Базорексия

Хоть нарочно, хоть на мгновенье, — я прошу, робея, — помоги мне в себя поверить, стань слабее. © Роберт Рождественский

Он с ней груб. Втаскивая её к себе в квартиру, Эрик так сильно стискивает женское предплечье, что у Сандры непременно останутся синяки. Если бы он не толкнул её между лопаток, то прижал бы к себе и зарылся носом в лохматые волосы. Если бы чуть не ободрал смуглую кожу, стягивая с её плеч свою куртку, то не удержался бы от поцелуя. Чёрт её знает, чем его задевает её существование. За свои девятнадцать лет он подыхал дважды — и оба раза из-за неё: вбитый в асфальт кулаками лучшего друга и распоротый на операционном столе. Эрик не боится ни боли, ни смерти — только собственной слабины. Сандра будто чует это своим подлым нутром и наслаждается. «Ты крепко об этом пожалеешь, клянусь», — швырнула она ему в лицо и теперь, кажется, исполняет клятву: всё ещё откровенно пьяная — даже после душа — ходит голая по его спальне, виляя скульптурными бёдрами, выточенными у балетного станка. — Сандра, это просто смешно. — Смешно, — она смеётся в ответ — заливисто, но ни черта не искренне. На ней нет одежды и косметики, нет белья; Сандра подставляет его взгляду то обнажённую грудь и крутую линию талии, то ямочки над поясницей и аккуратные круглые ягодицы. Плевал он. В её раздетом теле больше всего притягивает осанка — тонкая, безупречно ровная спина с позвоночником, будто выкованным из стали. — Чего ты этим добиваешься? Риторический вопрос. Понятно, чего: Сандра прогибает Эрика в ответ, мстит ему за то, как он её продавил. За её «я тебя любила» — за то, что Эрик выжал из неё эти слова вместе с кровью. — Да того же, чего и ты: хочу услышать правду. Почему ты со мной переспал? Эрик переплетает руки под мощной грудью и грохается спиной на диван напротив постели. Забрасывает ногу на ногу и задирает голову — даже глядя на голую девчонку снизу вверх, демонстрирует своё превосходство. Она не загонит его в угол. — Для тебя что, сенсационная новость, что ты красивая? — Пусть подавится. Переспал с девушкой лучшего друга, потому что она была красива. Кого Эрик пытается обмануть? Чёрные брови ломаются над её недоверчивыми лисьими глазами. — Несколько лет дружбы в обмен на трах с красивой девчонкой на заднем сиденье родительской тачки. Блеск. — Такой я беспринципный урод. Не удержался, — Эрик разводит руками. — Ты жгуче красивая. Не подумай, что это комплимент — просто констатация факта. Сандра бесшумно опускается на постель напротив и, поджимая ноги, прячет за острыми коленями голую грудь. — Других у тебя и не бывает, правда? Только ухоженные красотки. Стройные, как на подбор, чтобы удобнее было трахать на весу, вдавив в стену. — Все любят красивых девушек, Сандра, но немногие могут себе их позволить. Так что это само собой разумеющееся. Она ерошит кончиками пальцев влажные прядки на висках и беззлобно смеётся: — Зажравшийся сукин сын. Знаешь, есть что-то отталкивающее в настолько уверенных в своей неотразимости мужчинах. Эрик неопределённо пожимает плечами. Красота для него — как чистка зубов — будничная данность. Обязательная — да, но, впрочем, слишком обыденная, чтобы придавать ей решающее значение. Эрик не восхищается красотой девушек, которых укладывает к себе в постель. Его всегда удивляло, как это они умудряются слепить предмет для гордости из того, что дала природа и непременно заберёт обратно — во что не вложено ни характера, ни ума. — Какой есть, — запоздало отзывается Эрик. — Я только беру то, что мне предлагают. И снова этот её смех. Бархатный, хриплый, драматически низкий. Как если бы смеялась лиса. — Так почему ты не возьмёшь меня? Я предлагаю, — Сандра широко раздвигает колени, и он старается не смотреть ей между ног — на нежный лобок, будто созданный для мужских поцелуев. — Я же такая красивая. Она откровенно глумится над ним. — Сандра, ты пьяна. Аргумент