И над нами смеялись звезды

Идут годы. Они всегда разные, но всегда вместе. Эдвард оканчивает медицинский университет, Освальд ничего не оканчивает. Он бросает учебу посреди второго курса, потому что мама болеет. Работу он ищет долго, часто меняет места, бродит в самых низах и однажды попадает к Фиш Муни. Об этой женщине шепчется весь город. Правая рука дона Фальконе — главного мафиози города. Властная, беспощадная, она берет к себе только бойцов. Освальд не боец в традиционном смысле этого слова, он физически слаб, но цепляет мисс Муни своей жестокостью. — Маленький и злой, — усмехается она, уверенно отодвигая ярко-красную челку вправо. — Похож на пингвина, — бросает кто-то из шайки громил за ее спиной. Освальд вскидывает голову, сжимает крепче нож — его сегодняшнее оружие — и хочет кинуться на говорившего. — Тише, — шепчет мисс Муни. — Тебя зовут Освальд, так? Ты должен заслужить это имя, — она склоняет голову вбок и манит его пальцем. — Идем, мальчик. Сильная. От нее веет харизмой. Черные волосы, переходящие в красные на концах, напоминают Освальду смерть и кровь. Пахнет она так же ярко, броско. Какие-то специи. Освальда тянет к ней. Он чувствует, что с ней он будет сильнее. А вскоре понимает, что сильнее будет он без нее. Фиш не глупа, но он умнее. Она хочет обыграть Фальконе. Освальд может обыграть их всех. Освальд увлекается этим миром, пропадает днями, иногда неделями. Мама ругается, но привыкает. Эдвард молчит, ничего не спрашивает, будто это не его дело. Теперь мафия его дом, а бандиты его семья. Так говорит Фиш, но в самом деле Освальд не имеет здесь ни единого друга. Он не доверяет никому. Здесь предателей — сотня на квадратный метр. Он и сам предатель. Пока что только в уме. Главное — терпение. И Освальд терпелив. Он носит чертов зонтик для Муни, а грезит тем, чтобы зонт кто-то нес над ним. Он влюблен в идею власти. Он одержим амбициями и чувствует себя наконец-то кем-то. А потом ему ломают ногу и почти подстреливают, объявив крысой. Приходится бежать из города на время, чтобы позже вновь вернуться в игру. Его нет дома месяц или два. Он возвращается в Готэм, оставляя за собой море трупов. И снова оказывается внизу, только теперь у дона Марони. Как считает дон Марони, конечно же. Дон Фальконе считает иначе. Он появляется у Эда только через три месяца разлуки и впервые получает самую настоящую истерику. Эд, всегда такой спокойный, бесится, кричит, обвиняет его во всех смертных грехах, а затем, вывалив все, что думает, добавляет: — Что с ногой? Освальд пожимает плечами. Ему хорошенько приложили стулом по коленной чашечке, но он толком не обращался к врачам: возникнет куча вопросов. Эд его осматривает. Недовольно ворча и комментируя его мерзкое поведение, но осматривает. — Ты теперь всегда будешь хромать, знаешь? Освальд знает, догадывался. Ему совсем не становилось лучше и вряд ли станет потом. Он окидывает помещение взглядом. Квартира Эда всегда была миленькой и маленькой. Теперь ее украшает и пианино. Огромное, деревянное, потрескавшееся — наверняка достал на барахолке. Освальд улыбается: ему нравится игра Эда. Когда Освальд впервые увидел его за инструментом, он влюбился вновь. — Уродством меньше, уродством больше, — усмехается Освальд, думая, какой лимит у Эда. Когда количество уродств превысит количество его любви? — Ты не уродлив, — шепчет Эд, тяжело вздыхая. — Только вот… — он слегка улыбается, в его глазах сверкает хитринка. — Теперь придется быть более изобретательными в сексе. Не хочу тебе делать больно. Освальд хихикает. Они сидят на диване, и Освальд обвивает руками его талию. — Выкрутимся, — обещает он. Эдвард целует его в скулу и щеку, прижимает к себе сильно и нежно, а затем тихо шепчет: — Выглядишь измотанным. Хочешь спать? — Я достаточно сплю. — Между прочим, коалы спят от девятнадцати до двадцати двух часов в сутки. Освальд смеется. Как же ему этого не хватало. Дурацкие факты, мягкость карих глаз, которые, кажется, почти на нее не способны. Эдвард никогда не говорил, что любит его, но к чему слова, когда есть столько доказательств? — Мы не коалы, — отвечает Освальд. — И слава богу. Я бы не смог так долго спать. Я хочу жить. — Именно это в тебе меня восхищает. Если и есть слова лучше, приятнее слов любви, то, наверно, вот они. Один вечер, одна ночь в компании любимого человека, и утром Освальд снова сбегает. Эд уже привык к его пропажам, а у Освальда слишком много дел, чтобы переживать на этот счет. Так они и живут. Освальд все больше прорастает в преступном мире, Эд работает, а на досуге устраивает местной полиции шоу. Освальду хочется денег и власти. Эдварду развлечений. Преступления, обрамленные в ребус. Убийства, превращенные в загадку. Эдвард хорош. И Освальд с энтузиазмом наблюдает за его деяниями, никогда не вмешиваясь. А Эдвард не лезет в его бизнес до поры до времени. Освальд увлекается своей игрой настолько, что пропускает момент, когда Эда отправляют в лечебницу Аркхам. Он ругается со всеми, запугивает, пытает, но даже близко не подходит к тому, чтобы вызволить его. Освальду уже тридцать три. За свою жизнь он потерял мать. Обрел и также потерял отца. Побеждал и проигрывал, падал и поднимался, но всегда за его плечом стоял Эдвард. Аркхам — то место, где меняют людей. Освальд испытал это на собственной шкуре. Его сделали никчемным послушным маленьким мальчиком, и лишь сильное потрясение — смерть отца — смогла привести его в себя. Он отдаленно помнит, как Эд пытался, как Эд предлагал порезать шестерку его врага, как с надеждой рассказывал о своем очередном преступлении и ожидал восторгов, но Освальд лишь