Красный шиповник

В последнее время мне снится один и тот же сон. Все вокруг видится мне словно в тумане, легкой серебристо-белой дымке. Я лежу на спине. Взгляд мой не в силах охватить целиком то место, где находится мое ложе. Это сводчатый зал, потолок которого поддерживается массивными, широкими колоннами из темно-синего, в более светлых прожилках, камня. Колонны будто светятся изнутри. По стенам развешаны горящие факелы, их живое пламя отбрасывает причудливые тени. Мне кажется, что в этом зале я не одна… И, как только я понимаю это, я просыпаюсь. За миг до звонка будильника. Правая рука привычно скользит по другой стороне большой двуспальной кровати. По пустой стороне большой двуспальной кровати. Привычно холодеет где-то у сердца. Утренний кофе обжигающе горяч и легко бодрит. Легко, но недостаточно. В доме так оглушительно тихо, что я не выдерживаю, и включаю телевизор, какой-то музыкальный канал. Я не слушаю его, но так лучше, так присутствует хоть какой-то звуковой фон, позволяющий думать, что дом живой. А дом мертв. Я сжимаю зубами край красивой фарфоровой чашечки. Говорят: не желай – исполнится. Меня пробивает резкая дрожь, как судорога, по всему телу, от макушки до пяток. Делаю глубокий вдох и медленно выдыхаю. Нужно успокоиться. Нужно выдержать совсем немного. Роберт обещал мне длительный отпуск. По графику сегодня съемки на натуре, где-то в горах. Нужно собраться и отработать. До конца съемочного периода осталась неделя. Затем неделя передышки, переозвучание, промо-мероприятия… Моя жизнь расписана еще минимум на два месяца. Расписание спасает. И работа тоже. Но мне все равно надо будет потом отдохнуть. Я машинально потянула черную ткань, которой было задрапировано большое зеркало в прихожей. Анна велела. Кажется, только Анна меня и спасла. Она, и еще моя неугомонная, неутомимая, вечно незамужняя тетушка. Год, как не стало моей обожаемой мамы. Четыре месяца, как я потеряла отца – он не вынес жизни без нее. Мягкая бархатная ткань упала к моим ногам. Из сумрачных глубин зеркала на меня глядела она. Потерянная женщина, у которой есть все, и нет ничего. - Отработай, милая, отработай, родимая, - сжимая мою руку, отбросив придурковатое жеманство, горячо говорил Роберт. – Представляешь заголовки газет? Популярная актриса находит спасение в работе! Дашь парочку соответствующих интервью… Публика любит сильных, мужественных людей. А потом уйдешь в отпуск. Месяца на два, обещаю. Он потом еще долго говорил – отличительная черта всех режиссеров, если их не перебивать, они способны говорить до тех пор, пока у вас кровь из ушей не пойдет. Он говорил о моем последнем фильме, о рейтинге сериала, где я снималась сейчас, о моем гонораре, о надеждах на престижную премию… Я бы закричала. Тупо, громко, страшно. Зажав уши и топая ногами. Как маленькая девочка, потерявшаяся в темноте. Но я больше не была маленькой девочкой. Тогда я его послушала. Не знаю точно, почему. Может быть, потому, что в моей жизни больше ничего не осталось, кроме обожаемой работы – воплощенной мечты. Зачем мы мечтаем, если исполнение наших планов все равно может приносить боль? Ведь за исполнение мечты нужно платить, и цена будет под стать мечте. Тем больше, чем большего ты хочешь достигнуть. Я хотела всего, и все получила, почти все потеряв. Не слишком изящная тавтология… Выходя из дома, я привычно поправила траурную ленту на большой фотографии: смеющийся Джефф обнимает задорно хохочущую маленькую стрекозку Оливию. Эта фотография была сделана за два месяца до их гибели. От ослепительного солнца и вспышек камер скрывают огромные черные очки-блюдца. Обращенных ко мне вопросов я просто не слышу. Сесть в машину – я всегда вожу сама, это доставляет мне удовольствие – и уехать отсюда. На съемки мы отъезжаем от студии, там меня ждет автобус. Мертвый дом остается позади. А вместе с ним и скорбь, и оглушительная тишина, и яркие вспышки, и странные сны… По дороге на студию я перевоплощаюсь в успешную актрису, а затем – в свою