так себе. — Да брось… Он процеживает влажный воздух сквозь сцепленные зубы и вонзается взглядом в её бесстыжие глаза. — Красивая, да. Но это на один раз. Мне никогда не нравились девушки вроде тебя, — его голос фальшивит, как расстроенное фортепиано. — И какие же девушки тебе нравятся? — Нежные, ранимые. Слабые… Которые плачут в обнимку с ведёрком шоколадного мороженого, когда им больно, а не стискивают зубы. Которые нуждаются в мужчине… — В конкретном мужчине или мужчине вообще? — перебивает Сандра. — Уверена, сперма от них в голову тебе не бьёт, потому что… что толку? Ты или кто-то ещё — такие девчонки слабы по определению, уже сдавшиеся, заведомо капитулировавшие. Их слабость перед тобой не делает тебя более… мужчиной. Говорят, что противоположности притягиваются — бред. Слабак тянет сильного назад, и это противоестественно, как играть с едой. Тигр должен трахать тигрицу, а антилопу — жрать, — Сандра затягивает вокруг его шеи удавку из своих слов — вот что она делает. Её неприятно слушать. — Дай угадаю… Ты кормишься тем, как они смотрят тебе в рот? В этом никакой ценности, Эрик. Восхищение людей, которые слабее тебя, ничего не стоит. Пусть их даже будет целый гарем… Если бы им восхищалась девушка вроде Сандры Майклсон, ему бы хватило её одной, но Эрик всю жизнь компенсирует количеством качество. Короткая ночь расставила всё по местам: он кутал эту гордую суку в свою куртку — и её дрожащие губы стоили дороже всех пролитых из-за него слёз. И Эрик ни за что ей в этом не признается. — Ты валишь с больной на здоровую. — Извини? — Когда говоришь о восхищении людей, — уточняет он. — Но это больше о тебе, а не обо мне. Я помню, как впервые увидел тебя, Сандра. Ты танцевала на сцене… в группе других девочек. Чуть грубовато и чересчур эмоционально — так, будто делала это для единственного человека. Который не пришёл. — От его резкости с её самонадеянного лица сползает вся краска — оно становится серое, как дым. — Я о твоей матери, если что. Она ведь ни разу не пришла, правда? Ни на одно твоё выступление. Зато приходил Эрик. Каждый раз. И представлял, что она танцует ради него одного. Чёртов мазохист. Они оба — мазохисты: она танцевала на кровавых мозолях, улыбаясь, но ни разу не посмотрела в его сторону. — Она ведь тоже балерина в прошлом, так? Думаю, только её мнение и имело для тебя значение. Почему она тебя не любит, Сандра? Ты неудобно родилась, поломав ей карьеру? Или дело в твоём отце, который… Ты хотя бы в курсе, как его зовут? Что ж, это многое объясняет. Заботливого Криса, например, которого ты совсем не любила, но в котором было достаточно мужика. И, наверное, меня. Девочки, росшие без отцов, ты знаешь, часто заканчивают, как ты… Любая бы расплакалась и убежала. Только не Сандра. Держит удар. От белых губ, перекошенных железной улыбкой, жарит в затылке больше, чем от её наготы: единственная из девчонок, до которой не нужно снисходить и опускаться — Эрик может говорить с ней на равных. На своём языке. — Ты ничего не знаешь о моей семье, — выговаривает она сквозь зубы. — Знаю. Сказать, откуда? Я приезжал в Осло где-то год назад. Хотел тебя увидеть, — продолжает Эрик, не дожидаясь ответа. — Но дома застал только твою мать. Оказывается, она такая молодая. Сколько ей было, когда ты родилась? Точно не больше двадцати. И, знаешь, она просила не портить тебе жизнь. Сказала, раз уж не получилось у неё, так пусть хотя бы у тебя. — Эрик… — Сандра напрасно надеется его оборвать — он должен вытащить эту занозу. — Ей правда нравится, как ты танцуешь. Она считает, что ты можешь многого добиться, иначе бы ни за что не выставила меня за дверь. Но… я думаю, это всегда тяжело — смотреть, как твою мечту исполняет кто-то другой. Пусть даже и родная дочь. — Сволочь ты, — роняет Сандра раздавленным тоном. — Вот и поговорили, — усмехается он и обводит взглядом её распластанное раздетое тело. — Хватит уже. Там в ящике свежие рубашки, возьми. А то ведёшь себя как шкура. Она и не думает его слушаться. — Почему «как»? Издевается. Сам напросился — ужалил ядовитую змею. И теперь эта голая курва испытывает его жилы на прочность. Её холодные и хищные глаза царапают его лицо, кадык и плечи, грудь, стянутую внезапной теснотой рубашки; сводит скулы. Не смотреть, не смотреть, не смотреть на её узкие ладони, обнимающие высокую грудь. Как она тянет себя за соски. Как облизывает пальцы. Как жёсткий живот вздрагивает под её рукой, спускающейся вниз. — Сандра… какого чёрта ты делаешь? — Оправдываю твоё мнение обо мне. Хочешь меня трахнуть? До боли в члене. Эрик смотрит на её тонкие пальцы; раскрыв согнутые ноги, Сандра ласкает себя влажными поверхностными мазками и вьюном извивается под своей рукой, прикусывая губу. Кипящий пар заполняет лёгкие. Гадина! То ли выдрать во все дырки, то ли отлупить. — Возбудился? — Нет! — выплёвывает он. — А так? Сандра проглатывает воздух со всхлипом, и раскрывшиеся губы выдыхают сухой стон. Кажется, её взмыленное, лоснящееся тело изводится не от собственных пальцев, а от его жадного взгляда. В издевательских почерневших глазах проскальзывает холодок, и Сандра жмурится, как если бы ждала пощёчины, когда он встаёт с дивана и нависает над ней тяжёлой тенью. — Ненатурально стонешь, — рычит Эрик. Она пытается сомкнуть колени, ощутив его руку между ног. — Ты даже не влажная. Оба её запястья легко умещаются в его ладонь; Сандра бьётся в тисках его пальцев, когда Эрик заламывает её руки над головой. Чёрт. Она в ужасе. Как будто он собирается её сожрать. Эрик пьянеет от её побледневших щёк — пьянеет от собственной власти. Его злые пальцы подчиняют её тело и вышибают из трясущейся груди жалобный скулёж. Стучит в горле, и огненная волна окатывает его горячими мурашками до самого затылка. Эрик уверен, что эта сука такими беспомощными глазами не смотрела ни на кого. — Пожалуй, с тебя хватит, — Эрик шепчет ей в лицо, вынимая пальцы и целуя блестящую женскую влагу, осевшую на подушечках. — Сандра… ты думаешь, мне будет трудно заставить тебя кричать под собой? Нет. Я могу сделать с тобой всё, и ты позволишь… Ты позволишь мне всё, даже если захочу выдрать тебя в зад. — Эрик… — Мы оба знаем — в этом нет никакого секрета, — Эрик добивает её урчащим, каким-то тигриным шёпотом; его ладонь оставляет на её подбородке липкий след. — Только я не привык кидаться на всякое голое мясо, которое раздвигает передо мной ноги, и ни одной девке не позволю управлять собой посредством пизды. Поэтому оставь эти выкрутасы для недалёких лузеров и тринадцатилетних пацанов со спермотоксикозом. На нормальных мужчинах это не работает. От её открытого взгляда его прошивает озноб; Сандра смотрит на него с каким-то грустным облегчением, будто Эрик сказал именно то, что она хотела услышать. — Чёрт возьми, да. В этом весь ты. Сука, такой сдержанный. Такой… — Сандра держит его тяжёлый взгляд; их разгорячённые лица разделяет несколько сантиметров духоты. — Ты всегда знаешь, что сказать, у тебя всему находится объяснение, ты сильный и прямой, уверен в том, чего хочешь от жизни и окружающих людей, и получаешь желаемое. Так какого хрена, Эрик, скажи, ты заливаешь мне про то, что не удержался? Про то, что не устоял перед моей красотой? Сука! Эрик чувствует себя загнанным в ловушку. Щенком в её руках. Сандра толкает ногой его в грудь — мужское сердце бьётся под женской ступнёй, как бабочка, угодившая в паутину. Эрик обхватывает щиколотку и смотрит на жёсткие пальцы, изуродованные балетом: единственное некрасивое в её красивом теле. И самое прекрасное. Восхитительный изъян. Вся мощь характера хлещет сквозь маленькие измученные ступни: Сандра Майклсон идёт к цели через боль, пока нежные девушки, которыми Эрик привык себя окружать, плачут в обнимку с ведёрком шоколадного мороженого. Эрик прижимается