Фаворит

Список обвинений, предъявленных Томасу Кромвелю, не вызывал сомнений относительно его участи. Узурпация королевских полномочий и злоупотребление ими для попустительства и распространения ереси, раздача монастырских земель за крупные взятки, распускание заведомо ложных скандальных слухов, компрометирующих Его Величество короля, намерение жениться на леди Марии и после смерти короля занять трон Англии, тайный сговор и сотрудничество с главой чужого государства... - Он все отрицает, - сказал граф Хартфорд. – Особенно участие королевы. - Так может быть, спросить саму королеву? – предложил Брэндон. - Нет! – категорично отрезал король. – Имя королевы никоим образом не должно фигурировать в этом процессе! У нас и так неприятности с лигой. Хотите войны? - Ваше Величество, - вмешался Ричард Рич. – Вся корреспонденция королевы тщательно контролировалась. Вот копии ее переписки с братом, - он выложил на стол несколько исписанных листов бумаги. – Там нет ни намека на заговор. - Кромвель мог действовать через других посредников, - заметил Хартфорд. - Но среди них точно нет королевы, - уверенно заявил Рич. – Таким образом, ее можно оставить в покое. - Ну, вот и прекрасно, - облегченно вздохнул король. – Что насчет других обвинений? - Он все отрицает, - повторил Хартфорд. Генрих нахмурился и напряженно задумался. Брэндон внимательно наблюдал за выражением его лица, на котором явственно отразилась тяжелая и мучительная внутренняя борьба. - Допросите по всей строгости, - наконец решился король, подняв на советников болезненный взгляд. Ричард Рич побледнел и сжался. - Это можно, - кивнул Хартфорд. – Мистер Кромвель – человек неблагородного происхождения, так что… - Не переусердствуйте, - перебил Генрих. – Иначе вам придется ответить передо мной. - Надеюсь, у вас все хорошо, мадам? Анна Клевская подняла глаза от своей тарелки и посмотрела на супруга, любезным тоном задавшего этот вопрос. В первый раз после своей болезни король пожаловал к ней на совместный обед. И это что-то должно означать, поняла Анна, когда слуга передал ей его уведомление об этом визите. - Да, Ваше Величество, - столь же любезно отвечала она, хотя это далось ей не без труда. – Я всем довольна. - Но вы не едите, - заметил король, - и я подумал, что, возможно, вам нездоровится. Она ни на миг не сомкнула глаз этой ночью, узнав об аресте лорда Кромвеля. Молилась, плакала, думала… И теперь не могла проглотить ни куска, тем более под настойчивым, испытующим взором супруга, которого она сейчас ненавидела. Его глаза требовали ответа. - Нет, нет, все хорошо, - через силу улыбнулась Анна и, чтобы избавиться от нервного озноба, сковывающего ее тело, заставила себя выпить бокал вина. Король также почти не прикоснулся к трапезе, погруженный в какие-то свои мысли. Немного успокоившись и согревшись, Анна внезапно решилась: - Ваше Величество, я хотела спросить… - Да, мадам? Нет. Угроза на дне его глаз предостерегает – нельзя. Нельзя ни слова спрашивать о судьбе лорда Кромвеля, если она не хочет лишних неприятностей себе и ему. - Я… хотела спросить, как здоровье Вашего Величества, - едва нашлась Анна. - Мне уже лучше, мадам, благодарю вас, - улыбнулся король, и глаза его потеплели. – Но вам, вероятно, не хватает свежего воздуха – вы слишком бледны. Я решил отправить вас за город – в Ричмонд, для вашего же здоровья и удовольствия. Летом там просто великолепно. В Лондоне же сейчас оставаться опасно – я слышал, кое-где были вспышки чумы. - Благодарю за заботу, Ваше Величество, - тихо произнесла Анна, изо всех сил крепясь, чтобы не показать королю своих истинных чувств. К счастью, король в этот момент отвлекся – в покои вошел граф Хартфорд. Анна знала, что он имеет высокое положение и авторитет при дворе, поскольку он брат прежней королевы и, следовательно, дядя принца и родственник короля. - Хорошего дня, дорогая, - вежливо попрощался Генрих, вставая из-за стола. Отозвав Сеймура в дальний угол покоев, он поинтересовался: - Что скажете, милорд Хартфорд? Скоро ли я буду свободен? - Да, Ваше Величество. Совет считает, что, как глава церкви, вы можете потребовать у епископов, чтобы они аннулировали ваш брак. Но для пущей дипломатичности следует предъявить доказательства того, что он так и остался неконсумированным. – Пошлите делегацию к Кромвелю, - ответил на это Генрих. - Пусть напишет письмо в поддержку аннуляции брака. Он лучше всех знает, сколько раз я говорил, как мне противна эта женщина. Пусть вспомнит и процитирует мои слова. Томас Кромвель неподвижно лежал на жестком тюремном топчане. Глаза его были закрыты, но он не спал – всю ночь ему не давали забыться мучительно ноющие ожоги. Все тело его затекло и словно одеревенело, но он не решался пошевелиться – повязки прилипли к обожженной коже, и каждое движение причиняло боль. Вчера на допросе с участием палача он ничего не сказал. Не оболгал ни себя, ни королеву Анну. Что они еще придумают для него? Дыбу? От этой мысли по телу прошла непроизвольная дрожь. Кромвель задержал дыхание и мысленно воззвал к Богу, чтобы справиться с приступом страха: «Единственная моя вина в том, Господи, что я возжелал власти превыше, чем мне было дано. Но этого я им никогда не скажу. Лишь перед Тобой я буду держать ответ. А Ты и сам ведаешь все мысли и судьбы». Что станет с Грегори после того, как его казнят? Кромвель не смог сдержать горького вздоха, и ком встал в горле при мысли о сыне и недавно родившемся внуке. Как они будут жить, попав из-за него в опалу? Поддержит ли мужа Элизабет? Попросит ли своего брата, всесильного Хартфорда, походатайствовать за свою семью перед королем? Кромвель не сомневался в том, что Лиз так и поступит, но помощь Хартфорда в этом вопросе вызывала сомнения. Хорошо, что в одном из банков Антверпена он оставил крупную сумму. Это будет весомой поддержкой для сына и его семьи в тяжелые времена. Как сложится жизнь Анны Клевской после развода? Он уже никогда не узнает об этом… Перед мысленным взором ярко и отчетливо встал образ Анны, ее бледное, но решительное лицо, блестящие от слез глаза, не смотря на это, горящие мужеством. Если бы только знать наверняка, что у нее все будет хорошо – умирать было бы легче… - Если бы я знала наверняка, что судьба моей дочери сложится счастливо – умирать было бы легче, - эхом откликнулся голос Анны Болейн. Кромвель совершенно не удивился, ощутив ее присутствие рядом. Это было болезненно, как ожог, и жутковато, но неудивительно. - Зачем ты здесь? – спросил он, не открывая глаз. Легкое дуновение пронеслось по камере, остужая его пылающий лоб и пересохшие губы. Кромвель не выдержал и открыл глаза. В зеленоватом свете луны, падающем из зарешеченного окна, ее тело казалось прозрачным. Кромвель не видел ее лица, но чувствовал, что она смотрит сейчас на него. - Зачем ты пришла? – повторил он. - Мне жаль вас, мистер Кромвель, - вздохнула она чуть слышно. - Разве я стою твоей жалости? Анна Болейн молча прошлась по камере, почти пропав в темноте. Он напряженно следил за ней, чувствуя, как колотится его сердце и ознобливые мурашки бегут по спине. - Вам было бы легче уйти с мертвым сердцем, таким, каким оно было у вас тогда, четыре года назад, помните? - сказала она. – А теперь все сложнее… Да, мне жаль вас… - Оставь, Анна, - ответил он. – Единственное, чего я хотел бы – это чтобы ты простила меня. Но думаю, этому не бывать. - Вы задолжали мне, мистер Кромвель, - прошелестел ее голос из угла камеры. – И вы просто отдадите мне долг. Этого будет достаточно. Кромвель попробовал приподняться на своем убогом тюремном ложе, но тело тотчас пронзила боль. Он застонал и очнулся от бредового забытья. Похоже, бессонница и нервное напряжение сделали свое черное дело, констатировал он, все еще чувствуя, как стучит его сердце. Призраки не могут вставать из могил и говорить с ныне живущими, все это мракобесные суеверия темных невежд. Но совесть, покуда жив человек, предъявит свои права и обличит когда-то со всей безжалостностью. - Что? Он так и не сознался?! - Да, Ваше Величество, - подтвердил Эдвард Сеймур только что сказанное им королю. - Проклятье! – Генрих в ярости и смятении ударил кулаком по столу. - Прикажете допрашивать дальше? – невозмутимо поинтересовался Сеймур. - Нет! – отрезал король. Потом поднялся из-за стола и нервно прошелся по кабинету. Брэндон и Сеймур молча наблюдали за ним. - Как же так?.. - пробормотал Генрих, не глядя на них, словно разговаривая с самим собой. В последние дни его бывший министр не выходил у него из головы. Он чувствовал, что большинство обвинений против него явно надуманны, и, хорошо зная своих советников и не менее хорошо понимая их мотивацию, был уверен, что это их рук дело. Безоговорочно он верил лишь в то, что Кромвель посягнул на тайную сторону его жизни и предал ее огласке. И вот это было невозможно простить. - В любом случае, Ваше Величество, доказательства очевидны и позволяют осудить его парламентским решением, - подал голос Чарльз Брэндон. - Да, - глухо откликнулся Генрих, не глядя в сторону фаворита. – Ступайте, милорды. Чарльз Брэндон был слишком взволнован событиями последнего времени и предвкушением своего триумфа, поэтому он не сумел скрыть злорадной усмешки, войдя в камеру Кромвеля и узрев того в крайне плачевном состоянии. Куда делась надменная невозмутимость и гордый разворот плеч прежде блистательного министра? Постаревший на несколько лет, изможденный и бледный, Кромвель с трудом поднялся с тюремного топчана. - Мистер Кромвель, король велит вам написать письмо, - начал Брэндон без каких-либо предисловий. – Вы должны описать в нем то, что Его Величество говорил об Анне Клевской, как проходил разговор и был ли консумирован этот так называемый брак. Кромвель молчал, глядя на врага исподлобья. Брэндон непринужденно, неспешно, демонстрируя свое превосходство и благополучие, прошелся по камере, остановившись у зарешеченного окна. - Король требует, чтобы, памятуя о суде Божьем и о близкой опасности вечного проклятия для вашей души и совести, вы описали подробно то, что знаете. С этим Брэндон повернулся к узнику и вызывающе посмотрел ему прямо в глаза, воспаленные от бессонницы. Кромвель выпрямился, превозмогая боль, и, не отводя взгляда, ответил: - Я готов выполнить приказ Его Величества, если он того требует. Я помню все, что король говорил о леди Анне и постараюсь воспроизвести это в письме. Надеюсь, он останется доволен. Но должен сказать, что не согласен с его мнением. - Вашего мнения никто и не спрашивает, - усмехнулся Брэндон. - Тем не менее, это мнение мужчины о красивой женщине. Полагаю, вы также не способны его разделить, Ваша Светлость, - губы Кромвеля тронула язвительная усмешка. – И это вы смеете говорить о суде Божьем и вечном проклятии души? Брэндон вспыхнул, отошел от окна и, приблизившись к узнику, поинтересовался, не скрывая издевки в голосе: - Скажите, вам отсюда виден ваш дом? Кромвель ничего не ответил, жестко сжав губы и сверля его презрительным взглядом. - Дело в том, мистер Кромвель, - почти ласково улыбаясь, продолжал Брэндон, - что через два часа после вашего ареста король отправил туда казначеев, чтобы описать ваше имущество. Чернь встретила их с ликованием. Слышал, зрелище было занятное. Он замолчал, ожидая эффекта от своих слов. Кромвель молчал, по-прежнему не отводя глаз, и Брэндон с удовольствием отметил, что они налились болью. - Стража! – кликнул он и, бросив поверженному сопернику торжествующую улыбку, вышел из камеры. Вспоминая прошедшее свидание с Кэтрин Говард, Генрих чувствовал себя превосходно. Конечно, это было не то, что с фаворитом, но в целом он остался доволен. Малютка Китти не только оказалась горячей штучкой, но и вернула ему веру в себя. И груз, камнем давящий душу, исчез. За это он был благодарен девушке. Не смотря на чувства к фавориту, Генрих оставался богобоязненным человеком, и его в глубине души терзала мысль о том, что они совершили смертный грех и прогневили Господа. И именно за это Господь послал ему наказание позорным браком, заставив не на шутку испугаться за свою сущность, которая окончательно погрязла в содомском грехе и сделала его не таким, как все нормальные мужчины. Осознавать это было мучительно. Тем более Анна Клевская всем вокруг, в том числе и ему самому, чего греха таить, казалась хорошенькой. Сперва Генрих, пытаясь утешить свою совесть, хватался за мысль, что Анна совершенно чужая ему женщина, слишком скованная и целомудренная для того, чтобы вызвать в нем страсть. Но неделя бесплодных попыток сделать ее настоящей женой убедила его в том, что что-то не так с ним самим. Невыносимо было признаться в этом не только кому-то, но и себе самому. Генрих злился на всех – на Анну, испуганно вздрагивающую от каждого его прикосновения, на Кромвеля, устроившего этот брак, на придворных, взирающих с плотоядным любопытством и издевательским вопросом в глазах. Окончательно обозленный и отчаявшийся, он кое-как выгородил себя и ославил Анну, назвав ее причиной своей беды. Но легче от этого ему не стало. Он чувствовал, что никто не поверил ему. И Господь вновь наказал его за грех и за ложь тяжелой болезнью, от которой он так и не оправился окончательно. Наказание осталось с ним утренней меланхолией, головными болями и раздражительностью. В разгар дня он порой чувствовал слабость и утомление, а по ночам накатывала тревога, и он долго не мог уснуть, слушая тихое дыхание безмятежно спящего фаворита. Неужели его не мучает совесть, задумывался Генрих. Нам слишком хорошо вместе, чтобы это могло продолжаться и продолжаться безнаказанно. Что же последует дальше, какая еще кара Божия? Кромвель умрет. Кромвель, его лучший слуга, который столько смог ему дать. И он, как король, сторицей воздал бы ему за заслуги, если бы не предательство, которое невозможно забыть и простить. Но будь он, Генрих, как все мужчины – ему не пришлось бы убивать своего бесценного слугу. Кромвель умрет лишь потому, что король оказался не как все. И он об этом не только узнал, но и рассказал посторонним. Что ж, для них его смерть станет хорошим уроком. Поселившаяся в душе Генриха сумятица сильно сказалась на нем, и он почувствовал себя в западне. Облегчение пришло так внезапно, что он не сразу поверил в то, что, оказывается, не перестал быть мужчиной, которому нравятся женщины. Таким, как все. Пусть не в полной мере, но все же. Значит, Господь не отвернулся от него. И в порыве благодарности Кэтрин он подарил ей небольшой дом на берегу Темзы, наряды и драгоценности. И, чтобы окончательно убедиться, что с ним все в порядке, продолжал навещать ее время от времени. Она, конечно, всего лишь небрежно воспитанная девчонка, недалекая и наивная. Но ему же нужны от нее не манеры и ум. Брэндон застал короля в его покоях в компании кувшина с вином и уже довольно навеселе. - Недопустимо так много пить, Генрих, - укорил он. - Недопустимо говорить монарху «недопустимо», - отпарировал Генрих. - А как насчет «не государь и подданный»? – поддел Брэндон. - Ах ты, сукин сын! – рассмеялся король, поднимаясь с кресла и раскрывая объятия. – Иди ко мне… Он обнял фаворита, трепетно провел губами по бьющейся на шее жилке и жарко шепнул: - Мой… Но напряженное тело Брэндона не отзывалось на его ласки, как обычно, и Генрих, отстранившись, поинтересовался: - Что не так, Чарльз? - Вероятно, свидания с мисс Говард оказалось недостаточно? – вопросом ответил Брэндон. - Так… - Генрих почувствовал, как вспыхнули его щеки. – Что ж, я должен был сам сказать тебе об этом… - Почему же не сказал? - Я не думал, что это имеет большое значение. - Но для тебя, как видно, имеет. - Пойми! – воскликнул Генрих, досадуя на себя, фаворита и того болтуна, который его проинформировал. – Я должен был убедиться в том, что я все еще такой же мужчина, как все! - Вот как? - А что бы ты предпринял на моем месте? Брэндон молчал, сурово потупившись. И, пользуясь его замешательством, Генрих продолжил, убеждая его и себя: - Я Божьей волей суверен этого государства и глава Его святой церкви! Как я могу пойти против Него и стать окончательно заблудшим грешником? Это беспокоило меня и мою совесть. - Для тебя это всего лишь грех? – тихо спросил Брэндон, и этот вопрос уколол Генриха. - Нет, - ответил он, взяв фаворита за плечи и пристально глядя ему в глаза. – Дело не в этом… - И дело не в страхе Божьем, - добавил Брэндон. - Что ты имеешь в виду? - Вероятно, тебе нравится эта женщина. Генрих тяжело вздохнул и покачал головой. - Чарльз, это не имеет отношения к нам. Прошу тебя – не воспринимай ее слишком всерьез. Брэндон молчал, сцепив зубы и борясь с собой изо всех сил. Давно ему не было так больно и тяжело. Безумно хотелось броситься в объятия Генриха и защищать свою территорию от посягательств извне. Проблема лишь в том, что Генрих не хочет того же, что и он. Осталось лишь постоять за себя. - Я должен идти, - твердо произнес Брэндон. - Куда? Я не позволяю тебе! - Значит, все-таки государь и подданный? – усмехнулся Брэндон. – Прошу прощения, Ваше Величество. И, отвесив церемонный поклон, он развернулся и покинул покои предавшего его возлюбленного. Растерянный Генрих проводил его взглядом, машинально взял со стола пустой бокал и, размахнувшись, яростно запустил им в стену. Эдвард Сеймур, мрачнее тучи, молча прошествовал мимо жены. - Как прошло заседание Совета? – поинтересовалась она. - Кромвель осужден, - коротко ответил муж, опускаясь в кресло. - А почему ты не в духе? Кажется, новость хорошая. - Лиз отказалась уйти от мужа, - раздраженно бросил Сеймур, наливая себе вина. - А она молодец, - заметила Анна. - Что ты болтаешь, женщина? – вспылил муж. – У нас могут быть из-за нее неприятности! Король уже несколько дней не в себе, и уверяю тебя, это никому не на пользу. - Наверное, это потому, что герцог ревнует его и лишил своего внимания, - не удержалась жена. - Очень возможно. И по той же причине, которую зовут Кэтрин Говард, я солидарен с Саффолком. - А еще говорят, что страстям больше подвержены женщины, - картинно вздохнула Анна Стэнхоуп. Отправив своих парламентеров – герцога Саффолка и графа Хартфорда – к Анне Клевской в Ричмонд, чтобы те огласили ей решение об аннуляции брака, король едва смог дождаться их возвращения. И, когда оба милорда вошли в его кабинет, он сорвался с места и бросился к ним. - Ну что, господа? - Невероятно, Ваше Величество! – воскликнул довольный Хартфорд. – Она сразу же согласилась. Генрих застыл на месте, как вкопанный, не веря своим ушам и своему счастью. - Боже, - едва смог вымолвить он. - Да, Ваше Величество, - подтвердил Брэндон. Генрих не выдержал и от избытка чувств хлопнул его по плечу. - Клянусь, - сияя, воскликнул он, - леди Анна – одна из самых замечательных женщин, которых я когда-либо знал! Я должен ее отблагодарить. - Она поставила только одно условие, Ваше Величество, - сказал Хартфорд. - Да? И какое же? – тень пробежала по лицу короля. - Она просит оставить ее в Англии. - Ах, вон оно что! – Генрих облегченно вздохнул. - Я согласен. Пусть остается. Это нам даже выгодно, учитывая настроения герцога Клевского. Я положу ей хорошее содержание и буду относиться к ней, как к своей дорогой сестре. Она этого заслужила. - А еще, Ваше Величество, она пообещала лично написать брату и уверить его в своем добровольном согласии на развод и проживание в Англии, - добавил Брэндон. – Вам же она передает это письмо, в котором подтверждает свое согласие. Генрих быстро пробежал глазами письмо, которое вручил ему Брэндон и восхищенно покачал головой. - Она умна и учтива. Милорд Хартфорд, передайте ей все, что я сказал по ее адресу и какое принял решение. Милорд Саффолк, - он выразительно посмотрел на Брэндона, - попрошу вас задержаться – мы обсудим кое-какие детали этого дела. Всю неделю он крайне тяжело переживал их размолвку и не переставал надеяться на то, что фавориту не менее худо, и он сам сделает первый шаг к примирению. Но этого так и не произошло, и, махнув рукой на свою королевскую гордость, Генрих решился. - Чарльз, - сказал он, когда Хартфорд вышел из кабинета. – Все эти дни мне было не по себе… Губы Брэндона дрогнули. - Я понимаю, что обидел тебя, - решительно продолжал Генрих. – Но я сделал это не намеренно. Я не то имел в виду, что ты подумал, говоря о грехе… Черт!.. Я просто не могу без тебя. Ты доволен? Ты это хотел услышать? Брэндон пораженно смотрел на него, чувствуя, как щиплет глаза. - Это… правда? – едва смог вымолвить он. - Да, сукин ты сын! – Генрих схватил его за плечи и сильно тряхнул. – Это и есть единственная настоящая правда! И, обхватив лицо фаворита ладонями, он впился в его губы ожесточенным, яростным поцелуем. Брэндон почувствовал слабость в теле, против его воли уже податливо льнущем к телу любовника, и сдался. Все эти дни он ждал только этого. Она должна была быть счастлива, но не могла. Счастье ушло вместе с тем, кого скоро не станет на этом свете. Опустошенная и потерянная, Анна Клевская смотрела в окно, и раскинувшийся за ним мир казался ей безнадежно пустым и холодным. Час назад господин Олислегер все рассказал ей. Вот и все, что осталось ей в жизни – чужая страна, одиночество и только что приобретенный ненавистный «брат». Чувствуя, как холод отчаяния сковывает ее душу, Анна порывисто расстегнула золотой медальон, который носила с недавних пор, и вынула оттуда сложенную во много раз небольшую записку – единственную осязаемую память о том, кто воззвал ее к жизни и, пусть ненадолго, сделал счастливой. Этого кусочка бумаги касались его руки, и это ей, Анне, адресовал он эти слова: «Я горжусь вами». Она прижала записку к губам, чувствуя, как по щекам ползут крупные горячие слезы. Сегодня один из воронов, обитающих в Тауэре, прилетел к окну его камеры. Говорят, что вороны – недобрые вестники. Что ж, он не удивлен. Томас Кромвель поднялся с топчана, собрал со стола сухие хлебные крошки и, просунув руку сквозь прутья решетки, высыпал их перед птицей. Ворон покосился на узника ясным, живым глазом, потом посмотрел на предложенное угощение и не удостоил его своим вниманием. - Что, братец? – усмехнулся Кромвель. – Не желаешь отведать? Понимаю, такая пища вольному не по вкусу … Не взыщи. Ворон смотрел на него так, словно понимал его слова, и Кромвелю неожиданно пришлась по душе мысль об общении хоть с каким-то живым существом. Проводить тоскливо тянущиеся дни в одиночестве и молчании стало невыносимым. - Что скажешь? – спросил он так, словно и впрямь ожидал вразумительного ответа. Ворон раскрыл клюв и сухо каркнул. - Ну, спасибо тебе! – усмехнулся Кромвель. – А знаешь, я ведь такой же, как ты. Вернее, был когда-то таким же. Я летел в северные графства, неся недобрые вести. Меня ненавидели там и проклинали за то, что я лишал их суеверий. Но меня это не пугало. Я был силен, всемогущ и поднимался все выше и выше. Как захватывал этот полет! Ты ведь знаешь, каково это - свободно парить навстречу небу и солнцу! – он на мгновение прикрыл глаза и продолжил: - Но как бы высоко мы ни летали, мы должны знать и всегда помнить о том, что кто-то следит за нами с земли. Да, братец, это я тебе говорю. Где-то внизу скрывается охотник с луком в руках. И он следит за твоим полетом, целясь тебе прямо в сердце. И однажды он пускает стрелу, и, пронзенный, ты падаешь с высот на землю и разбиваешься… Посмотри на меня и запомни это. Ворон склонил голову набок и словно действительно внимал его речи. - Если бы я мог обернуться птицей, такой, как ты, я бы сейчас улетел отсюда далеко-далеко… Но сперва я подлетел бы к окну дворца, где живет одна леди. Только взглянуть на нее… Ворон качнул головой, словно кивнул. - И знаешь что? – сказал ему Кромвель. – Я тебя попрошу вот о чем: когда мою голову водрузят на кол на Лондонском мосту… Ворон ворону глаз не выклюет… договорились? - Вот, - король протянул фавориту бумагу, украшенную печатью. – Это патент на казнь Кромвеля. И я заменил квалифицированную казнь на обезглавливание. - Ты очень добр, - иронично заметил Брэндон. - Завтра же займусь организацией. Генрих серьезно и пристально посмотрел на него. Брэндон выдержал этот взгляд – испытующий и обличающий одновременно. - Ты рад? – продолжая сверлить фаворита глазами, поинтересовался король. - Предатель должен умереть, - пожав плечами, ответил Брэндон. - Да… Предатель… - Генрих болезненно, тяжело вздохнул. – Знал бы ты, как больно мне это осознавать… - Я понимаю, - осторожно сказал Брэндон. – Но он заслужил смерти. Генрих медленно прошелся по кабинету – в одну сторону, в другую - и остановился напротив друга. - Чарльз, я должен признаться тебе кое в чем… - Да, Генрих? – насторожился Брэндон, привыкший к чему угодно со стороны своего взбалмошного любовника. Генрих сделал глубокий вдох и решительно заявил: - На самом деле я не желаю его смерти. И умрет он лишь потому, что предал меня, а не потому, что я в своем сердце так захотел. Или ты. Брэндон скрипнул зубами, наконец-то поняв кое-что. - Он тебе… нравился, да? – задал он вопрос, который всегда не давал ему покоя. - Хочешь правду? – Генрих в упор посмотрел на него. - Хочу. - Да, - быстро и просто сказал Генрих. – Нравился. Только это не имело значения, потому что он был не таким, как я. Поэтому я скоро перестал питать иллюзии. Особенно после того, как он представил в парламент этот закон, а я подписал его. - Господи… - выдохнул потрясенный Брэндон. Да, он хотел услышать ответ на мучивший его столько лет вопрос, и даже готов был услышать то, что услышал, но, тем не менее, сейчас он отказывался верить своим ушам. Слишком шокирующей оказалась эта жестокая правда. - Я ничего не мог сказать ему, - горько усмехнувшись, продолжал Генрих. – А что я мог бы сказать? Нет, в этом королевстве не будет закона о смертной казни для содомитов потому, что сам король содомит? Слышал бы ты, Чарльз, как он высказывался по поводу того, что творится в монастырях, которые он инспектировал! Какими словами он называл этих монахов! Я уверен – не будь я король, он бы и меня с радостью отправил на плаху. Он ненавидит таких, как мы, Чарльз, всем своим богопослушным сердцем, за оскорбление Господа нашего. Несколько раз мне приходилось искать поводы для помилования тех, кого он осуждал по этому закону. Брэндон молчал, разбитый, подавленный этим признанием. - Да, он мучил меня этим много лет, - продолжал свою исповедь Генрих. – Но я ценил его – за его ум, за его великие труды и за преданность. Он был самым верным моим слугой и делал все для того, чтобы угодить мне. - Ради себя и своих интересов, - вставил Брэндон. - Ну, разумеется, и для этого тоже, - усмехнулся король. – А кто поступал иначе? Уолси? Норфолк? Сеймур? Ты, Чарльз?.. Нет! – он выставил руку вперед упреждающим жестом. – Не говори ничего, не хочу слышать. Я все еще хочу верить кому-то… - Я хочу, чтобы ты верил мне, Генрих, - пренебрег предостережением Брэндон. – Разве я не заслужил этого, в отличие от предателя Кромвеля? - Ты? - изумленно взглянув на него, Генрих расхохотался. – Именно ты постоянно меня и подводил! Кто принимал участие в падении Уолси? А? Кто после этого возглавил Совет, небрежно выполняя свои обязанности? Ты не забыл поблагодарить Норфолка за то, что он взял на себя большую их часть и тем самым спас тебя от моего гнева? И я с трудом простил тебе Маргариту. И то, что ты вновь женился, спустя всего три месяца со дня ее смерти. Но я простил, Чарльз. Я всегда прощал тебе все, потому что любил тебя, и ты это знал. - Я сомневался, - тихо сказал Брэндон. - То есть, после всего этого ты сомневался?! - несколько мгновений Генрих потрясенно смотрел на фаворита, и тот увидел, как глаза короля наливаются яростью, которая прорвалась в хлесткой фразе: - Ну и мерзавец же вы, Ваша Светлость! - Ваше Величество… - Молчи! – гневно отрезал король. – Я не давал тебе слова!.. Стало быть, ты сомневался… А что я, по-твоему, должен был сделать, чтобы ты мне поверил? Убить тебя, как убивал всех, кого когда-то любил? - Генрих… - Молчи! – голос Генриха зазвенел яростью. – Я знаю, что ты мне скажешь. Как знаю и то, что самый мой верный слуга скоро будет казнен, и это будешь не ты. Говоря это, король вплотную подошел к фавориту, ухватил за ворот камзола и резко встряхнул. - Да! Ты служил мне на ложе! – яростно выдохнул он прямо ему в лицо. - Но я – король Англии, и мои заботы – не только ублажать свою плоть, и тем более – твою! Кто заменит мне Кромвеля? А? Все те, кто желал его смерти, и мизинца его не стоят! Сердце Брэндона бешено колотилось в груди, и твердь плыла под ногами. Вот и все, чего он добился в итоге, участвуя в падении Кромвеля. Того, в ком всегда подозревал опасного соперника, и не ошибся в своих подозрениях. Но на сей раз Генрих, похоже, его уже не простит… - Ты тоже против меня, да, Чарльз? – со зловещей улыбкой на побледневшем лице спросил Генрих. – Заодно с Норфолком и Хартфордом? