джордж вдруг, поворачиваясь, и в его голубых глазах плещется обреченность. — Нет, всё будет хорошо. Наверное. Джордж вдруг подаётся вперёд, утыкается носом в плечо, и Фред прижимает его к себе крепко, впиваясь пальцами в ткань на лопатках, словно бы это последний раз. Они оба, кажется, пытаются не кричать. — Нам нужно защитить правое крыло, — говорит Перси, оставаясь отстраненным. Близнецы знают, оба, что брату — их заносчивому старшему брату - страшно. Фред нехотя раскрывает объятья — им нужно идти. Они с Джорджем натыкаются на этих двоих на ступеньках: Гарри, перепачканный копотью, гладит бледные острые скулы блондина напротив, стирая дорожки слез, и что-то шепчет-шепчет-шепчет, а тот только сильнее всхлипывает и мотает головой. Малфой почти плачет, о Мерлин! — Драко, послушай, посмотри на меня… Драко. Послушай! Обещай, что выживешь любой ценой, потому что мне не жить без тебя, понимаешь? Мне уже не важно, любишь ли ты, и что… Я уже смирился, понимаешь? Я вряд ли переживу битву, таково пророчество. Тшш… Просто обещай! — замолкает, а затем судорожно сглатывает. — Я хочу победить, чтобы жить и знать, что где-то там ты счастлив, и у тебя есть семья… Я убью его, я защищу тебя. Обещай, что выживешь, Драко! — Зачем, мне обещать то, чего я не хочу, Поттер? Я устал, устал жить и видеть как ты любишь всех, кроме меня, как они тянутся к тебе, а я не могу, потому что это я… я устал ненавидеть мелкую Уизли и всю ее семью, потому что у них есть ты, а у меня нет… Потому что ты даже больше не ненавидишь, не смотришь… никогда не полюбишь… — Я люблю тебя, слышишь? Больше жизни, больше всего, что у меня есть, больше всех. Драко? — Нет, нет, нет, — парень мотает головой, и белые волосы прилипают к мокрым грязным щекам, а ломкие пальцы пытаются оторвать пальцы Поттера от своих плеч. — Ты не можешь, не можешь. Так не бывает! Не со мной! Ты не можешь любить меня, потому что… Потому что… Пальцы Малфоя замирают в воздухе, а после безвольно падают плетями вниз. Гарри дёргает мантию вместе с футболкой, и слизеринец смотрит на кожу, где на ключице горит чёрным «Драко Л. Малфой» Джордж давится воздухом, смотрит на брата, будто ища подтверждение. Фред улыбается уголком губ. Малфой хватает Поттера за запястья, и его трясёт — их обоих сейчас накрывает будто лавиной. Их ломает, и, притянув Драко к себе, Гарри кладет голову на его плечо. Фред думает, что их эмоций хватит на три жизни, а ещё в уголках глаз влага, и ненависть на этот чёртов мир скребёт когтистой лапой обратную сторону сердца. (Ты же сам так решил, Фред, сам). И Фред совсем не видит полный чёрной зависти взгляд голубых глаз близнеца, направленный на этих двоих. Ирония в том, что они все — четверо умных магов — на деле такие идиоты, что страшно. — Да ты романтик, Гарри, — Фред смеётся, заталкивая кошку-зависть глубоко, и смотрит в зеленые, счастливые, полные слёз глаза. — Раньше никак не мог сказать ему? — Иди к черту, Уизел, — бормочет Драко и вжимает себя в Гарри, или его в себя, и дышит, будто не может надышаться. Будто не может дышать. — Где Рон? — одними губами шепчет Джордж, но Гарри на удивление его слышит. — Рон на этаже, и, Перси, пожалуйста, следи за ним, он там с Гермионой, — Гарри шепчет тоже, сжимая эту, оказывается, очень по-человечески живую сволочь в объятьях, и прикрывает глаза. А после смотрит на Фреда и кивает ему: — Патил, оказывается, соулмейты. И мы с Драко тоже. Фред, пообещай мне… — Нет! — Если я выживу, ты обо всём расскажешь своему соулмейту. Джордж задыхается рядом, хватает близнеца за запястье, но Фред уворачивается от прикосновения и идёт вперёд, совсем не видя больной затравленный взгляд близнеца. Фред чувствует, как колет запястье, а метка растекается теплом. Он вдыхает, вдруг давится воздухом и чувствует такую пустоту, словно все внутри выжжено. Магов редко обманывает предчувствие. Ему кажется, что он сейчас умрет, и прежде, чем мысль формируется до конца, его сшибает взрывной волной и осколками стены, которую разносит. Мир застывает, а звуки оседают вокруг, его чувства кажутся пеплом на пальцах. Джордж кричит, падая на колени, к его телу, прямо на осколки, и Перси кричит что-то, но Фред больше не слышит. Метка вдруг замолкает. Фред рад, чертовски рад, что умирает, потому что все кончается без боли, без стыда и позора. Джордж кричит, пока брат тащит его от тела такого любимого брата-близнеца, а Фред улыбается. Метка замолкает. Время останавливается. Перси скулит, но оттягивает от его тела воющего Джорджа… Фред смеётся хрипло, и это смотрится жутко, потому что вместо слез по щекам течет кровь. Фред смеется и вдруг замолкает. Тонкая нить, так и не найдя отклика, рвётся, обращаясь в прах. Сегодня 2-е мая 1998 года. Отныне время застывает для Джорджа.***
