Фаворит

Фрэнсис Брайан хохотал так, что сползла повязка, прикрывающая его поврежденный глаз. Упав грудью на стол, он колотил по нему ладонью, булькал и всхлипывал, словно в нервном припадке. Лишь через пару минут ему удалось наконец успокоиться и перевести дух. - Уфф, господа! – хрипло выдохнул он, поправляя повязку, и промочил надсаженное горло щедрым глотком вина. – Невероятно! Представляю себе… - А я вовсе не хочу представлять, - отрезал граф Хартфорд. Он впервые пригласил к себе на ужин Фрэнсиса Брайана, служащего личных покоев короля и своего аккуратного осведомителя, посвятив его в щекотливую альковную тайну государя. Присутствие в тесном семейном кругу аманта жены не смущало его. Когда это касалось важного дела – любой союзник ему был хорош, а дела и эмоции он никогда не смешивал. Ему нравился авантюризм Брайана, его умение держать нос по ветру и способность мгновенно перестраиваться на нужный курс. Да, у него только один глаз, но он скорее отвратит его от заходящего солнца и обратит на восходящее, чем все остальные, обладающие двумя глазами. И еще одно ценное качество – хоть он и балагур, но не болтлив. - Нет, почему же? – живо возразил Брайан на категоричное замечание Хартфорда по поводу непристойных фантазий. – Это забавно. Интересно, как это происходит между Его Величеством и герцогом Саффолком? Кто из них муж, кто жена? – эта мысль вызвала у него новый приступ безудержного хохота. - Фу, сэр Фрэнсис! – наигранно поморщилась Анна Стэнхоуп, которую не менее, чем его, снедало жгучее любопытство. Сидящий с ней рядом Том Сеймур, взглянув на веселящегося от души гостя, тихонько заржал, и она, не выдержав, залилась звонким смехом. Это простимулировало энтузиазм Брайана, обожающего скабрезные байки, и он рискнул озвучить свои предположения, к вящему удовольствию Тома и Анны. Но глава семьи явно не склонен был разделять всеобщее настроение. - Пока вы здесь забавляетесь, господа, - Эдвард Сеймур впервые за вечер повысил голос, - кое-кому отнюдь не до смеха. А именно – мне. - Я думал – герцогу, - откликнулся Брайан, все еще веселясь. – Его Величество болен, и, по слухам, на сей раз серьезнее, чем обычно. - Так и есть, - кивнул граф Хартфорд. - Поэтому мне более, чем всегда, приходится печься о здоровье и благополучии принца. И боюсь, что возникнет необходимость рассмотрения вопроса о его коронации. Смех тотчас стих. - Вы думаете, что… - осенило Брайана, и его глаз хищно блеснул. - Я ничего такого не думаю, - упреждая дальнейшие слова, отпарировал Хартфорд. – И вам не советую. Особенно высказываться вслух при дворе. - В таком случае… - развивая крамольную мысль, значительно протянул Брайан. – Ведь вы старший родственник принца… Все присутствующие, как по команде, остановили взгляды на лице Сеймура-старшего – суровом и сосредоточенном. - В таком случае, может быть все, что угодно, - тихо, словно про себя, сказал он. – Кромвелю несдобровать, но наша сестра будет избавлена от неприятностей… - Эдвард! – взволнованно воскликнул Том. – Ты обещал защитить Лиз в любом случае! Тем более, она ждет ребенка. - Лучше бы он не родился, - отрезал старший брат. – Тогда бы я нашел способ окончательно развязаться с этим проклятым родством. - Кажется, Лиз любит мужа, - заметила Анна Стэнхоуп. - И тянет всех нас на дно, - с досадой отреагировал Хартфорд. - Если бы я мог предвидеть – ни за что бы не выдал ее за сына Кромвеля. Впрочем, все поправимо. Я поговорю с Лиз. Если она окажется благоразумной, то, возможно, получится избавить ее от проблем. - А что, если не окажется? – усмехнулась его жена. - Тогда, боюсь, мы лишимся еще одной сестры. - Брат, ты серьезно? – опешил Том. - Надеюсь, до худшего не дойдет, - невозмутимо ответил Эдвард, поднимая бокал. – Предлагаю выпить за здоровье Его Высочества принца. Тост за здоровье Его Величества короля в тот вечер ни разу не прозвучал. Чарльз Брэндон не считал себя всерьез ни правоверным католиком, ни евангелистом – Бог существовал для него сам по себе, вне конфессии. Как и для Генриха, который всегда надеялся договориться с Богом лишь на основании веры в него. И потому верой Брэндона была вера Генриха – любая, какую ему будет угодно установить в своем королевстве. Разве имеет значение, как именно