Его безумие

      День Джонатана не задался с самого утра.       Он проспал, из-за чего опоздал на работу, и отец устроил ему выволочку при всех подчинённых. При этом Валентин не забыл похвалить своего приемного сынка Джейса с заключением выгодного контракта с Лайтвудами. Как будто отец не знает, что братцу это удалось только потому, что наследник Лайтвудов, Александр, непрестанно дрочит на Джейса. По мнению Джонатана, в этом мире нет ничего более мерзкого, чем мужчина, трахающий другого или мечтающий об этом. Нет, сам Моргенштерн ничего против анального секса не имел, более того он любил трахать аппетитные попки, но только если они принадлежали девушкам. И желательно рыженьким зеленоглазкам, они возбуждали его неимоверно.       Вторым гвоздём в крышке гроба настроения Джонатана опять-таки стал отец. Ему срочно понадобился контракт с сетью ночных клубов «Благой двор», и рвать жопу, чтобы его получить, предстояло ему, Джонатану. Хотя «любимому» папочке было опять-таки прекрасно известно, что хозяйка «Двора», бывшая любовница сына. С которой расстались они далеко не друзьями. Но делать нечего. Пришлось ехать на встречу с «Королевой», на которой эта высокомерная сука вытащила из Джонатана все жилы.       После встречи с титулованной дрянью Джонатан направился домой, в свой пентхаус в центре Нью-Йорка, где надеялся в тренажерном зале выпустить весь пар. Конечно, можно было вызвать одну из своих подстилок, как известно, секс помогает расслабиться, но мысль, что потом придётся себя выскабливать от грязных рук очередной шлюхи, его не прельщала. В который раз в голове промелькнула мысль, что вполне возможно стоит найти себе девственницу, которую иметь будет только он, но Джонатан тут же отогнал эту мысль. Что за бред, в самом-то деле, ему что, надо обращаться к людям, которые занимаются аукционами целок, или похитить какую-то школьницу-малолетку и запереть её в своей квартире в чулане. Дабы никто не тянул к ней свои грязные лапы, или она сама не прыгала с члена на член.       Размышляя на тему, что все женщины, и не важно какой у них возраст и степень развращенности, шлюхи, Джонатан прошёл в свою квартиру и тут же пожелал покинуть её, причём, как можно скорее. В гостиной у большого панорамного окна облачённая в красное, цвета артериальной крови шёлковое платье и дорогие украшения из рубинов и бриллиантов высшей пробы стояла его мачеха, Лилит. — Чем обязан? — холодно спросил Моргенштерн.       Джонатан искренне любил мачеху. Она была единственной матерью, что была у него когда-либо. Родную, ту, что его родила, Моргенштерн почти не помнил. Джослин Фэйрчайлд бросила успешного мужа-бизнесмена и семилетнего сына, променяла на нищего копа. Интересно, чем он её взял? Что смог дать такого, чего не смог предоставить Валентин? Ответ был один — любовь. Да вот только не верил Джонатан в любовь. — Здравствуй, Себастьян.       Джонатан ухмыльнулся. Это с Лилит у них было общее. Ни он, ни она на дух не переносили имя, данное ему Джослин. Когда Джонатану было четырнадцать, он взбунтовался и объявил, что теперь его будут звать Себастьян, но никто, кроме мачехи Джонатана не услышал. Отцу не было дела до старшего сына. В тот год в их доме появился золотоволосый и златоглазый сирота Джонатан Эрондейл, которого буквально за полгода всегда сдержанный в своих эмоциях и чувствах Валентин стал называть сыном или уменьшительно-ласкательно Джейсом. — Добрый вечер, мама. Побоюсь показаться неоригинальным, но все же, чем обязан твоему присутствию? — Разве у матери должна быть причина, чтобы увидеть своего ребенка? — глубоким грудным смехом засмеялась Лилит, отходя от окна и заключая сына в ласковые объятья.       Джонатан тоже не смог сдержать улыбки. Улыбка меняла его холодное замкнутое лицо, делала его более человечным. Дождавшись, когда Лилит разожмет объятья, молодой человек направился к бару, на ходу расстегивая пиджак и ослабляя узел на галстуке. — У матери нет, а у тебя да. В последнее время ты занята новым проектом, художественная галерея, если мне не изменяет память. И времени для светских визитов у тебя нет.       Снова смех Лилит, подобно журчанию водопада, раздался в полутемной, освещённой лишь огнями с улицы гостиной. Женщина последовала вслед за сыном и с благодарностью приняла бокал красного вина из рук Джонатана. — Ты слишком прямолинеен, сердце моё, — ласково попеняла Лилит сыну, поднося бокал с алой жидкостью к губам. — Поэтому Валентин и злится. Слишком ты похож на него. — Ты пришла поговорить об отце? — Упаси Господь, говорить с тобой о Валентине, — притворно ужаснулась Лилит, с нежностью проводя по светлым, аккуратно зачесанным назад волосам сына. — Но в этот раз ты прав. В какой-то степени разговор пойдёт о твоём отце.       