Один на двоих

      Занятия наши стали почти ежедневными; за одну неделю я заработал двадцать тысяч — таким образом, всё у меня было в шоколаде, и я надеялся, что жажда знаний не покинет Вадима ещё несколько месяцев. Меня смущали только две вещи: во-первых, я не выдержал дистанцию и стал говорить ему «ты» фактически с первого урока, но его ребячливость и непосредственность делали бы смешным официальное обращение; во-вторых, у меня рождало кое-какие подозрения его поведение. Он говорил «пойдём» вместо «пойдёмте», несколько раз, словно по ошибке (я был уверен, что намеренно), переходил на «ты», а, извиняясь, легко вздыхал и слишком часто касался меня в тех ситуациях, где этого совсем не требовалось. Понятно, что, когда передают тетрадь, что-то переспрашивают, принимают чашку или чебурек, лёгкие прикосновения не исключаются и выглядят обычно, но, когда в машине на заднем сиденье располагаются слишком близко к тебе или, будто о чём-то задумавшись, опускают свою ладонь на твою руку…       Очевидно, в мальчишке играли гормоны. Я стал наблюдать внимательнее и заметил призывные взгляды, зауженные джинсы, расстёгнутые до середины груди рубашки и наклоны в мою сторону, сделанные так, чтобы можно было рассмотреть обнажившиеся соски. Всё это меня насторожило. Бесспорно, Вадим очаровался и влюбился. Я надеялся, что это никогда не будет озвучено, и, слыша очередной прерывистый вздох, делал морду кирпичом, рассчитывая на то, что мини-пантомима будет понята правильно и мозги Вадима встанут на место, а сердце найдёт другой объект для восхищения. Если же ангелочек всё-таки признается, решил я, проведу с ним короткую воспитательную работу. В этом случае, конечно, появится риск потерять свою, но отказ от места всё же доставит меньше неприятностей, чем настырные приставания и возможные неприятные объяснения с Виталием Викторовичем, окажись он проницательным, после его приезда.       Мои худшие опасения подтвердились в начале второй недели наших занятий, когда Вадим выдал:       — Знаете, мы обсудили так много тем, а главную не затронули.       — Какую?       — Любовь.       Я изобразил на лице недовольство:       — Не думаю, что твой выбор удачен. Есть много моральных категорий, о которых можно говорить с большей пользой для усвоения английского: долг, честь, совесть…       — Но ведь любовь главнее…       — Возможно, но любовь — состояние, которое каждый понимает и испытывает по-разному, это приватная тема, и её не стоит обсуждать с человеком, связанным с тобой исключительно деловыми отношениями.       Здесь Вадим огорчился и встрепенулся:       — Как же только деловыми? А если…       — Если тебе так надо поговорить о чувствах, тебе лучше беседовать о них со своими сверстниками, друзьями — у вас наверняка установится лучшее взаимопонимание.       — Нет, совсем не установится, потому что они мне не нужны. Вы сказали, что у нас нет отношений, но как это нет, когда… — Вадим набрался духу и решился: — Есть отношения, потому что… я люблю тебя.       Я предостерегающе постучал костяшками пальцев по столу:       — Во-первых, не «тебя», а «вас»; во-вторых, не любишь, а думаешь, что любишь; в-третьих…       Вадим не дал мне закончить:       — Нет, люблю!       — Нет, не любишь. Тебе понравилась моя внешность — я это понимаю, но никакой любви здесь нет. И в-третьих, любовь, то есть её реализация — взаимное произведение, согласие, а я к тебе ничего не испытываю и не могу ничем ответить. Через несколько дней это помрачение у тебя пройдёт. Найдёшь парня или девушку…       — Мне никто не нужен.       — Как знаешь… Это твоё дело, а ответ на твою прихоть — моё. И ты его не получишь.       — Но почему?! — У ангелочка даже слёзы в глазах вскипели. — Почему так категорично? Вы же сами сказали как-то, что живёте один и не женаты — значит… значит, у вас или какая-то женщина, которая только и думает, как вас захомутать, или разовые приключения. Ну, там с парнем или ещё с кем… Зачем вам нужны всякие сомнительные личности со стороны, какие-то дешёвки? Они, может, ещё и венерические… или продажные, будут деньги с вас тянуть.       — Я уже сказал, что любовь — это личное дело, так что я разберусь со своими пассиями сам и тебе порекомендую сделать то же.       — Вот я и разбираюсь…       Я начал терять терпение:       — Послушай! — и, взяв его за плечи, развернул к себе. — Внимательно! Даже если бы… Вникай: большими буквами — ДАЖЕ ЕСЛИ БЫ ты мне нравился, мне не нужны проблемы ни с тобой, ни с твоим отцом, ни с вашей охраной. Моя официальная работа — охранник, и я прекрасно знаю, до чего дошли современные ухищрения в этом сегменте. У меня нет ни малейшего желания просчитывать все риски, камеры слежения, жучки и прочее и прочее.       — А вам не надо ничего просчитывать, сейчас я вам всё покажу. — Вадим поднялся, на минутку скрылся в своей комнате и вышел из неё с детектором. — Вот, смотрите. Вы думаете, здесь везде рассованы камеры? Вовсе нет. Дело в том, что мой отец планирует в скором будущем переселиться или в пентхаус, или в загородный дом и уже там будет устанавливать современную систему наблюдения, а здесь ничего нет. Смотрите, смотрите, я включаю на обнаружение. Видите — ничего! Видите?       Конечно, я был не понаслышке знаком с этим умным приборчиком и вынужден был признать (разумеется, про себя), что квартира не прослушивалась и не просматривалась, но оставались ещё телохранители, которым, уезжая, Виталий Викторович, конечно же, своего отпрыска поручил.       — Убери детектор, он меня ни в чём не убедил. Кроме того, вашу охранку ещё никто не отменял.       — Ах, вот вы чего боитесь… Совершенно напрасно: для усыпления их бдительности у меня тысяча способов…       — Хоть две! Ты меня не интересуешь, и я к тебе ничего не испытываю — понял?       — Спокойствие, только спокойствие! — он меня ещё утихомиривал — вот наглость! — Я прекрасно понимаю, что вы меня не любите, но я же этого не требую! Мне хватит просто тёплого отношения и немного желания. Мы будем с вами встречаться… Где вам угодно. Или здесь, или у вас. Я пассив и не буду причинять вам никаких неприятных ощущений, а возбудить вас я сумею. Есть куча способов.       — Способов ты прекрасный коллекционер, но мне не нужно ни одного.       — Я ведь красивый, я знаю, на меня девчонки вешаются.       — Вот и прекрасно. Выбирай любую!       — Они мне безразличны. Я это для того сказал, чтобы вы обратили внимание и оценили. Ещё гомо всегда интереснее, чем гет, и в тыщу раз безопаснее, потому что я никак не смогу залететь. Ещё есть порнуха для возбуждения, простое воздержание, утренняя эрекция, романтическая обстановка, хорошее игривое настроение, алкоголь и всякие таблетки. Мой скальп за пояс в зачёт ваших любовных побед. В конце концов, материальный интерес.       Ангелочек знал куда бить, а я… А что я? У меня не было к нему антипатии, он действительно был чертовски соблазнителен, я не был чужд однополых разборок в постели, хотя их у меня было всего две, да и жирный крест на парне я поставил только потому, что работал на него, прекрасно понимал, сколь многое нас разделяет, и не хотел никаких осложнений, даже гипотетических. Женщин я недолюбливал: они были слишком охочи до огромных букетов, флаконов французских духов и всего остального, такого же дорогостоящего. Первые же их вопросы о том, где я работаю и какая у меня машина, меня просто-напросто выбешивали, потому что моя работа была более чем скромной и возможности для обзаведения личным автотранспортом не предоставляла. Нос от Вадима я воротил главным образом из-за того, что панически боялся, что он проговорится или каким-то другим путём весть о моей связи с ним дойдёт до его отца.       …А Вадим всё продолжал и продолжал зудеть:       — Вам будет хорошо, я обещаю… Никто ничего не узнает, клянусь… У меня есть личные сбережения, в них никто не суётся, я буду внимателен и всегда смогу вам помочь, хоть прям сейчас, честное слово…       — Нет. И не вздумай шантажировать меня работой, своё спокойствие мне дороже денег.       Ангелочек замолк — всего на несколько мгновений, а потом дьявольски улыбнулся и взял листок бумаги.       — Зачем же работой? Я сейчас напишу заявление о том, что вы меня домогались и принудили вступить в интимные отношения, а потом отнесу его в ментовку. Для правдоподобия вас оцарапаю, чтобы под моими ногтями следы вашей кожи нашли, свидетельствующие о том, что я от вас отбивался, и ещё сто-двести штук полицейским дам, чтобы они побыстрее убедились, что всё мной написанное — чистая правда. Дней через десять мой отец приедет — я и ему наябедничаю. Вас закроют и осудят на несколько лет, а вы такой симпатичный — и вместо одного привлекательного пассива будете ежедневно обслуживать целую камеру голодных, грязных, изгаженных татуировками, потных, вонючих, грубых и так далее уголовников.       Блядь! Вот сволочь! Тюрьма для меня была настоящим и грозным пугалом.       — И ты после этого хочешь, чтобы я к тебе хорошо относился?!       Вадим пожал плечами:       — Вы не оставляете мне другого выхода.       Взывать к его совести было напрасно. Он был разочарован, унижен, оскорблён, отвергнут и, не колеблясь ни минуты, избрал самый грязный способ для отмщения. Обвинить меня в том, о чём сам же и просил, — самый наглый! И самый действенный: кто из нас не наслышан о том, как моя родная, которая должна меня беречь, может прессовать? Бутылки от шампанского в заднице начинаются задолго до членов в камере; располагая деньгами, проклятый мажор может обеспечить мне такой рацион секс-услуг всех видов, что моя жизнь оборвётся через несколько дней. Положим, я её не очень ценил, но оканчивать её так позорно и в мучениях, конечно, не улыбалось мне нисколько.       Дьяволёнок помахал перед моим носом исписанным листком.       — Сомни и сожги на моих глазах! Я согласен.       О, горькая ирония судьбы! Боязни быть затраханным безоглядно я предпочёл обязанность трахать с оглядкой! А кто из вас выбрал бы первое?..       Скупые слёзы Вадима тут же высохли, и он бросился мне на шею.       — Ты меня простишь, правда? Я тебя люблю, честное слово! Ты для меня такой драгоценный, что я никогда бы не дал этому ход!       — За исключением того, что написал и даже бабки посчитал для усердия полицейских.       — Нет, я просто пугал, но мы это забудем, давай? Как будто ни этого листка, ни твоих слов не было — и у нас начнётся новая жизнь! С чистого листа — вот! Уу, моя любовь!       И Вадим начал осыпать меня, надо признать, достаточно искусными поцелуями.       Мне предстояли трудовые будни гораздо насыщеннее и напряжённее предшествовавших…       Для безопасности встречаться мы решили у меня: у охранников были ключи от навороченной квартирки святого семейства, пару раз их босс наведывался к нам во время занятий. Наверное, по просьбе отца проверял, чем же занимаются его драгоценное чадо и его новый учитель. Кроме того, Вадим поведал мне, что во время секса «обожает орать», а рядом — слева, справа, наверху — по соседству с ним живут депутаты Госдумы, надутые важные чиновники и прочая нечисть, все со своими жирными половинами, естественно, — так что был риск спалиться, буде скучающие мадамы услышат вопли страсти нежной и сообщат папеньке о странных звуках, оглашающих округу и мешающих им отдыхать. Кто жил над и подо мной, мне было неинтересно и сугубо фиолетово; за свою репутацию я не боялся: мне с неё воды не пить — и я согласился. Вадим клятвенно заверил меня в том, что он всё сделает, что никто ни о чём не узнает и даже не догадается, и на следующий день заявился ко мне в виде, заставившем меня громко расхохотаться. На Вадиме было длинное платье, спускавшееся до лодочек на шпильках. Голову венчала шляпа с широкими полями, из-под которой выбивались платиновые локоны парика, губы были вымазаны яркой помадой, глаза — прикрыты здоровыми солнцезащитными очками. Мажорчик не забыл и о сумочке. «Гель, конечно, засунул. Чёртова Дерьмовочка!» — подумал я про себя, а оценил вслух:       — О брюликах забыл, а так — ничего!       — Правда, никто не догадается? Я это вчера заказал, мне домой притащили, я примерил — прикол! Ходить трудно, но я приноровился. Сегодня такси к блоку вызвал, проехал до метро, нырнул в переход — и к тебе. Даже мобильник дома оставил — так что никто ни сном, ни духом, ни глазом, ни слухом! А в сумочке — гель. Ловко?       Вадим снял шляпу, очки, сдёрнул парик, освободился от своего балахона, раскатал закрученные до колен брючины, после чего исчез в ванной:       — Я на минутку, помаду смою.       Обернулся он моментально и, выйдя из уголка для омовений, на секунду замер, глядя на меня. В его глазах светилось такое обожание, что мне стало немного совестно за свою скептическую ухмылку. Впрочем, я быстро вспомнил его вчерашнюю подлую выходку — и саркастическая складка осталась заложенной в моих губах, но ангелочка это уже не интересовало. Он бросился ко мне:       — Я так тебя люблю! Наконец, наконец это будет!       Вадим впился в мои губы бешеными поцелуями, при скудости моей личной жизни это сработало быстро — и я убедился, что не только ночью, но и днём и все кошки, и все коты серы…       С первым заходом мы разобрались за пару минут. Я довольно небрежно обошёлся с его стройной снаружи и узкой внутри задницей, но Вадим был так возбуждён, что на дискомфорт не обратил ни малейшего внимания, зато стал вскрикивать и стонать от наслаждения, когда почувствовал меня внутри. Мы стояли на коленях на кровати, его ладони упирались в стену. Внезапно он оборотился, изворачиваясь из охвата моей рукой своей талии:       — У тебя мобильник пишет? Дай, дай скорее!       Я хотел передать ему телефон, к его счастью, лежащий рядом, на прикроватной тумбочке, но услышал прорвавшуюся сквозь томные поскуливания просьбу:       — Поставь на запись, я ни фига не соображаю… Мамочка, боже!..       Но родительница была далече, а господь — ещё дальше… Я быстро включил мобилку на запись и сунул её своему драгоценному сероглазому:       — Держи, чудовище!       Он пристроил телефон между своих раздвинутых колен, и мы взяли прежний прерванный на минуту ход, резво идя к развязке. Я охватил рукой его перевозбуждённый член; собственно говоря, меня интересовала степень его железобетонности, а не комфорт его обладателя. Однако Вадим проверку принял без энтузиазма:       — Оставь, оставь, я так хочу — сам… я сейчас без этого дойду… ооо!.. я обожаю без рук и снимать… мм!.. и потом смотреть… ааа!..       Своим первым дебютом чёртов писюк умудрился заляпать мне и стену, и наволочку, и простыню.       — Чёрт тебя дери!       Я быстро нагнал его — и мы в изнеможении откинулись на подушки.       — Я сейчас улечу, — простонал Вадим.       — Ничего другого я от тебя и не ожидал. Современная творческая личность во всей своей красе: нагадить и убежать — это называется инсталляция. Мне после тебя стену отмывать и постель перестилать, а я её, между прочим, три дня назад поменял.       — Ты не волнуйся, я всё устрою и постираю. Давай мобилку, давай, давай.       Я думал, что он хочет просмотреть свой недавний подвиг, но, оказалось, я недооценил Вадима! Он набрал номер какого-то интернет-магазина и заказал стиральную машину с доставкой мне на дом, а на мои тычки ответил только после того, как отключился:       — Ты что думаешь, я ни о чём не подумал? Я обо всём подумал! Вот, смотри! — и вытащил из своей изящной сумочки нехилую пачку купюр. — Будет тебе от меня подарок!       — Спасибо, я мечтал об этом всю свою сознательную жизнь. Только стирать сам будешь.       — Нет проблем. Как буду уходить, вызову домработницу из сектора услуг.       Мои желания посмотреть на стирающего простыни Вадима и позубоскалить над ним были повержены…       Как и следовало ожидать, наше первое любовное свидание одним трахом не ограничилось. Вадим отдышался и после первого оргазма снова рвался в бой. Его член опять торчал, Вадим взгромоздился на меня и пристроил его между моих ног.       — Сожми бёдра! О, да, вот так! Я тебя обожаю, ты самый лучший на свете.       Серые очи затуманились…       И пошло-поехало…       Мажорчик мой оказался не без фантазии и в маскировке преуспел. Я угорел, когда однажды он заявился ко мне в широченной цветастой цыганской юбке и с красным платком на голове…       Через пару дней ко мне постучались два мужичка из охранки его папашки. Я открыл им дверь и увидел здоровую коробку в их руках, в которой без труда угадывалась плазменная панель. Пока они распаковывали новёхонький телевизор, Вадим восторженно орал по телефону:       — Сейчас тебе Пётр Никанорыч диски передаст, завтра у нас будет ролевая игра по вестернам. Я даже бутафорскими кольтами обзавёлся, хотел выпросить у телохранителей настоящие дула, но они не дали. Ты фильмы просмотри, найди диалоги с самым трудным текстом, завтра разберём. И будет у нас классная дуэль!       Дуэль действительно вышла классной…       …Он обожал мой эрегированный член и ублажал его всем своим телом. Он нависал над ним на полусогнутых руках, упёртых по обе стороны моих бёдер, и водил грудью по головке; смещался то вправо, то влево, пристраивал пупырышки своих сосков к уздечке и тёрся о неё с таким выражением лица, будто не я, а он получает большее наслаждение. Он подтягивался ближе своим собственным стволом к моему и трогал его своей мошонкой, изнывая в предвкушении того, что за этим последует. Ещё не касаясь меня своим членом, не беря его в руку и отодвигая мою, он уже возбуждался; я заворожённо смотрел, как стремительно раздвигается кольцо крайней плоти, обнажая головку, и как она, потемневшая и налившаяся, выступает из нежной кожи. Он возвращался к изножью, подхватывая мою ногу под колено и оплетая его своими пальцами, прижимался членом и мошонкой к моей голени и самозабвенно натирался. Стоны его раздавались всё отчаяннее, но ему по-прежнему не хватало позиций… Он снова смещался и упирался кончиком головки в заднюю поверхность моего бедра и толкался несколько раз. Отстранялся опять, слегка распрямлял мою ногу, подводил член под колено, заставлял меня снова сгибать его и, замкнув свой орган в этой ловушке, восторженно наблюдал за истекавшей смазкой щёлочкой. Он вообще не оставлял без внимания ни одну часть моего тела, куда можно было пристроить свой инструмент, он обожал, когда его зажимали, без особой разницы где и чем именно. Он тёрся членом в изгибе моего локтя, всё сильнее и сильнее прижимая моё предплечье к плечу; о собственной боли от контакта с сухой кожей он не думал — или его подстёгивало и негативное ощущение? Он всовывался в подмышку, втискивался между моей шеей и подушкой, не забывая при этом дрочить мне, перемежая пальцы с губами. Только доведя действие до необратимости финала, чувствуя скорую развязку, он замирал над моим животом и впивался взглядом в своё достоинство. Грудь его вздымалась всё более и более прерывисто. Это уже было мне знакомо, но не переставало захватывать: последний, самый отчаянный стон-взвизг за мгновение до, первый выброс, орошающий мою грудь и шею, захлёбывающиеся рыданиями вскрики при последующих выплесках и руки, бессознательно ищущие опору для извивающегося стана в долгожданной концовке. Я ловил его ладони, подставляя свои, я не мог смотреть на него без жалости: было что-то трагическое в беззащитности юного, почти мальчишеского тела перед законами природы, ломающей его в оргазме, — а между тем я и сам был недалёк от завершения. Вадим, собрав оставшиеся силы, припадал губами к моему члену, который через минуту измазывал его лицо ответной реакцией, — и в полном изнеможении падал рядом со мной.       — Это облегчение и наслаждение, почти на болевой грани, — я не знаю ничего восхитительнее, ничего фееричнее. А когда это с тобой, от тебя, мне кажется, что я сейчас сдохну от счастья и мне никогда не хватит, — пытался он передать свои ощущения, когда наше дыхание немного восстанавливалось.       — А почему ты не любишь трогать свой член рукой и мой ласкаешь преимущественно остальным телом? — интересовался я.       — Да не, не то что не люблю — просто я так тебя люблю, что постоянно хочется твой всем потрогать, всеми своими частями, и от тебя получить то же — чтобы не только от пальцев оргазм приходил. Ну, всего тебя познать и от каждой клеточки наслаждение поймать, чтоб и ты меня всего и всем поимел, и я тебя. А дрочка — она всегда остаётся.       И после следовали рассказы о первых опытах. Я не переставал удивляться: казалось, на свете не было ничего такого, что не могло бы его возбудить, и напряжение он в себе нагнетал, постоянно изобретая что-то новое. Рассказывая о мастурбации и воодушевляясь, то есть возбуждаясь, он не тянулся банально за моей рукой, не охватывал член своей — подпирая головку сзади двумя пальцами, он начинал водить по её венчику большим, влево-вправо по кромке, всё время увеличивая давление на выступ, потом в дело вступал указательный палец, сперва порхая по уздечке, после — гладя и, наконец, натирая её. Мурлыканье сменялось стонами, Вадим уже крепче сжимал источник удовольствия, с упоением следя за стекающей по нему смазкой, оборачивался ко мне — и мы шли на второй круг. И третий, и четвёртый… Он был просто маньяком изысков сладострастия, а в испорченности и отступлении от норм, если речь идёт о наслаждении, всегда с охотой поучаствует любой… К концу сессии мы были измочалены оба; каждый вечер, закрывая за ним дверь, я думал, что и он, и я по меньшей мере неделю будем восстанавливаться и столько же ничего не хотеть. Но наступал очередной день — раздавался звонок в дверь, ещё на пороге в меня впивались хищными поцелуями, и я снова вёлся, снова торчал и снова кончал.       Ежедневную множественность заходов ещё можно было объяснить молодостью, естественной активностью и увлечённостью, но откуда у него брались силы, если он в каждый половой акт вкладывал огромное их количество? Со всеми этими ёрзаниями, прыжками, подтягиваниями, всеми этими возвратно-поступательными движениями, всеохватностью в изучении объекта страсти, своей вездесущностью в познании… Бог знает…