Базорексия

Бог ошибок не повторяет © Дмитрий Быков

Её всегда удивляло: и как только у него получается так искренне и громко жить? В его стремлении поступать по-своему не было ни вызова, ни бунтарства. Честность Эрика Янссона была похожа на родник — и хлестала из него во все стороны. Сандре хотелось быть на него похожей. Будь он проклят, ей так хотелось быть на него похожей, но она врёт — врёт, когда улыбается в его лицо. Сандра врёт, когда смеётся над его меткими остротами. Врёт самой себе, когда соглашается выпить с ним на брудершафт. Будто они — всего лишь друзья детства, которых на время развела жизнь. Будто ничего непоправимого между ними не случалось. Он спрашивает, не бросила ли она балет, даже как-то светски, наверное, предполагая, что она ответит. Конечно, Сандра не бросила. Всё так же корчится в пуантах. Изо дня в день. Её любовь всегда приносит одни мучения. Эрик подаётся вперёд, отвинчивая крышечку стеклянной бутылки, и наполняет текилой две влажные стопки. Всё такой же красивый. У него медвежьи руки и повадки дикого кота. Нордический профиль и губы чувственной ниточкой — Сандра рада бы забыть, насколько они горячи. Под насмешливыми льдинками его голубых глаз она зарывается в диванные подушки, расшитые цветными нитками, и душит пальцами кальянную трубку. Мутная вода булькает в колбе из зелёного стекла. Сандра затягивается до красных мошек перед глазами, и от приторного мятного дыма горят лёгкие. — За женщин, достойных восхищения, — Эрик ласкает её лицо своим шёпотом, поднимая стопку. В ноябре Сандре исполнилось девятнадцать. Женщиной она стала два года назад — в руках его лучшего друга. — Я рад, что мы встретились, милая. «Милая». Сандра ждёт от него справедливой пощёчины, но Эрик к ней несправедливо снисходителен. И убийственно великодушен. Он слизывает белую дорожку соли с её руки, коротким глотком осушает текилу и закусывает лимоном. Сандра морщится, проталкивая алкоголь в желудок, и вминается небрежным поцелуем в сомкнутые мужские губы. Пульс и гулкие басы клубной музыки заливают её уши грохотом, и в горле встаёт наждачное першение. — Эй! — Сандра оборачивается на голос, раздавшийся за спиной, и оценивает его обладателя беглым взглядом: совсем ещё юный парень, явно из богатой семьи. Волосы, уложенные набок. Лоснящиеся щёки без намёка на пробивающуюся щетину. Приталенная рубашка. В зауженных джинсах — кожаный ремень от Hermes. — Ты ведь здесь танцуешь, верно? Сандра кивает и вопросительно вскидывает брови: — Да. Но моя смена давно закончилась. Кажется, мальчишка явно не привык к отказам. — Я хотел бы заказать приват. — Я не стриптизёрша, — холодно отрезает Сандра. — Есть большая разница между гоу-гоу и стриптизом: девочки из разогрева не танцуют голыми и, уж конечно, не ёрзают на мужских коленях в вип-комнате. Парень цокает языком: — Я в курсе. Уже спрашивал у твоего босса. Но у всего есть своя стоимость, и я могу заплатить. Просто назови свою цену. Да что этот сопляк возомнил о себе? — Я что, похожа на проститутку? — Тяжёлый смешок Эрика за её плечами, кажется, пробивает дыру у неё в голове. Сандра скрещивает руки на груди. Мальчишка скалится и играет бровями, уперев многозначительный взгляд в её голые бёдра, стянутые крошечными кожаными шортами. — Чеши отсюда, пока охрану не позвала. Отвернувшись от пацана, Сандра откидывается на подушки, нечленораздельно чертыхаясь. Достали! — Что смешного? — бурчит она в сторону Эрика. Он разводит руками, улыбаясь уголком рта: — Сандра, ты бы видела себя со стороны. Тоже мне праведница нашлась, корчишь из себя невесть что. Вот только зачем? Кого ты пытаешься обмануть? Меня? Мы оба знаем, что ты из себя представляешь. И это жалко — нет, не то, какая ты есть, а твои попытки выставить себя в более выгодном свете. Ну нравится тебе такой быть — признайся в этом и найди в себе силы идти с высоко задранной головой. Тот, кто