Джонатан поморщился, рука привычно, в такие моменты, протянулась к ящику, где лежала пачка сигарет, но поймав взгляд мачехи, молодой человек отдернул руку и устало потер виски. Голова болела адски. — Тебе знакома фамилия Гэрроуэй? — тихо и даже как-то виновато спросила Лилит.       Джонатан напрягся, пытаясь вспомнить. Где-то на задворках сознания промелькнуло что-то связанное с этим именем, но ухватить хвост ниточки-воспоминания Себастьян не смог. — Нет. Не знаю, — отрицательно качнул Джонатан головой. — А что-то случилось? — Нет, нет, — с чуть слышным вздохом облегчения произнесла Лилит. — Просто в галерее должны висеть полотна малоизвестных, но талантливых художников, и мне на оценку прислали несколько работ. И там были полотна этого Гэрроуэйя. Мне просто казалось, что ты говорил о художнике с таким именем. — Нет. При всей моей любви к живописи такого художника я не знаю. И причём тут отец?       Лилит виновато прикусила губу, а затем произнесла: — Отец хочет тебя женить на Изабель Лайтвуд.        Джонатан, сделавший глоток вина, поперхнулся, услышав имя предполагаемой невесты. — Отец с ума сошёл? Я опущу то, что ей только исполнилось восемнадцать, но о её постельных подвигах не знает разве что глухой. Она же шлюха, на которой уже пробу ставить негде.       Лилит только пожала плечами. Они с Джонатаном ещё минут двадцать обсуждали предполагаемую женитьбу. После чего телефон Лилит стал разрываться от звонков мужа. Валентин требовал жену домой.       Позже, выходя из душа и обматывая бедра полотенцем, Себастьян вспомнил, где и при каких обстоятельствах он слышал фамилию Гэрроуэй. Впервые почти за восемнадцать лет кто-то произнёс фамилию любовника матери. Теперь стало ясно поведение Лилит, она боялась ранить сына новостью, что его предательница-мать вернулась в Нью-Йорк.       Мысли стаей голодной саранчи крутились в светловолосой голове, не давая сосредоточиться на чем-либо. Для начала надо было бы позвонить мачехе и выведать у неё подробности, но в таком состоянии этого делать не стоит. Выругавшись, молодой человек натянул первые попавшиеся джинсы и футболку, схватил кожаную куртку и, обув кеды, поспешил на улицу. Ему нужно было успокоиться.       Когда в голове Джонатана наступил хоть какой-то порядок, а мысли прекратили метаться, на часах было три ночи, город спал, а сам Себастьян забрел в какие-то трущобы. Тяжело вздохнув, молодой человек начал искать указатели, попутно доставая мобильный и набирая номер такси. Он устал, и идти домой пешком не было никакого желания.       Он проходил мимо тёмной подворотни, когда тихий стон достиг его ушей. В обычном своём состоянии он бы прошёл мимо, какое ему дело до перепившего, обдолбанного бродяги. А кто ещё, как не отребье, может валяться и скулить за мусорным баком? Но сегодня был явно не его день, и Джонатан направился в грязный, воняющий мусором и мочой переулок. — Блядь, — сорвалось с губ Себастьяна, когда в тусклом свете, что дарил экран телефона, молодой мужчина увидел девушку.       Даже не так, это была девочка. Невысокая и хрупкая, с копной грязных, спутанных и слипшихся от засохшей крови, рыжих волос. Её кожа, неестественно бледная, светилась в темноте. Губы малышки были разбиты, и кровь успела запечься в уголках и на подбородке. На скуле наливался синяк и не один. Руки девочки тоже были в порезах и ссадинах, а глаза были закрыты. Дыхание девочки было хриплым и прерывистым.       Джонатан сам потом не мог объяснить свои действия. Стащив с себя куртку, он поспешил укутать малышку в неё и, подхватив девочку на руки, поспешил в начало улицы, туда, где, горя фарами, его ожидало такси. Сев в машину и назвав адрес, Себастьян в контактах своего телефона принялся искать номер Ходжа, их семейного доктора.       Уже позже, после ухода Ходжа, стоя у окна, где ещё вечером он застал мачеху, Себастьян с неудовольствием чувствовал, как кровь горячим потоком приливает вниз, к твердому как камень члену. И проклиная картину, всплывающую под закрытыми веками. Рыжие волосы, разметавшиеся по черному шёлку его простыней. Бледная, почти прозрачная кожа, сквозь которую была видна каждая венка, и кровь, что подобно диковинным цветам, расцветала на коже малышки.