героиню. За семь лет можно многому научиться. За семь лет можно вырасти из маленькой девочки в уверенную в себе диву. Но мне кажется, что такой, какой я стала сейчас, меня сделало Средиземье. Официальная версия – кома. Я и правда два месяца провела в коме. И эти два месяца подарили мне новую жизнь. Жизнь, от которой мне пришлось отказаться. Не потому, что она мне не понравилась, о, нет… Я и раньше чувствовала себя в своем мире чужой. Я отказалась от Средиземья и любви лишь потому, что меня ждали здесь. Долг, ответственность и благородство. Качества средневековых английских рыцарей. Кто в наше время является их носителем? Да расскажи я кому-нибудь, как я поступила, и объясни свои мотивы, кто бы меня понял? Обозвали бы дурой, и рассмеялись. Хотя, нет, я знаю, как минимум пять человек, которые бы были на моей стороне. И буду надеяться, что их на самом деле больше. И вот я уже не здесь, а в волнующем параллельном мире, имя которому – кино. На съемочной площадке всегда царит особое настроение, которое я так люблю. Слаженная, хоть и несколько торопливая работа команды рождает нечто новое – другую Вселенную, иную реальность. Хотя, конечно же, и здесь, как и на любом производстве, хватает черновых моментов. - И вы хотите меня убедить, что из павильона за ночь просто пропали два ящика бутафории? – ярился Роберт. Начальник охраны лениво прищурил карие глаза. - Объект находился под охраной, как обычно, - цедил сквозь зубы он. – Ничем не могу вам помочь. - Стоимость этих двух ящиков и их содержимого будет высчитана из вашей зарплаты! – нервно вскричал режиссер. – Две недели работы бутафоров и художников! Съемки просто сорваны! Я знаю, чьих рук это дело… Знаю, кто способен только на мелкие пакости! - Три тысячи долларов, по предварительным накидкам, Роб, - к режиссеру подошел коммерческий директор. – Не такие уж и мелкие. Средние, я б сказал. - Нам нужно еще две недели, Роб, - Роберт обернулся на подошедшего сзади художника по костюмам, за ним тащился устало повесивший голову бутафор с сантиметровой лентой, висевшей на шее. - Нужно перекраивать график оставшихся съемок! – сказал свое слово уткнувшийся в ворох бумаг помощник режиссера. – С учетом сложившихся обстоятельств, сегодня мы не можем себе позволить… - Мы вызовем массовку и доснимем сцены с ними, - мгновенно принял решение Роберт. – Там минимальный реквизит, и его легко привезти. А, самое главное, он у нас есть! Кингсли, звони Бартоломью, пусть пригоняет на вторую площадку людей, проведем их съемку раньше на час. А здесь… здесь придется всех актеров распустить! Роберт обернулся ко мне, и развел руками. - Извини, дорогая, придется тебе денька четыре отдохнуть, - кисло заявил он. – Я понимаю, что тебе, может быть, не вполне… приятно, но… Это все Замаскис, сто процентов уверен! Его сценарий зарубили на корню, вот он и мстит! Виски окончательно прополоскало ему мозги, похоже, больше ни на что он не способен. А жаль, знаешь, какой классный специалист был!.. Ммм… Я и сам с ним любил работать… Эхх… чего уж тут! Поезжай домой, дорогая. У студии, прямо на парковке, меня дожидались репортеры. Всего двое, но уму непостижимо, как же они сюда проникли? У охраны четкие инструкции на этот случай… - Миссис Тейт, разрешите всего два коротких вопроса! – воскликнул низенький лысоватый человечек, зажавший в руке диктофон, рядом подпрыгивал от нетерпения, интенсивно снимая меня на фотоаппарат, его коллега. - Вопросы здесь будет задавать охрана, - усталым, безразличным голосом сказала я, набирая на мобильном короткий номер. – И они не будут короткими, мистер Морган. Я бы ненавидела этого человека, если б еще хоть какие-то чувства у меня оставались. Охранники явились почти мгновенно. Морган Стронг даже почти не успел достать меня своими бесцеремонными вопросами. - Вам стоит завести личную охрану, миссис Тейт, - в который уже раз предложил мне Алекс, высокий, плечистый начальник охраны киностудии. Я, усаживаясь в машину, привычно ответила: - Я вызываю моих ребят