веровать, если веруешь воистину? Разве Бог не любит всех, принявших его в свое сердце? Но сейчас Брэндон впервые в жизни усомнился в том, что Бог милостив, к тем, кто в него верует. Ибо то, что происходило сейчас, ставило под сомнение всю его жизнь. И еще одно неотступно терзало его – мысль о каре Господней. За наш грех Ты забираешь его у меня, оставляя меня здесь нести наказание. Но если Ты милостив – докажи это, забери и меня тоже. Либо я воспротивлюсь воле Твоей и сам уйду вместе с ним, погубив свою душу. Дни и ночи слились для Брэндона в одно мучительное ожидание определенности. Нес ли он свою придворную службу, присутствуя на заседаниях Совета и отдавая распоряжения, бдил ли ночами у ложа возлюбленного своего господина – он ждал, молился и кощунствовал одновременно. Возмездие, участь Кромвеля, клевский брак – все отошло на второй план перед болью и тяжестью этого испытания. - Из Клеве пришли запрошенные документы, - сообщил Эдвард Сеймур перед очередным заседанием Тайного совета. – Вместе с ними брат королевы прислал сопроводительное письмо. Боюсь, Его Величеству оно не понравится - Что там, сэр Эдвард? – Брэндон поднял на него глаза, воспаленные от слез и ночных бдений. - Герцог выражает свое недовольство, - поделился граф Хартфорд. – Он обвиняет Его Величество в том, что тот обманул его и опорочил честь его сестры, а также намекает на возможные неприятности, которые он якобы в силах устроить. - Юристы уже видели документы? – нахмурился Брэндон. - Сейчас ими занимается Кромвель. - Проклятье! – с досадой вырвалось у Брэндона. - Почему? - пожал плечами Хартфорд. – Это его обязанность – заниматься юридическими вопросами такой важности. - Но он же нам все испортит! Вы что, не знаете, как он держится за этот брак? Ручаюсь, он отыщет лазейку в законе и повернет все так, как нужно ему. Ему и герцогу Клевскому. Который, кстати, нам уже угрожает. - На все воля Божия… - философски заметил на это Хартфорд. - Вы издеваетесь, Сеймур? – вспыхнул Брэндон, сжав кулаки – настолько он был измучен за последние дни. Надменный и невозмутимый, словно скала, граф Хартфорд совершенно спокойно смотрел на него. Это был взгляд человека, уверенного в своем превосходстве и незыблемости своего положения. Взгляд сильного и безжалостного. Страх и тоска ледяными щупальцами сжали душу Брэндона. Он все знает, пронзила догадка. Кто ему доложил? Ризли? Кто-то еще? Сколько их – тех, кто знает? Он ни на мгновение не поверил словам Ризли, который почему-то вдруг предал своего патрона. Это могло быть нужно только тому, кто заинтересован в уничтожении Кромвеля. Не Ризли – его креатуре, Ризли просто использовали. Использовал тот, кто все знал, помимо Кромвеля. Но, в отличие от него, берег свой козырь до лучших времен, пряча его в рукаве. Хартфорд. «Даже если я казню Кромвеля – это ничего не изменит, потому что на его место придет кто-то еще, кто будет угрожать мне», - всплыли в памяти слова Генриха. Вот он – стоит перед ним и смотрит с насмешливым превосходством. Старший из дядьев принца, родственник короля. Будущий лорд-протектор, если… Голова пошла кругом от накатившего ужаса и безысходности. - Вы слишком утомлены, Ваша Светлость, - Эдвард Сеймур снисходительно похлопал его по плечу. – Неужели вы полагаете, что теперь у Кромвеля что-то получится? Мы никогда этого не допустим, не так ли? Кромвель уже обречен. Обвинения против него готовы. Не хватает только ордера на арест. Не хватает только того, чтобы Генрих очнулся, открыл глаза и посмотрел на него осмысленным взглядом. И только это ему сейчас нужно превыше всего. Томас Кромвель внимательно, напряженно вчитывался в лежащий перед ним на рабочем столе документ – предварительный брачный контракт Анны Клевской с сыном герцога Лотарингии. В частоколе сухой латыни не было ни сучка, ни задоринки – совершенно не за что зацепиться. Но наученный годами обширной юридической практики Кромвель прекрасно знал, что на деле поиск зацепки - всего лишь вопрос времени и сообразительности. Один и тот же оборот или термин, в зависимости от контекста, можно трактовать как угодно. И, будучи правильно использованным, этот нехитрый прием может изменить содержание всего документа. Кромвель на мгновение оторвался от текста и потер уставшие глаза. Пламя свечей дрогнуло и заплясало, словно кто-то стремительно проскользнул мимо. Или повеяло сквозняком?.. Кромвель машинально оглянулся. Никого. Повсюду мне чудятся тени, грустно подумал он. Неужто им так не терпится?.. Он вновь постарался сосредоточиться на документе. Так вот в чем дело: вместо стандартной формулировки «per verba de futurо» (в будущем времени) стоит «per verba de praesenti» (в настоящее время)!