сам всё о себе знает, неуязвим для всяких мудаков вроде этого твоего несостоявшегося клиента. А это… — Эрик делает глубокомысленную паузу, стреляя взглядом в её сжатые голые ноги. — Это очень смешно. Меня всегда веселит, когда откровенное блядство пытаются спрятать под маской напускного благочестия. Это как кончиком ногтя сколупнуть нарыв. В её голове взлетает на воздух и разлетается в щепки чёртов Везувий. Сандра до жалобного треска в скулах сжимает зубы, и ехидное лицо Эрика расходится мутными пятнами перед глазами. — Я не продаюсь, — цедит она. — Я что, разве спала с тобой за деньги? Или, может быть, с Кристофером? — За деньги? Нет. У девок вроде тебя, привыкших смотреть на мир через призму своей пизды, в ходу другая валюта. Вы настолько не уверены в себе, что не можете жить, не складируя смазливые мужские мордашки в копилку своего больного самолюбия. Именно такой гнилой подтекст превращает в проституцию любой секс. Даже с одним-единственным, постоянным мужчиной. Даже в браке, одобренном самим Папой Римским. А ты, милая, спала с нами обоими. Но по-настоящему не хотела ни Криса, ни меня. Признайся в этом. Вбивает ржавые гвозди своих слов в её больное сердце — вот что делает Эрик. Ей хочется проораться. Перевернуть столик и расколотить кальянную колбу о его пустую башку. Эрик хочет, чтобы Сандра во всём призналась? О, она признается. Пусть подавится. Захлебнётся в её правде. — Да иди ты на хрен, Эрик! Тебе так хочется это услышать, да? Да! Я была с Крисом… да сама не знаю, почему, ясно? Он красиво ухаживал. Он добивался меня три месяца, чёрт возьми! А тебе было наплевать. Ты даже не смотрел в мою сторону, пока я не ответила твоему лучшему другу взаимностью. И ты ещё будешь осуждать меня? Козёл, — Сандра плюётся желчью, воткнув в бока до боли стиснутые кулаки. Эрик сидит на диване, развалившись, и смотрит на неё одновременно насмешливо и безжизненно: с таким обречённо-издевательским видом, наверное, в Средневековье шли на эшафот по ложному обвинению в государственной измене. — Можно назвать тебя другом после такого? Я готова поставить десять тысяч крон на то, что ты переспал со мной только для того, чтобы доказать Крису, какие все женщины лицемерные бляди. Шовинист хренов. — Ты бы проиграла, — спокойно возражает Эрик. Её слова отлетают от него так, будто в них нет ни грамма правды. — Или для того, чтобы самоутвердиться за мой счёт. Вы с Кристофером только и делали, что мерились размером яиц. — Сандра, я тебя хотел. Даже, наверное, слишком. Она в жизни не поверит, что он, такой сдержанный и степенный, излучающий спокойствие сытого медведя, не удержался перед её задницей и голыми сиськами. Сандра жмурится, рычит от бессилия, терзая оцепеневшими пальцами переносицу, и наконец взмахивает руками: — Я тебя тоже, Эрик. Хочешь правды — вот она: я переспала с тобой, потому что хотела. И это была самая чудовищная ошибка в моей жизни. Её ошибка стоила Эрику здоровья. — Сандра, — зовёт он её почти примирительно. Лучше бы ударил. — Ты ни в чём не… — Нет уж, Эрик, раз ты хотел от меня каких-то признаний, на, сука, жри. Я переспала с тобой, потому что любила! Если это делает меня шлюхой в твоих глазах, то ты… чудовище. Чудовище и редкостный кретин. Так подставиться из-за шлюхи. Боже! — Сандра растирает ладонью скованное подступающими рыданиями горло. — Крис лупил тебя у меня на глазах, бил ногами, а ты даже не сопротивлялся, дебил! Я ничего не могла сделать… — За дело же… Мы были лучшими друзьями, и Крис имел полное право… — Ой, завались! Мы оба знаем, чем это для тебя кончилось: несколько месяцев в больнице, диализ и пересадка почки. Ты знал, что я тоже сдавала анализы? Он глотает воздух, округлив глаза в изумлении. Лучше бы ей не видеть, как побледнело его лицо. — Сандра… — Я сказала тебе… заткнись! Эрик поднимается и протягивает к ней руки; Сандра врезается ногами в низ диванчика, отшатнувшись. — Скажи мне, Эрик, оно того стоило — больницы, тяжёлой операции, потери лучшего друга? Соразмерная цена за разовый перепихон с дешёвой шлюхой? Молчишь? Если бы ты только знал, как мне хочется тебя ударить. — Ударь, — тихо просит он, выдавив страдальческую улыбку. — Ударь меня, Сандра. Мне этого очень хочется. Эрик смотрит на неё так, будто больнее она сделать ему уже не может. Ей казалось, что не сможет сделать больнее и себе — но делает; Сандра беззвучно шевелит губами: — Я любила тебя, сукин ты сын. Ты представить не можешь, как сильно я… — У неё не получается договорить. Она хватает со столика початую бутылку текилы на каком-то слепом автоматизме и летит прочь. — Сандра! Вниз по железной лестнице. Через танцпол. Пробивая себе дорогу локтями через оголтело скачущих людей. Сандра выбегает на ночную улицу и несётся через парковку, пока не заколет в боку. Тормозит на остановке. Надо вызвать такси. — Дерьмо! — ругается она, хлопнув себя по лбу. Забыла сумочку в клубе, а в ней — всё: и телефон, и деньги, и ключи от съёмной квартиры. — Ну что за жизнь… Сандра решительно отметает мысль кинуться под колёса мчащейся по дороге фуры. Глубоко дышит. Ей просто нужно проспаться. Завтра настанет новый день, и Сандра опять измучает себя фуэте до тошноты и кровавых мозолей — ей не привыкать; снимет пуанты — и снова захочется жить. Осло — большой город. Эрика она постарается больше не встречать. Сандра вздрагивает от свиста и оборачивается. — Чего вылупились? Для вас здесь ничего нет, — хрипит она в сторону двоих парней, курящих у выхода из клуба. Всё-таки после выступления следовало переодеться и умыться: «смоки-айс» и бордовая помада, которая ей не идёт, голые ноги, живот в бронзе почти до самого лобка, сиськи навыкат: конечно, Сандра выглядит так, будто ищет на трассе клиента, и не обязательно богатого. Её обдувает резкий порыв ветра, но Сандра не чувствует холода. Она сама — холод. Вместо души — вековые ледники Гренландии. — Хватит пялиться, ну! — Если бы не хотела, чтобы на тебя пялились, то и не одевалась бы, как прошмандовка, — гогочет долговязый парень, чуть не проглатывая кадык от собственного остроумия. — Иди на хрен! — Что ты сказала? — Иди на хрен. Чего здесь непонятного? — низкий мужской рык прокатывается по ночной улице. Эрик. Сандра почти скулит от отчаяния. — Сдристнули отсюда, пока на коленях перед ней извиняться не заставил. Разговорчивые какие! И давит, давит, давит их удаляющиеся спины мощью своего провожающего взгляда. Будто в зрачки ему вставлен оптический прицел. — Сандра! — Эрик ускоряет шаг, на ходу стаскивая куртку. Такой широкоплечий и высокий. Его крупное тело в розоватом свете уличных фонарей отбрасывает на асфальт внушительную тень. — Обвиняешь меня в лицемерии, а на себя бы посмотрел, — хмыкает Сандра и давится глотком из бутылки текилы, которую всё ещё держит в ослабевшей руке. Пьяно икнув и обтерев липкий подбородок, продолжает: — Не ты ли десять минут назад убеждал меня в том, что я — конченная блядь? А тут — посмотрите на него, какой чувствительный! Оскорбился, что женщину назвали прошмандовкой в его присутствии. Правду сказали мальчики. Чего тут обижаться? Тот, кто сам всё о себе знает, неуязвим, — цитирует она его. — Разве не твои слова? — Помолчи, — осекает Эрик её. Сандра как-то бесполезно брыкается, когда он запихивает её в свою куртку, как младенца — в ползунки. — Я имею право называть тебя прошмандовкой. Когда мы с тобой наедине. Только я и больше никто. Отобрав у неё бутылку, Эрик швыряет ей в руки забытую сумочку и жадно присасывается к горлышку. — Ещё и алкаш. — На себя посмотри, — огрызается он и понижает голос: — Я вызвал нам такси. — Я не поеду к тебе, Эрик. — Кто тебя спросит? — Ты крепко об этом пожалеешь, клянусь! Он улыбается, застёгивая на Сандре куртку до самого подбородка: — Даже не сомневаюсь, милая.