только на мероприятия. Не люблю возню вокруг себя. Алекс неодобрительно покачал головой. Затем темное стекло и металл отделили меня от всего мира. Я захлопнула дверцу. Как же тяжело возвращаться в мертвый дом посреди дня… Как же неприятно… Анна три дня назад улетела в Москву – преуспевающая бизнес-леди не может позволить себе целыми днями сидеть рядом с безутешной подругой на другом конце света. Замужняя бизнес-леди, имеющая четверых детей. Да, такой вот парадокс. Я всегда поражалась русским, восхитительный народ, на мой взгляд… Мысли об Анне и ее веселых ребятишках напомнили мне еще кое о чем. Мне же нужно заехать к врачу за результатами последнего обследования. Пять лет я безуспешно пытаюсь забеременеть второй раз. Я бы взяла настоящий отпуск, отвлеклась бы от съемок ради маленького смешного существа… Но у настойчивой в своих просьбах Оливии так и не появилось ни братика, ни сестрички. А сейчас… сейчас это вообще потеряло смысл. Нет ни Оливии, ни Джеффа. - Я сожалею, - я знала, знала, отправляясь сюда, что мне скажет врач. Подозревала… - У вас не может быть больше детей. Роковая фраза прозвучала, и все остальное перестало существовать. Только белые стены с развешанными на них дипломами в золотистых рамочках… Я встала, и молча вышла из кабинета. Кажется, врач что-то кричал мне вслед. А вот и мой мертвый дом… Взгляд метнулся к черной бархатистой ткани, которой было задрапировано зеркало. Странно… вроде бы, я оставила ткань лежать на полу… Как всегда в минуты безотчетного страха, я прижала руку к броши в виде ветки шиповника с белыми цветами, которая была приколота к моей рубашке. Всегда теплая, легко нагреваемая теплом тела, брошь помогала мне успокоиться. Наверное, я накинула ткань на зеркало, уходя… Я точно помню, что поправила сползшую траурную ленту, но вот накрывала ли зеркало? Может быть, накрыла и забыла? Не сама же ткань на него прыгнула?.. Хе-хе, не смешно… И тут сердце мое пропустило несколько ударов. Край ткани едва заметно ПОШЕВЕЛИЛСЯ. Как будто из зеркала дунул воздух. Или как будто кто-то по ту сторону шевельнул ткань… Я сделала несколько шагов назад, сжала в руках толстый справочник, лежавший на столе, и снова подошла к зеркалу. Я резко дернула ткань вниз… И по моему телу побежали стада холодных мурашек… Дрожь подкралась к кончикам пальцев, вынуждая меня выронить справочник. Во рту пересохло. В зеркале не было моего отражения. В зеркале был тот зал, который уже давно снился мне. Тени от пламени факелов играли на его стенах и полу. Отсветы выхватывали из тьмы мраморные, ослепительно-белые… саркофаги? Дрожь усилилась, мои зубы застучали. Вот тонкий язычок пламени своим светом лизнул стоящий в самом дальнем углу зала хрустальный гроб. Его стенки ослепительно сияли даже в этом полумраке. Я вгляделась внимательней… насколько позволяло зрение… и тут гроб будто пододвинулся, угол обзора изменился и я смогла ясно разглядеть девушку, лежащую под тонкой крышкой… Не сказать, чтобы красавица… Личико маленькое, худенькое, бледное, да на носу едва заметно видны веснушки. Густые, но какие-то коротковатые ресницы. Тонкие руки… одна вытянута вдоль худенького тела, завернутого в белое одеяние, вторая сжимает какой-то ярко-красный шарообразный предмет… На лбу чудный венец с крупным лунным камнем, отражающим свет… Кроме этого венца в девушке только одно было восхитительно – длинные каштаново-рыжеватые локоны, струящиеся до пояса. Блестящие, наверняка, мягкие на ощупь. Она выглядит так, словно спит… Но не видно дыхания, хрустальная крышка гроба не затуманивается… Тут дрожь сотрясла меня с головы до ног, зубы противно клацнули. Это же я! В ужасе и замешательстве я протянула руку и коснулась черной глади зеркала. Она заволновалась под моими пальцами, как озерная гладь, круги пошли по зеркалу, расходясь все дальше. Я почувствовала холод. Мои пальцы легко прошли сквозь амальгаму, словно сквозь толщу воды. Я задержала дыхание, и тут мир вокруг меня завертелся, опрокинулся, словно я падала.