повторял, что они еще могут стать лучше, добрее. И когда Эдвард отчаялся, когда они оба отчаялись — Эд вернуть Освальда, а Освальд образумить Эда — Освальд просто тихо ушел, осторожно закрыв за собой дверь. Аркхам разрушил его жизнь, которую так сложно было собрать по кирпичикам. И если Освальд не поторопится, он сделает это снова. Все, что у него осталось, это короткие встречи и грандиозные планы вне стен маленькой комнатки для свиданий. Освальд понимает, что недоглядел, что бросил Эда тогда, когда был нужен. Впереди выборы, и Освальд — один из кандидатов в мэры, а он и думать ни о чем не может, кроме Эда. День за днем он перебирает планы в голове, как умелая рукодельница нити для пряжи, и однажды он находит нужный рычаг. Он вытаскивает Эда, добравшись до главврача, и больше не собирается отпускать его от себя. Квартирка, которую Эд снимал черт знает сколько лет, уходит к другому жильцу, и Освальд чуть ли не силком гонит его к себе в особняк. Он огромный — места всем хватит. К тому же, как прекрасна мысль о том, чтобы каждое утро просыпаться в объятиях своего мужчины. План гиперопеки проваливается, когда безопасная зона обращается в поле игры для Эда. Он сует нос во все дела, которые его не касаются, высказывает свое мнение, устраивает мини войну с подчиненными Освальда. Но пик его безумия приходится на выборы — он проходится по всем ключевым фигурам Готэма и забирает взятки, которые Освальд так старательно раздавал. И если беспорядок, наводимый Эдом в доме, еще можно было простить, то это — предательство. Тогда Освальд впервые наставляет на него пистолет, а в следующую секунду узнает, что выиграл. Эдвард оказывается бесценным помощником, несмотря на свой странный взгляд на мир. Он верит в Освальда больше всего на свете, а Освальд просто верит ему. И решение сделать Эда своим советником кажется таким правильным, естественным, необходимым. — Меня даже немного смущает это, — шепчет Эд ему на ухо в спальне, освещенной лишь неярким ночником. — Что «это»? — уточняет Освальд, улыбаясь, потому что дыхание Эдварда щекочет его кожу. — Мне кажется, или я добился должности через постель? Они смеются, Освальд пододвигается ближе, кладет голову ему на плечо и легонько целует куда-то в шею. — Тогда тебе придется очень хорошо ублажать своего босса, чтобы тебя не выгнали, — игриво шепчет он и резко хватает Эда за задницу, за что получает внезапный укус в плечо. — А на самом деле, — тихо добавляет он, не переставая улыбаться, — ты заслуживаешь этого места больше, чем кто-либо другой. И это правда. Мафия не та сфера, где можно приобрести друзей и кому можно довериться. Все мечтают тебя ударить, обвести вокруг пальца, и повсюду раздается этот едкий тошнотворный запах лжи. Эдварда власть не интересует. Эдварда интересует только Освальд и его благополучие. А еще загадки и это дурацкое баловство вроде ограбления банка с намеренно оставленными уликами, которые не приведут полицию ни к чему. Их отношения не всегда идеальны. Сквозь года Освальд проносит понимание, что его первым убийством была девушка Эда, которую тот любил. Иногда ему кажется, что Кристен и правда была самым сильным чувством в жизни Эдварда. Просто потому что он говорил, что любит ее, уже спустя несколько минут от знакомства. Освальду он этого не сказал за все шестнадцать лет. И все шестнадцать лет в Освальде зреет мысль о подлинности любви. Освальд обещает себе, что если когда-нибудь Эд встретит другого или другую, он не будет мешать. Он позволит ему в этот раз стать счастливым. И тем самым докажет себе, что действительно любит Эда. Хотя кому нужны эти дурацкие доказательства? Они живут в согласии почти все время. Они друзья, правители и любовники. Однако ссоры не могут не мелькать хотя бы иногда. И эти ссоры зачастую взрывные: если раньше они заканчивались криками, спорами и примирением, то теперь это переходит на новый уровень. Однажды Виктор выбешивает Эда, и тот его увольняет. Увольняет главного киллера, верой и правдой служившего Освальду несколько лет! И за что? За то, что Зсасз назвал Эдварда шлюхой мэра. И он ведь правда лишь жалкая шлюха, если его действия, как советника, основываются на обидах. Это Освальд ему и говорит, добавив, чтобы Эд немедленно отправился извиняться. — Ты это устроил, ты и расхлебывай, — безжалостно заявляет Освальд. — Нет. Конечно, отказ был очевиден. Эд не хочет унижаться перед шестерками, ему не позволит гордость, но Освальду плевать. Лицо Эда непроницаемо, глаза чернее, чем обычно, в них совсем не видно зрачков. Он похож на скалу, о которую бесполезно биться, и Освальд упрямо хватает воображаемую кирку. — Ты пойдешь и извинишься, — он наступает на Эда, выставив указательный палец. — Это мой бизнес. И это мои люди. Ты не имеешь права распоряжаться так, как тебе хочется. Эдвард нарочито поправляет идеально лежащий ворот пиджака. — Советник как раз имеет на это право. — По обоснованным причинам! — взрывается Освальд. Он чувствует, как кровь приливает к щекам, горло саднит после крика. Он в бешенстве смотрит на Эда, сжимая кулаки. Нельзя путать бизнес и дружбу — так говорят многие. Нельзя путать бизнес и любовь — понимает Освальд. Он вышвыривает Эда из особняка как вшивую провинившуюся собаку, возвращает Виктора и весь чертов вечер ходит из угла в угол с бокалом вина, ожидая, когда же эта шавка приползет с извинениями. Шавка не приползает. Возможно, потому что не считает себя шавкой. Возможно, потому что ее лучше не злить. Возможно, потому что принимает это как объявление войны. И эту войну запомнит весь Готэм. Эд начинает с малого. Зная расписания и устройство работы организации Освальда, он срывает деловые встречи, затем пускает в ход оружие, убивает маловажных людей. Он разъярен, и Освальд впервые становится причиной такой ярости. Эд уводит часть его подчиненных под свое крыло, Освальд не остается в долгу, устраивает ему засады и объявляет в розыск. — Приведите мне его, черт возьми! — в сотый раз вопит Освальд. — Живым или мертвым? — уточняет Зсасз, стирая капельку крови с идеально-острого клинка. — Живым! — вспыхивает Освальд. Будто это и так непонятно. — Я покажу ему. Он приговаривает подобное так часто, хотя в своих фантазиях доходит только до очень звонкой пощечины и, возможно, хорошего удара в солнечное сплетение. Он зол, он хочет проучить и поставить на место, но ему не хватает сил даже подумать о настоящих пытках. Освальда давно в криминальных кругах почитают за особенную кровожадность. Но Эд не тот случай. Совсем не тот. И пока он проявляет эту жуткую жалкую слабость, Эдвард дебоширит. Он с восторгом мешает Освальду везде и во всем. У него точно есть шпионы, но кто? Как? К нему примыкает девчонка, которая раньше с такой милой улыбкой подавала Освальду чай, а заодно знала парочку важных секретов. Она с Эдвардом ненадолго — Освальд лично ее расстреливает на глазах у бывшего советника. — Ты! — только и кричит Эд ему вслед, а Освальд уже исчезает, словно пар над остывающей чашкой, потому что сегодня он в меньшинстве. Эд уводит у него контракты. Он хитер, умен, и он делает это просто назло, ведь он никогда не хотел никакой власти. Ставки поднимаются, на улицах случаются перестрелки, город замирает в панике, и в один прекрасный день готэмский завод по производству керамических изделий взлетает на воздух. Освальд любил этот завод, как свое дитя, как самый трудно добытый трофей, как символ их любви тоже, потому что именно благодаря Эду он его в конце концов обустроил. А теперь Эдвард безжалостно взрывает это место, зная, сколько сил в него было вложено. Освальд злится. Полиция на него давит. Никто не может найти обезумевшего Эда, который носит все больше и больше зеленого, кричит, что он Загадочник, и кривляется. Освальду кажется, что, может, зря он его вытащил из Аркхама. А потом вспоминает железный прибор, впивающийся в голову острыми шипами, и понимает: нет, не зря. Он ненавидит Эда — Эд ненавидит его. Он выдумал себе самое дурацкое имя и помешался на мести. Бедного маленького Эдди выгнали из дома — Эдди не смог этого стерпеть. Ночами охрана никуда не расходится. Сигнализация, огромные бугаи у входа, и все напрасно. Поздним вечером, когда Освальд в тишине собирается ложиться спать, в окне появляется тень, а в следующую секунду он уже прижат к холодной стене с дулом пистолета, упирающимся ему в кадык. И это первый раз, когда Эд наставляет на него пушку. Освальд смеется, толкает его, несмотря на крепкий захват. Эдвард сильный, но Освальд не боится и получает за это резкий удар головой об стену. Он смеется, смеется, смеется. — Прекрати, — шипит Эд и бешено скалится. Освальду больно, но он ни за что этого не покажет. Любовь всей его жизни явилась его прикончить. А он почему-то всегда думал, что Эд может только спасти. — Давай, — Освальд задыхается от истерического смеха, глаза слезятся, мышцы лица дергаются, тело онемело и не слушается. И Эд кладет пистолет на тумбу. А затем целует. Эти грязные пошлые громкие звуки — в первые секунды Освальд поддается, но следом отталкивает, влепляет пощечину и опять врезается затылком в стену. Эдвард бьет его в скулу и снова, снова, черт возьми, целует. Освальд кусается, Эдвард кладет ладонь ему на пах и резко сжимает так, что Освальд вскрикивает. Ярость и возбуждение перемешиваются. Эд хватает его за горло и победно заявляет: — Сейчас я тебя трахну. — Только через мой труп, — сипит Освальд. Ему нужен воздух. В глазах начинает темнеть, он вспоминает как Эд, не рассчитав, случайно задушил одну девушку. Эдвард ухмыляется и отпускает. Громкий кашель срывается с губ Освальда вслед за глубоким вдохом, он не успевает улыбнуться, как пистолет снова врезается ему теперь уже в лоб. — Будь по-твоему, — шепчет Эдвард. — Ты не выстрелишь, — выдыхает Освальд. — Выстрелю, если не выполнишь моих условий, — Освальд лишь вопросительно вздергивает бровь. Эдвард обреченно закатывает глаза, словно говорит со слабоумным. — Лицом к стене, Оззи, и спускай штаны. Сейчас я тебя отымею, как шлюху. — Вернее, изнасилуешь, — поправляет Освальд и мило улыбается, склоняя голову вбок. Это самый унизительный и самый странный вечер в его жизни. Он не торопится повиноваться, черные глаза Эда впиваются в него, будто хотят сожрать, выпить, иссушить. Его губа прокушена, одна щека покраснела от удара, волосы взлохмачены. — И это будет больно, — предупреждает Эд. — Как ты любишь. Освальд раскрывает рот, чтобы сказать какую-нибудь мерзость, но замирает. «Как ты любишь». Лицо непроизвольно кривится в улыбке — не издевательской, не истеричной — в заинтересованной. Эд облизывает губу, пострадавшую в злостном яростном поцелуе, не отводя взгляд от этой улыбки. А затем он снова кладет на тумбу пистолет. И они набрасываются друг на друга. Самая крупная стычка двух криминальных авторитетов Готэма заканчивается диким многократным сексом. И никто из охраны даже не додумывается проверить, что там за шум. На утро все тело болит из-за драк и любовных утех. Освальд потягивается, сталкивается взглядами с уже проснувшимся Эдом, проводит пальцем по его груди и шепчет: — А теперь проваливай. В ответ слышится смех, Эд наваливается сверху и ехидно произносит: — Пятнадцать минут, и ты будешь умолять меня остаться. И все пятнадцать