губами к голубой венке на своде стопы, и Сандра брыкается в его руках, ловя в дрогнувшую ладонь болезненный вздох. — Я изменила Крису, потому что шкура, как ты выразился, — бормочет она. — Ты хотел, чтобы я призналась в этом. Хорошо. Я ему изменила с тобой, он избил тебя до полусмерти, и ты потерял почку. Теперь я хочу, чтобы ты признался тоже. Почему ты предал лучшего друга? В голове стоит какой-то механический шум. Кажется, лопаются мускулы в спине, и волосы на макушке встают дыбом. Некуда деться и слов не подобрать. Её пристальный лукавый взгляд разъедает его глаза, как серная кислота. Эрик часто дышит, раздирая пуговицы рубашки на груди; Сандра утыкается испуганным взглядом в его голые плечи, пищит жалобное «не надо», пытается спрятать свою наготу непослушными руками и ползёт от него по кровати. Ух ты. Оказывается, Сандра умеет бояться. От её безоружного вида щемит в солнечном сплетении. — Дурочка, — смягчается Эрик, заворачивая её в свою рубашку — в неё бы, наверное, уместилось три Сандры Майклсон. Неужели она думает, что он сможет её обидеть? — Хватит уже. Ты изменила Крису, потому что любила меня. И любишь до сих пор. Сандра медленно поднимается, смыкая на узкой талии полы рубашки, — так, будто боится, что сердце вывалится наружу. — Я хочу уйти, — сипит она. — Пожалуйста, отпусти меня… — Как будто Эрик держит её на цепи. Будто она — хищная птица, сидящая у него на рукаве. Будто только его слово имеет для неё решающее значение, и он не даёт ей дышать и жить без оглядки. Такое знакомое чувство… Эрик обнимает её распрямлённые плечи, такие маленькие — и твёрдые, как металл. — Эрик… — Ты права, — выдыхает он ей в макушку. — Ты сказала, что восхищение тех, кто слабее, стоит дёшево, и ты права в этом, Сандра: чтобы выглядеть мужчиной в их глазах, не нужно быть исключительным. За ними не нужно тянуться, скорее, наоборот — тащить их на своём горбу; и не имеет значения, что ты из себя представляешь и какой твёрдости у тебя кулаки и яйца. Ты мужик по определению. Ну а мне всю жизнь хотелось иметь что-то, что бы выделило меня из толпы. И если ты считаешь, что я сильный и прямой, то… Чёрт, Сандра. Мне так хотелось… — Эрик запинается. — Мне бы хотелось, чтобы на меня посмотрела девушка вроде тебя. И… это ужасно, знаю. Клянусь, мне было бы легче, если бы ты оказалась дешёвкой. Самообман. Эрик презирает себя за эту слабость. — Я хотел бы, чтобы в тебе было что-то настолько отталкивающее, что сделало бы тебя более достижимой… для меня. Одному богу известно, с каким усилием он вынимает из себя эти слова — будто выжимает воду из булыжника. Эрик закрывает глаза и прячет нос в её всклокоченной макушке, целует мокрые волосы и радуется, что Сандра не видит его лица. — Я тебя любил. Люблю до сих пор, Сандра. — На то, чтобы признать свою слабость, у него уходят все силы. «Ничего не говори. Пожалуйста, скажи хоть слово. Обернись. Не смотри на меня, милая», — в голове у него такая каша. Истерический смешок сотрясает её хрупкое тело. Сандра тычется влажным носом в узел из его рук, сцепленных над её грудью. — Это ведь ты… Ты не смотрел в мою сторону, Эрик. Вот моих подруг… ни одну не обошёл вниманием, чёрт тебя побери. Ты говорил, что я не в твоём вкусе… Он бы не вынес. Эрик желал её восхищения так же, как боялся её отказа. Смертельно. — Ну тебя к чёрту, — бурчит Сандра, целуя его кулаки. Он почти стонет от облегчения и трётся носом о её висок. — Ещё обвиняешь меня в блядстве. Мне даже интересно… сколько их было у тебя? — Много… У Мелани — лисий разрез глаз, у Бриджит — запястья с жёсткими венами, у Иви — хрупкие колени, у Натали — царственная осанка и манера смеяться всем телом, закрывая обеими ладонями лицо. Фрида тоже танцует и умеет садиться на шпагат. И ни одна не имела столько власти над его душой. Ни одна не умела посмотреть на Эрика так, чтобы захотелось сдохнуть. — Ни одна не ты.