* Таким образом, из документа явствовало, что этот союз нерасторжим, то есть, Анна - жена другого, и их контракт утратит силу только после смерти одной из сторон. Итак, брак Анны Клевской с королем Англии, консумированный или нет – абсолютная фикция. Немецкие юристы допустили оплошность, составляя контракт. Профессиональная ли это некомпетентность законника или просто случайная описка – теперь уже не имеет значения. Значимо только то, что благодаря этому у короля есть повод для оптимизма. Но что же теперь будет с ней?.. Легкие шаги за спиной заставили Кромвеля вздрогнуть и обернуться. - Господи, Грегори! Что случилось? Но прежде, чем сын ответил, он понял – по его сияющим округленным глазам, какие часто бывали у него в детстве, полным радостного волнения. - Мальчик. У меня сын. - Ох, слава Господу всемогущему! Кромвель обнял своего сына, чувствуя, как глазам становится горячо. - Воистину, Господь явил чудо! Его Величество пошел на поправку! Старческие щеки доктора Баттса подрагивают от волнения, блеклые глаза навыкате влажно блестят. Почти оттолкнув лекаря, встретившего его на пороге королевских покоев, Брэндон бросился в спальню. Не чудо Господне, а великая сила, соединившая их. Не Господь, а он удержал его на земле. Не отпустил, не отдал смерти. - Сейчас он спит, Ваша Светлость, - едва успевая за ним, предупредил врач. - Я дал Его величеству слабый раствор настойки опия. Сон ему теперь понадобится больше всего. Дыхание Генриха было ровным, чуть слышным, а сон – глубоким, не тем болезненным забытьем, что в предыдущие ночи. - Говорят, опий вреден, - сказал Брэндон лишь для того, чтобы что-то сказать, поскольку чувства и мысли его совершенно смешались, не будучи годными для выражения в этот момент. - Все дело в мере, - возразил лекарь. - Полагаю, вы знаете, о чем говорите, - машинально согласился Брэндон, не отрывая взгляда от бледного, осунувшегося лица Генриха. Его Генриха. Ему безумно захотелось сейчас прикоснуться к нему руками, губами, но… - Должен предупредить, Ваша Светлость, что у этой болезни есть… эээ… некоторые последствия, - осторожно сказал доктор Баттс. - Что вы имеете в виду? - Мозговая горячка, увы, болезнь непредсказуемая, - лекарь развел руками. – Некоторые выздоравливают, конечно. Но не совсем. Может измениться характер и поведение… Старик замялся, словно решая – говорить или нет. - Говорите, - помог ему Брэндон. - Хорошо, Ваша Светлость, - доктор Баттс взял его под локоть и отвел в сторону, понизив голос до полушепота. - Так вот, вспыльчивость, меланхолия и частые перепады настроения – это то, чего чаще всего следует ожидать. И если уж начистоту… Будем молиться, милорд, чтобы рассудок короля остался в сохранности. Простите меня, но как врач, я был обязан поставить вас в известность. - Благодарю вас, сэр, - ответил Брэндон, - вы поступили правильно. И я лично прошу вас лечить Его Величество со всем усердием. - Это мой святой долг! – горячо уверил старик. Я победил, думал Брэндон, с облегчением чувствуя, как отпускает в груди щемящая боль, к которой он за эти дни, оказывается, настолько привык, что чувство освобождения нахлынуло волной туманящей сознание эйфории. Анна Стэнхоуп давно научилась видеть своего мужа насквозь, и потому ее не обмануло бесстрастное, как всегда, лицо Эдварда. - Как дела? – поинтересовалась она, оторвавшись от книги. - Вчера вечером на свет появился еще один Томас Кромвель. - Лиз родила? Впрочем, новость не радостная. Эдвард молча налил себе вина и залпом выпил. - Что-то еще? – заподозрила проницательная жена. - Королю стало лучше. - Вот как? - Да. Саффолк только что сообщил. Всю неделю он почти не вылезал из королевских покоев. Анна пристально посмотрела на мужа. - Оказывается, мужчины тоже способны любить, - задумчиво сказала она. - Убери это, - он