минут Освальда ласкают, дразнят, не позволяя кончить и даже коснуться члена. — Можешь остаться, только возьми меня, — стонет он. — Нет, Освальд, это не то, чего я требовал, — издевательский голос, издевательские губы скользящие лишь по низу живота, но не дальше. — Останься! — выкрикивает Освальд, вцепляясь в его гнездо на голове, которое когда-то было аккуратной прической. — Лучше, — одобряет Эд и проводит кончиком языка по выпирающей бедренной косточке. — Эдвард, — сдается Освальд, — пожалуйста, я умоляю тебя. Останься здесь, со мной, навсегда. И призом за послушное поведение в постели становится головокружительный минет. После этого Освальду кажется, что он натрахался на целую вечность вперед. А еще счастлив, как глупый влюбленный мальчишка. Охрана погибает от двух точных выстрелов Эда, пока Освальд наблюдает за этим, попивая чай. Ему не нужны те тупые ослы, если в его окно может пролезть любой фанатик в зеленом костюме. Война оставляет за собой много спорных вопросов. Освальд требует, чтобы Эд устранил всех своих людей, потому что большинство из них предали Освальда. Это выливается в новую ссору, но не такую масштабную. — Они предадут тебя так же, как и меня когда-то! Но Освальда никто не слушает. Бесконечные стычки, конфликты и секс — это потрясающе. У них еще будет старость, которую они потратят на мирные посиделки в цветущем парке, если, конечно, доживут, а пока — страсть. Тихая гавань, частенько обуреваемая штормами — вот, что такое Освальд и Эдвард. Но несмотря на все, они продолжают держаться друг за друга, зная, что по отдельности рухнут в пропасть одиночества и беспомощности. Как-то раз Освальд слышит от Эда странную фразу: «Любовь это слабость», — но еще ни разу их отношения не подтвердили этого. Пока Эдвард снова не влюбляется. Любовь. Эфемерное влекущее чувство, так красочно поданное поэтами, так искусно продаваемое торговцами открыток и валентинок, доводящее до самоубийства маленьких девочек и до отчаяния взрослых состоявшихся людей. Любовь овладевает Эдом снова так же глупо и неестественно, как и в прошлый раз. Изабелла. Имя, как у дешевого вина. И под стать этому дерьмовому напитку она впервые появляется в винном магазинчике. Спокойная и опрятная, вежливая и одержимая загадками, точь-в-точь Эдвард. Она врывается в их жизни, как призрак прошлого. Кажется, все в ней ново: длинные светлые волосы, аккуратно убранные назад, серьезное лицо, но откуда-то оно Освальду знакомо. И лишь когда Эд выдает: «Она так похожа на Кристен», — его осеняет. По коже пробегает холодок, потому что правда: если прибавить рыжей школьнице десять-пятнадцать лет, то может выйти нечто настолько похожее, что хочется перекреститься и запереться в доме на все замки. Мертвые остаются мертвыми. Они не воскресают, не встают из могил и уж точно не приходят за местью спустя столько времени. Освальд боится призраков с самого детства, и теперь уже в зрелом возрасте детская страшилка приходит за ним. И мстит она самым жестоким образом: она отбирает Эда. Семнадцатилетний Освальд Кобблпот, неуверенный в себе и пугливый, знающий, что, возможно, он не очень-то достоин любви, бесился и негодовал с того, что его бывший парень предпочел первую попавшуюся девчонку отношениям, длящимся несколько месяцев. Отношениям, которые казались ему такими крепкими, важными и серьезными. Тридцатитрехлетний Освальд Кобблпот, уверенный в себе и знающий себе цену, может посмеяться над «важностью» срока в несколько месяцев, но когда его мужчина предпочитает отношениям, которые длятся полжизни, случайную девушку…. Он попадает в тупик. Его губы кривятся в удивленной улыбке, когда Эд тихо-тихо признается: «Не могу выкинуть ее из головы». Эдвард кажется таким растерянным, испуганным, но вот снова Освальд думает, как это неестественно. Что с Кристен, что с Изабеллой, Эд никогда не чувствовал себя виноватым. Он старается так выглядеть, он, возможно, пытается вызвать у себя ощущения, сродни сожалению, но нет. Освальд не верит. Освальд не видит никакой чертовой искренности. Только черноту непроницаемых — больше не родных — глаз. Были бы родными, не таили бы в себе предательства. То, что их всю жизнь вели похожие интересы, цели, то, что они страстно желали друг друга, не говорит о духовной близости. И Освальд знает уже старый проверенный метод решения этой глупой проблемы. И Освальд думает, что в семнадцать лет это было более, чем приемлемо. И Освальд с изумлением осознает, почему: семнадцатилетний неуверенный в себе Освальд искал добра и нежности к своей мелочной самовлюбленной персоне. Сегодня Освальд, в отличие от этого мальчишки, умеет не только убивать и ценить себя: он умеет любить. Все долгие годы, все ночи, проведенные в объятиях друг друга, были полны одних и тех же размышлений: а вдруг Эду было бы лучше с ней? И вот она — не совсем она, но похожая, вызывающая в Эдварде чувства, каких никогда не вызывал Освальд, вновь появляется. Любовь с людьми случается лишь несколько раз в жизни. Он судит по собственному опыту: с ним она случается лишь однажды. Вторая попытка, второй глоток воздуха — такая редкость. И судьба дарит Эду шанс ощутить это вновь. Эдвард уходит. Освальд может сесть в машину и сбить Изабеллу на перекрестке. Вместо этого он каждый вечер садится за обеденный стол и открывает бутылку коньяка. Дело не в раздумьях, неуверенности и слабости. Он уже не тот, кто будет планировать рядовые убийства неделями, он убивает всех подряд, кто встает у него на пути. Освальд просто не будет. «Любовь это жертва». Когда-то эти слова ударили ему в голову, отравили вкус счастья, потому что его счастье было построено через боль любимого человека. Освальд не представлял, что они не просто заставят его задуматься — они изменят его жизнь. Особняк слишком большой для него одного. Он и для двоих был каким-то гигантским. Освальд оглядывает старые стены, портреты, занавески, столы, стулья, многочисленные тумбочки, комоды, шкафы. Слишком много всего. А его слишком мало. Освальд начинает считать дни, хоть это и глупо, хоть это бесполезно, потому что нет никакого предела — дни без Эда будут стремиться к бесконечности. Все дела советника оставлены на милого мальчика по имени Тарквин. Он настолько сахарный, что сводит зубы, что можно заработать за секунду диабет. Сначала Освальд не хотел отпускать Эда, ведь он бесценен, но это было бы слишком неловко. — Прости. Тяжелый безэмоциональный голос с железными нотками — последнее, что слышит Освальд от него, снова чувствуя себя ненужным глупым подростком. В конце концов, они прожили вместе шестнадцать счастливых для Освальда лет. Теперь очередь Эда испытать свое счастье. Все честно. Если в убийстве Кристен вообще уместно такое слово, как «честность». Запасы коньяка опустошаются интенсивнее и интенсивнее. Все больше жизнь Освальда начинает походить на запой. Нужно взять себя в руки, нужно заняться делом, действовать. Всегда за его спиной был Эд, который мог поддержать, подхватить, если Освальд падал. Теперь если Освальд падает, он ударяется. И некому будет поднять его, обработать раны, если нужно, и поругаться со школьной директрисой. «Я люблю тебя». Освальд не произносит этого вслух ни тогда, когда Эд уходит, ни после. Он не говорил этого уже много лет. С тех пор, как Эд молчаливо проигнорировал его признание. И теперь, только теперь Освальд понимает, что он как никогда прежде имеет право это сказать. Он действительно любит. Неделя за неделей проходит в муках, и нет ничего проще мысли убрать Изабеллу с дороги, но она к нему даже не приходит. Конечно, он знает об этой возможности, но не воспринимает ее всерьез, не хочет. Освальд впервые искренне и бескорыстно желает Эдварду счастья. Пока что это больно. «Потом будет легче», — обещает он себе. Но потом он просто выходит из запоя, и реальность обрушивается на него с новым ударом. Малейшая неудача — его трясет. Его тянет к бутылке, его тянет проломить кому-нибудь голову. И если последнее — пустяк, способ расслабиться, то пить нельзя. Больше нельзя. У Освальда никого нет, и стоит размякнуть, его пинком вышвырнут с места. Хотя пинок это идиллия. В реальности его будет ждать незамедлительная пуля в лоб. Апатию заменяет работа. Бесконечные бессонницы, спешка, сделки, убийства, убийства ради сделок и сделки ради убийств. Образ добропорядочного мэра и грозы всех преступных группировок — сочетать непросто. А теперь Освальду только и остается, что погрузиться в этот мир и полностью отдать ему себя. Ведь нигде и никому он больше не нужен. Месяц напряженной работы, и он вроде бы чувствует себя живым. От Эда никаких вестей — возможно, это и к лучшему. Слишком непривычно жить только ради себя, хотя, кажется, это всегда было смыслом его жизни: делать себя счастливым. Эгоизм превыше всего, но эгоизм — ничто, если ты одиночка. Освальду больше не хочется быть мэром. Его амбиции по-прежнему велики, но потеряли всю свою красочность. Он просто хочет открыть очередной клуб, назвать его так, чтобы посетителям сразу становилось холодно. Так холодно, как стало ему, когда из жизни исчез Эдвард. Теперь зонт или трость — его единственная опора. Теперь служанка Ольга — его самый близкий друг. И плевать, что на зонт нельзя положиться в делах, а Ольга не знает английский, зато никто из них не уйдет к девушке по имени Изабелла. Освальд теперь даже вино пить не может — ассоциации давят на горло и вызывают приступ неконтролируемой тошноты. Омерзительный побег. Омерзительная причина. И если бы Эдвард знал ее чуть дольше! Эдвард знает ее достаточно, чтобы решить, что Освальд ему не нужен. Остальное неважно. Ничто не важно уже в этой истории не любви. От нее остались только воспоминания, фотографии и несколько забытых зеленых костюмов Эда. Зеленых, как трава, на которой они валялись еще будучи школьниками в парке. Дом теряет все свои ароматы многочисленных одеколонов. Он пропитывается спиртом. И даже то, что Освальд борется с назревающим алкоголизмом, не избавляет его от запаха. Ни единого лишнего звука. Ни единого лишнего шороха. Пустота пугающе быстро захватывает его в свои крепкие удушающие объятия. И однажды утром рассыпается вместе со звоном дверного звонка. Освальд ругается, сетуя на неповоротливую прислугу. Он — хозяин огромного особняка и должен открывать все сам. Выгонит, уволит, расстреляет. Перечислять в уме то, что он с нею сделает, сразу становится неинтересно, потому что за распахнувшейся дверью показывается его беглец. — Здравствуй. Эдвард осторожен. Он выглядит виноватым, и, кажется, теперь это даже искренне. Освальд удивляется его перемене. Раньше на его лице в такие минуты играла неприкрытая фальшь. — Ты что-то забыл? — без приветствий и любых проявлений вежливости. Хочется побыстрее разобраться, разойтись, завернуться в одеяло и не вылезать оттуда, пока кто-нибудь не наведет на него ружье. Эдвард поправляет очки, будто собирается с мыслями, и Освальд уже представляет, как тот выдаст какую-нибудь глупость вроде: «Я забыл ребус, который купил в Чайна-тауне прошлым летом», — но Эдвард превосходит самого себя. Один из умнейших людей Готэма просто не может быть способен на такую дурость. — Я люблю тебя. Что должен был почувствовать Освальд в этот момент? Злость или радость? Удивление или надежду? Освальд ничего не чувствует. Он не понимает. Эдвард ждет чего-то от него. Освальд тоже ждет чего-то от себя, но не проявляет ровно никакой реакции. — Не смешно, — шепчет он, хотя прекрасно знает, что Эд не смеется. Смеяться может кто угодно: судьба или бог, если они существуют, но не Эдвард. — Я тоже тебя люблю, — а вот эти слова уже кажутся более правильными, хотя они давно известная им обоим бесполезная истина. — Куда делась твоя девушка? — логическая цепочка начинает приобретать очертания, стоит только мозгу зацепиться за предполагаемую причину этого визита. — Вы расстались? Она тебя выгнала? — Я ушел сам. Освальд крепче сжимает трость, сильнее на нее опираясь. — Я никогда не говорил тебе этого. Я говорю тебе сейчас. Я… — Ты любишь меня, я слышал, — прерывает его Освальд, легонько поджимая губы, потому что это нелепо. — С каких это пор? — С первой встречи. Месяц назад он, такой же спокойный, собранный и серьезный заявлял, что любит девушку, имя которой узнал за день до этого или даже позже. Теперь ему приспичило любить Освальда. Но самое смешное, он явился в той же самой рубашке. Освальд ненавидит свою память за дурацкие детали и извечные попытки подсознания придать им смысл. — С первой встречи с кем? С Изабеллой без косметики? Идиотская шутка, но Эдвард усмехается. Он не имеет права смеяться, не имеет права приходить, извиняться… Да он даже не извинился! — Чего ты хочешь? — резко бросает Освальд и встречается с черными-черными глазами. А вот это он и без слов видит. Эдвард хочет его. И если Освальд вырос для того, чтобы любить без попыток убить своих соперниц, то наплевательство на гордость он так и не смог перерасти, потому что спустя каких-то двадцать минут он полностью обнажен и находится во власти Эда. Он должен ненавидеть себя, но вместо этого наслаждается. Никакая бутылка не заменит того тепла, что дает родной человек. И уж точно ничто на свете не подарит столько страсти. Даже убийство. Они шепчут имена друг друга, как в старые добрые времена. Они отдаются похоти. Они забываются. Они любят. Любят в каком-то извращенном понятии о любви. Лежа в объятиях Эда, Освальд задается вопросом, вернулся ли бы Эд к нему тогда, в школе, решил ли бы он, что Кристен ему не подходит? Этого они никогда не узнают. Их отношения построены на первом убийстве Освальда Кобблпота, и этого уже не исправить. Они основаны на лжи. — Я тебя не заслуживаю. Максимум правды, на которую способен Освальд. Максимум, который так хочется пробить головой. — О нет-нет-нет, мы стоим друг друга, — смеется Эдвард, перебирая прядки волос на макушке Освальда. И в это мгновение он осознает, что уже смирился с тем, что Эд не его. — Помнишь Кристен? — он еще пожалеет об этом, но уверенно продолжает, когда Эд согласно угукает. Он устал скрывать. Он устал бояться. — Я убил ее. Эдвард ахает. Так глубоко и громко, театрально хватается за сердце, а следом смеется. Освальд снова не понимает. — Я серьезно. Эд переворачивает его на спину и садится сверху. — Я знаю, — в полумраке комнаты его улыбка кажется излишне безумной. — И то, что ты ее убил, я тоже знаю, — Освальд всегда держал под подушкой пистолет, но недавно убрал его в стол, и теперь ужасно жалеет об этом. Эд наклоняется к нему и шепчет прямо в губы: — Ты помнишь, что почувствовал в тот момент? Угольные глаза впиваются в него с диким энтузиазмом. Освальд хочет соврать, но и в этот раз признается: — Эйфорию. — Это была свобода, — поясняет Эдвард. Его улыбка только шире. Он опирается ладонями на плечи Освальда, вжимая его в мягкий матрас. Его длинные красивые пальцы оставят на коже отпечатки, вопрос только в том, посмертно ли. — Да. Воздуха становится так мало, будто на шее уже сомкнулись любимые руки. Эд только смотрит. Смотрит, а затем тихо шепчет: — Но ты не убил Изабеллу. Освальд еле заметно кивает, сжимает губы, думая сколько ему осталось прожить. Глаза не отрываются от Эдварда, хотя стоило бы окинуть взглядом комнату, найти способы бегства. Не попытается — умрет. А попытается — возможно, тоже. — Я так горжусь тобой! — глаза Эда искрятся, и это последнее, что он мог произнести, но он произносит и целует Освальда, не давая тому вставить слова. Нежно. Так нежно, как не целуют из злости. Так нежно, как не целуют с желанием трахнуть в последний раз. Эдвард не врет. Его прикосновения преисполнены странной заботы и гордости. Освальд мягко отталкивает его, разрывая поцелуй. По-прежнему ни капли гнева в чернильных глазах. По-прежнему тепло. По-прежнему трепет. — Что происходит? — Обещай, что не будешь злиться. Только в каком-то расколото-перевернутом мире Эдварда Нигмы Освальд мог бы злиться за то, что убил его девушку. Смерть и жизнь, любовь и страсть, порыв и постоянство — все смешалось в этом мире, и Эд совсем не отличает одно от другого. Он странный. Врачи даже сказали бы, больной. Не даром же он ругается с собой и просидел в Аркхаме целых несколько месяцев. То, что Эд должен злиться сам, он, видимо, не в курсе. Может, ему уже все равно. Может, он планирует претворить в жизнь внезапную месть. А может, просто потерял в очередной раз действительность. — За что? — За то, что я сделал тебе больно, когда ушел к Кристен. И когда ушел к Изабелле тоже. Освальд бы посмеялся, закатил бы глаза, если бы не понимал, что не так реагируют на новость об убийстве любимой девушки от рук лучшего друга. Или как это называется, когда он дружит, а ты в него без памяти влюблен? — Я простил тебя, — еле двигая губами, отвечает он, стараясь не выдать ни единой эмоции глазами, бровями, ртом. — Нет, не простил. Ты простил то, что я ушел к другой, влюбившись. Но я ушел к Кристен не из-за этого, — он неловко улыбается, будто смущается признаться в какой-то страшной тайне, а затем резко надавливает на плечи Освальда, наклоняется и цедит сквозь зубы. — Я ушел к ней, чтобы сделать тебе больно. Это не имеет смысла, Освальд раскрывает рот, но Эдвард прижимает указательный палец к его губам. — Т-ш-ш, — Эд ухмыляется. — Ты меня не понимаешь. Никто меня не понимает. Даже ты — любовь всей моей жизни! И если пять минут назад Освальд все бы отдал за такое признание, то сейчас ему как-то не очень хочется ею быть. — Посмотри на себя, — он проводит ладонью по лицу Освальда и нежно целует его в уголок губ. — Ты силен, ты властен, ты уважаем. Помнишь, каким ты был? Школьником, дрожащим в присутствии хулиганов, — Эдвард закатывает глаза, будто даже сама эта мысль нелепа. — Но я всегда знал, что ты не просто школьник, я нутром чуял эту твою силу, твой потенциал. Нужно было просто, чтобы жизнь хорошенько тебя ударила, чтобы ты наконец-то дал ей отпор. Отпор нужно было дать Эдварду Нигме в тот момент, когда он впервые подошел к Освальду в школе и попытался заговорить. — И ты решил, что больнее падать с высоты, поэтому устроил идиллию: стал мне образцовым парнем, а на досуге убивал и калечил тех, кто может меня тронуть, — заканчивает за него Освальд. — Чтобы в один прекрасный день я решил, что живу в сказке, а потом лишился бы всего в ту же секунду, как ты бросил бы меня. Эдвард резко кусает его в шею и шипит: — Умный мальчик. — Давно не мальчик, — поправляет Освальд и дергается от нового укуса — в ухо. Он раздраженно моргает, делая вид, что это ему не нравится, и думает, что пора бы скинуть с себя Эда, ведь тот совсем не собирается его убивать. — Когда я прикончил Бутча, — продолжает Эд, — это вышло случайно, я хотел лишь припугнуть его, чтобы он от тебя отстал. Но мне понравилось, я почувствовал себя всесильным. Только у этого вышел побочный эффект. Я начал слышать голос. Он говорил со мной. Он науськивал меня на убийства. А еще утверждал, что ты такой же. Что ты тоже способен на это. Нужно только подтолкнуть. Кристен Крингл убил не Освальд Кобблпот. Кристен Крингл убил Эдвард Нигма. Новая информация проходит сквозь тело дрожью. Все эти годы Освальд сомневался, корил себя, боялся. Зато теперь быстрое возвращение Эда из траура по Кристен и бесстыжее лицо, когда он бросал Освальда, кажутся более обоснованными. Только вот... — А Изабелла была зачем? Эдвард хмыкает и виновато отводит глаза. — Мой план был идеален в твоем становлении, как личности. Только он подтверждал и то, что ты меня не любишь, — на его лице проскальзывает тень горечи. — Я все эти годы жил, зная, что ты можешь воткнуть нож в спину, если тебе покажется это правильным. И когда я встретил Изабеллу, когда я заметил их сходство с Кристен, я просто не удержался от нового эксперимента. Не на решительность убить, а на решительность сдержаться. Ради любви, ради счастья любимого человека. Эд снова поднимает глаза, и они лихорадочно блестят, то ли от восторга, то ли от наступающих слез. Огромные черные кристаллы, отражающие все, что угодно — отражающие Освальда. — То есть я снова прошел твой тест, — констатирует факт Освальд. — А если бы не прошел? Что тогда? Ты бы сюда не явился? — Я слишком сильно привык к тебе, чтобы сбегать от тебя навсегда, — Эдвард смеется, в который раз, только уже не так громко. — И да, ты можешь обидеться, что я тебе не доверяю, но у меня были причины. Зато теперь, теперь я готов тебе довериться в чем угодно. Я люблю тебя. Ты для меня идеален. — Ты сам создал этот идеал, — как можно более холодно отзывается Освальд. — А если любишь по-настоящему, не пытаешься переделать человека под себя, причиняя ему боль просто потому что тебе так вздумалось. Он хочет показаться обиженным и оскорбленным так, словно не он готов был унижаться перед Эдом сколько угодно. — Я тебя не «переделывал». Решения принимал ты сам. Я просто помог тебе стать сильнее, чтобы в дальнейшем никто, ни я, ни другие, не смогли сделать тебе больно. Эдвард упрямо смотрит на него, Освальд выдерживает взгляд и чувствует, как давление на плечи ослабевает. Эд отстраняется. Легко слезает с него и садится на кровати. — Дай знать, когда все переваришь. Освальд не отвечает. Он даже не смотрит на Эда — его взгляд устремлен на огромную старинную вазу, что так обожала его матушка. Та принадлежала какой-то прабабке, которую он никогда не знал, и была разрисована непереводимыми иероглифами. Эдвард одевается и уходит так тихо, как не делают даже самые ловкие хищники во время охоты. Ни единого лишнего шороха или звука. Освальд всегда чувствовал себя королем жизни и королем Готэма. Оказалось, он был подопытной мышкой. Он был пешкой в чужой игре. И даже несмотря на то, что в своей игре он по-прежнему победитель, все теперь имеет несколько другой привкус. Гадкий, железный, как у нефильтрованной воды. Бедная Кристен Крингл. Ему впервые почти становится ее жаль. Раньше он мог жалеть лишь о том, что сделал Эду больно, теперь он понимает, насколько бессмысленно было его первое убийство. И оно действительно было бессмысленно, несмотря на то, что Эд считает, что это был прорыв, толчок. Освальд все равно убил бы. Не тогда, так позже. Не Кристен, так кого-нибудь другого. Он мечтал убийствами, он жил ими в своих мыслях. Он желал сжать руку на горле какого-нибудь недруга… Да, это было лишь делом времени. Освальд не любит, когда им пытаются помыкать, но Эд сыграл на удивление чисто. Это сбивает с толку, немного восхищает и ужасно злит. А еще Эдвард не пытается вымолить прощения, считая себя бесконечно правым. «Любовь это жертва». Они, как в кривом зеркале, пожертвовали друг другом ради любви. Освальд пытался присвоить его через боль, Эдвард пытался подстроить его под себя через ту же боль. И ни одному не пришло в голову, что любят как-то совсем по-другому. Но и они совсем другие, отличные от обычных людей и не способные на стандартные чувства. Освальд приходит к этой мысли только через несколько дней. И только это, наконец, позволяет ему смириться. Он сдувает обиду, как легкую паутину со старого зеркала, и отражение на грязной поверхности внезапно становится таким ясным и чистым. Он не звонит Эду. Он знает, где его найти. Какой бы странной ни была эта привычка, Эдвард каждую неделю навещает могилу его матери, потому что Освальд как-то раз его об этом попросил. Эд любил Гертруду, словно родную, и она всегда была добра к ним, даже тогда, когда наконец-то поняла, какие у них отношения. Это вышло так нелепо. Она просто не постучала, они просто дурачились. Эд атаковал его загадками и за каждый правильный ответ дарил ему поцелуй. В момент, когда мама вошла, Освальд как раз угадал. — Зато тебя не одурачит какая-нибудь шлюха! — посмеялась она и была такова. Готэм не самое безмятежное и ясное место, но атмосфера мрака на кладбище концентрируется. Тяжелые облака, сумрак в любое время суток, созданный длинными раскидистыми деревьями, и бесконечный дождь. Эдвард стоит у могилы Гертруды Капельпут (она так хотела, чтобы на надгробии было именно «Капельпут»). Высокий, уверенный, широко расправленные плечи, будто он офицер, который привык стоять по струнке. Освальд внимательно исследует взглядом его спину, намокший пиджак и волосы, которые от воды начинают немного виться. Эд не боится дождя. Просто смотрит на могильную плиту и терпит водопады, что сваливает на него беспощадное небо. Освальд скрывается под зонтом. Эд никогда не понимал, почему он таскает с собой именно зонты вместо трости. Освальд делает несколько неровных шагов вперед. Из-за хромоты он не умеет быть бесшумным, но Эд не оборачивается, возможно, не заметив или просто решив подыграть. Освальд поднимает зонт повыше и укрывает им Эда, хоть тот уже и похож на мочалку. — Идем домой? — тихо предлагает он. Эдвард кивает. Дождь барабанит по зонту, асфальт кишит мелкими лужами то тут, то там. Эд приседает на корточки и поправляет шнурки, на что Освальд закатывает глаза, а потом удивленно их распахивает, потому что Эд не поправлял, Эд развязывал, и теперь уверенно стаскивает ботинки с ног. — Что ты делаешь? — Освальд недоумевает. — Расклеились, — пожимает плечами Эд, вставая и выпрямляясь снова. Его губы растягиваются в улыбке, а глаза все по-прежнему загадочно-странные. Как же Освальд это любит. Ему вспоминаются школьные годы, коридор, хулиганы. Он вручает Эду зонтик, косясь на его очередные носки со знаками вопроса, и вслед за ним стаскивает свои ботинки тоже. Эдвард удивленно вскидывает брови, растерянно открывает рот, но ничего не говорит — усмехается, вспоминает. Освальд хватает его под руку, несмотря на то, что тот весь мокрый, и они начинают двигаться по асфальтированной дорожке к выходу. Босиком, в дождь, на богом забытом кладбище. Спустя несколько шагов Эд тормозит и целует его. Эта нежность так разнится с хмурым небом, которое давит. — Сейчас бы… — начинает он, и Освальд заканчивает: — ...кого-нибудь убить. Эдвард проводит кончиком носа по его щеке, Освальд вздрагивает от ледяного прикосновения, и они смеются. Оба знают, что сейчас они никуда не пойдут, босые и в дождь. Им нужно к теплу, отогреться, чтобы не подхватить воспаление легких. Но может быть, завтра, за чашечкой чая они кого-нибудь прикончат. У них еще целая жизнь впереди. И в сказках у злодеев не бывает хороших концовок, но они не в сказке. — Меня нельзя купить, но меня можно украсть одним только взглядом. Бесполезна для одного и бесценна для двоих? Освальд улыбается. Он уже слышал эту загадку, но поданную в другой ситуации под другим соусом. Возможно, Эд всегда имел в виду то, что имеет сейчас. Дождь такой шумный, он стучит и стучит, даже быстрее, чем куда-то несущееся сердце Освальда. Ветер бьет в лицо, словно пытаясь сдуть с его плеч прошлое, груз этой странной тяжелой истории, словно пытаясь принести что-то новое. Осознание, принятие, готовность любить вот так? Так, как никто не любил до этого? — Когда-то давно я отдал свое сердце парню, который снял ради меня ботинки. Теперь я снял свои ради тебя. Я могу забрать твое сердце? — Ты уже это сделал. Осталось только руку, — Эд поправляет на носу влажные очки. Как он сквозь них что-то видит? Эд кажется взволнованным, нервным, и Освальд понимает, что он говорит всерьез. Им по тридцать три, и возможно, это тот возраст, когда стоит узаконить отношения. К чему формальности? Но Эдвард любит представления, и Освальд не откажет ему в удовольствии. Они устроят из свадьбы шоу. К тому же, вечеринка, выпивка — Освальд такое любит. — Если бы у меня не болела нога и здесь не было бы излишне мокро, я бы встал на колено, — тихо отвечает он. — Ты уже снял ради меня ботинки. Этого достаточно, — усмехается Эдвард. — По такой логике, ты сделал мне предложение уже в старшей школе. Эд не отвечает, он лишь многозначительно улыбается. Его глаза, такие темные, способные уместить весь космос, всю вселенную, искрятся. Дождь шумит, и Освальд больше ничего за ним не слышит. Ноги сводит, до автомобиля осталось добраться совсем чуть-чуть. Небо пронзает молния, и так тоже не заканчиваются сказки. Освальд еще раз благодарит судьбу за то, что он не в сказке, и сильнее сжимает руку Эда.