Джордж сидит у кровати брата и бездумно водит кончиками пальцев по ключице, лаская метку. Фред бледный, кажется, даже веснушки на лице потускнели, и он лежит на койке уже третий день, словно сломанная кукла. — Неужели тебе настолько противна сама мысль о том, чтобы меня любить по-другому, иначе? — Джордж останавливает пальцы на ключице, поглаживая пергаментную кожу. — Тебе мерзко, да? Джордж вспоминает, как мама прикрыла глаза, едва увидев, чье имя выбито на коже любимого сына. Как Джинни завистливо вздохнула, увидев метку. Как недоуменно Перси таращился на Джорджа, будто не понимая, почему тот ещё тут стоит. И только Рон, устало улыбнувшись, кивает. Словно знает что-то такое. Рональд лучше других понимает всю безысходность метки: у него на груди имя Лаванды Браун, а в сердце Гермиона Грейнджер. — Я, знаешь, лет с тринадцати, прости Мерлин, все думал: вот будет нам по шестнадцать, и мы получим метки, и у тебя буду я, а у меня будешь ты. Я мечтал… Мерлин, мне стыдно говорить, о чем я мечтал, Фредди. Почему ты молчал? Ты пытался защитить семью, Фредди? Или меня? — Джордж шепчет брату на ухо, впервые за два года касаясь лица, волос, ресниц. Фред дышит тихо и размеренно, будто спит, а не без сознания, будто видит сон, но он болен, и если не очнется, то умрёт. — Знаешь, я думал, что ты и Гарри — вместе. Ваши шушуканья, ваши переглядки. Чёрт! Ты даже гладил его по волосам как-то особенно, а я целовал Анджелу, думая, что ты… Вдруг… Он мне рассказал, знаешь? Ну, как рассказал… Мало кому понравится полубезумный маг с палочкой у твоей шеи. Мерлин, а ведь из нас ты всегда был более жестоким. Он рассказал, да… О том, что ты тоже мучался, как и он, и… — голос обрывается, переходя на шепот, и что-то ломается внутри и снаружи. — Дред… Фредди, братик, не смей меня бросать! Открой глаза, блять, пожалуйста. Мы разберёмся со всем, что нас окружает, мы поговорим с семьёй — вместе. Мы справимся. Джорджу срывает предохранители, когда небо, такое синее-синее, уже упало на землю, когда любимого брата откинуло в угол и придавило уродской каменной глыбой. Джорджу уже не страшно, ведь страшнее, чем каркающий смех, пустые легкие и кровавые слёзы из глаз брата, для которого смерть желанна, уже не будет. А потом накрывало непониманием, когда сняли рубашку и наткнулись на имя. Поттер целовал бледного грязного Малфоя, а Джордж желал лечь рядом с Фредди — и тоже умереть. — Я… Я даже подумать не мог, что ты… Что мы… Я считал себя уродом, Фред, я считал, что не имею права думать, мне было так больно… Любить тебя было правильно, но так больно. Рыжие короткие ресницы трепещут, и Фред открывает глаза. Смотрит расфокусировано, но взгляд разрезает Джорджу кожу, сдирая что-то внутри. Любить близнеца — это извращенный нарциссизм, когда… Это так неправильно, Мерлин. Так мерзко, глупо… Искренне. — Они этого не переживут, знаешь? С ума будут сходить. Но я люблю тебя. — Почему? — Я хотел, чтобы это был твой выбор — быть со мной, целовать меня. Я не хотел тебя привязывать, знаешь? — Фред бледный и говорит с трудом, но Джордж слушает, и тонет, и ломается как кукла, бьётся стеклом. Воздуха не хватает, легкие жжет. — Ты же тоже, да, Джорджи? Когда белый как мел близнец заторможено кивает, Фред продолжает: — Когда метка появилась, я уже знал, что она односторонняя, я… — Фред вдруг распахивает глаза, а в них небо, Рай, колодец, в который хочется прыгать с головой. — Ты же мой, Фордж? — Только твой, Дред. Только твой. На часах хрен-знает-сколько времени. Его больше нет. Есть они — и целая бесконечная Вселенная.