указал на книгу, которую она читала. – Сейчас здесь будет епископ Гардинер. Ты же не хочешь быть арестованной за ересь? Наверное, нет ничего удивительного в том, что когда постоянно о ком-то думаешь – он непременно даст о себе знать. Поэтому Кромвель не удивился, когда слуга доложил, что его хочет видеть немецкий посол Олислегер. Он знал, что королева Анна поддерживает общение с ним. Посол деловито поздоровался, сообщил, что желает обсудить одно крайне важное дело, касающееся королевы, и вручил письмо. Подавив предательскую дрожь в пальцах, Кромвель распечатал его и быстро пробежал глазами несколько строк, написанных по-немецки: «Милорд, умоляю вас воздержаться от дальнейших попыток защитить мой брак, поскольку это бессмысленно. Пусть лучше он будет расторгнут, чем король убьет меня или вас. Подробности вы узнаете у господина Олислегера. Королева Анна». Эта записка – знак: я думаю о тебе. - Лорд Кромвель, я здесь в интересах королевы, с которой имел разговор накануне, - сказал Олислегер. – Положение очень серьезное, и мы должны обсудить его… То, что Кромвель услышал, потрясло его до глубины души. Курфюрст Саксонский, глава протестантской лиги и зять герцога Клевского, обрушил на родственника шквал своего гнева. Он поставил Вильгельму в вину его опрометчивый союз с королем Англии, который, заполучив невесту на условиях материальных вложений в лигу, даже не думал выполнять свои обязательства. Спрашивается – как можно доверять такому союзнику и иметь с ним дело? Разъяренный Вильгельм, в свою очередь, проклинал английского короля за то, что тот опозорил его, возвращая сестру, как негодный товар. Он ни на миг не поверил в то, что брак так и не состоялся. И теперь был зол также на Анну, которая, с его слов, оказалась совсем никудышной женой, раз муж в итоге от нее отказался. «Клянусь, я позабочусь о том, чтобы вся Европа узнала, что король Англии – негодяй и обманщик, - грозился герцог Вильгельм. – А эта мерзавка пусть не рассчитывает на мою благосклонность». Обо всем этом Олислегер с тревогой поведал Анне. - Я знал ее еще с той поры, когда она была девочкой, мистер Кромвель. Кто б мог подумать, что из тихого, замкнутого ребенка вырастет воительница! – поражался теперь посол. – Знаете, что она заявила в ответ? Что не будет оспаривать решение короля и даст безоговорочное согласие на расторжение брака. Но она собирается выставить королю одно условие – не возвращать ее в Клеве. Она хочет остаться в Англии. Она так и сказала: лучше я останусь заложницей здесь, чем вернусь обратно к Вильгельму. Несмотря на впечатление, произведенное рассказом посла, Кромвель не смог сдержать улыбку. Разве она не чудо – та, что еще полгода тому назад смотрела на мир глазами испуганного ребенка? Не дрогнув, она сделала то, чего не сделала бы на ее месте ни одна девушка ее ранга – добровольно согласилась на расторжение брака. Для принцессы это было неслыханным поруганием ее чести. Ингеборга Датская двадцать лет терпела лишения, борясь за сомнительный статус жены своего жестокого мужа и закончив в монастыре**. Екатерина Арагонская по той же причине подверглась опале, была разлучена с дочерью и умерла в изгнании. Во имя чести. Анна Клевская выбрала свободу и жизнь. Наверное, она тоже считает мученичество бессмысленным, подумал Кромвель. Она умница. У нее должно быть все хорошо. Он взял бумагу, перо и быстро вывел: «Я горжусь вами». - Передайте это королеве, - он протянул записку послу. – Скажите ей, что скоро она будет свободна. Наконец-то они одни. Едва доктора покинули королевскую спальню, Генрих порывисто привлек к себе сидящего на краю постели фаворита и крепко, горячо поцеловал его в губы. Брэндон задохнулся от невыносимо острого ощущения, молнией пронзившего его тело. Мир вокруг словно поплыл… Пусть это длится вечность… Пусть они никогда не очнутся от этого нереально счастливого сна… Никогда… - Ты жив… - повторял он в секундных перерывах между очередным погружением в сладкий туман. – Господи… ты жив… - Да… ты еще не знаешь, насколько… Взяв руку фаворита, Генрих прижал ее к своей напряженной плоти, прикрытой лишь одним легким покрывалом. Брэндон сжал горячую твердь, вновь припав к пересохшим от жара, нетерпеливым губам. Пусть это никогда не закончится… Сквозь сорванное дыхание, сквозь спазмы в горле он впивал наркотический яд, когда-то отравивший его и породивший в нем опасную жажду. Жажду, которую невозможно утолить до конца, невозможно пресытиться, сколько ни пей… Разве не стоит это той жертвы, которую они принесли?*** Он сорвал покрывало, припал опаленными поцелуями губами к груди возлюбленного господина, чуть влажной от легкой испарины, и жаркими короткими прикосновениями двинулся вниз… Несколько минут неподвижности и тишины – мостик в реальность. Расслабленное дыхание, обратный путь через прикосновения к коже, к губам, сухим и податливым – окончательное возвращение к реальности, но уже другой – лишенной боли и горечи, чистой, словно омытой весенним дождем, поливающим снаружи оконные витражи. Плачущие розы Тюдоров… - Не хочется просыпаться, Чарльз. - Очнись, ты уже проснулся! – рассмеялся Брэндон. - Нет… Так может быть только во сне… Жизнь я обычно опознаю по дерьму, которое болтается вокруг меня… Генрих приподнялся и сел, опираясь спиной на подушки. - Надоело уже лежать. Так скорее отдашь Богу душу. - Теперь уже нет, - подмигнул ему Брэндон. Генрих улыбнулся, прикрыв глаза. - Пить хочется. Дай мне вина, Чарльз. - Тебе нельзя, - строго отрезал Брэндон. – Только лекарство. - Ну и гадость эта настойка, - проворчал Генрих. – Кажется, она тоже из дерьма – вкус отвратительный. - Потерпишь. - Вот как теперь подданные разговаривают с королем, - усмехнулся Генрих, натягивая на себя покрывало. Его все еще немного знобило, пока не до конца отпустила болезнь. Фаворит, напротив, расстегнул свой камзол – в покоях было жарко натоплено. Взял склянку с настойкой, которую принес доктор Баттс, налил в небольшой бокал и протянул Генриху. Тот понюхал ее с гримасой очевидного отвращения, но проглотил. - А помнишь, как ты поил нас с Энтони какой-то бурдой, когда в Лондоне разыгралась потница? – засмеялся Брэндон, глядя на выражение его лица. - Бурдой? – притворно возмутился Генрих. – Она спасла тебе жизнь! Он запустил в фаворита пустым бокалом. Оба расхохотались. Брэндону было так легко и хорошо сейчас, и так не хотелось возвращаться в реальность, которая ждала его за дверями королевских покоев… Вздохнув, он присел на постель, склонился к Генриху и легко поцеловал в губы. - Я должен идти на Совет. - По какому поводу? - Твой развод. Генрих резко сел. - Я получу развод? - Да. Не волнуйся. - Так он это сделал! Глаза короля блеснули радостью, тут же сменившейся растерянностью и смятением. Не об этих ли перепадах эмоций предупреждал доктор Баттс?.. - Все хорошо, Гарри, - мягко сказал Брэндон, погладив его по плечу. – Кромвель… - Нет, - перебил Генрих. – Прошу тебя… Он откинулся на подушки, закрыл глаза. - Я должен идти, - повторил Брэндон. - Конечно. Ступай. Фаворит еще раз поцеловал его и пошел вершить свою миссию. * Помолвка Анны Клевской с лотарингским принцем была заключена, когда им было 12 и 10 лет соответственно. Формулировка "per verba de praesenti" означает, что обручение вступило в силу (в настоящее время, на момент заключения контракта), в то время как "per verba de futuro" - обещание обручения в будущем. Таким образом выходило, что с точки зрения закона Анна уже является женой, и выходить за кого-то еще не имеет права. **Ингеборга Датская - королева Франции, дочь датского короля Вальдемара I и жена Филиппа II Августа (начало XIII в.), который отказался от нее после первой же брачной ночи, не объясняя причины. В течение почти 20 лет муж держал ее в заточении и оказывал суровое психологическое давление, добиваясь аннуляции брака. Ингеборга, не смотря на все унижения, стойко сопротивлялась. В результате между Францией и Ватиканом, который защищал интересы отвергнутой королевы, образовалась крайне конфликтная ситуация. Кроме того, поведение короля вызвало недовольство у подданных. Все это заставило Филиппа признать Ингеборгу женой и королевой. Впрочем, после освобождения ей пришлось уйти в монастырь, который она возглавила в качестве аббатисы. ***Для сравнения – точка зрения Томаса Кромвеля (гл.6): «Вкус власти прекрасен тем, что упиваться им можно до бесконечности, но это не пресыщает, а напротив, порождает новую жажду. Разве это не стоит того, чтобы принести себя в жертву?»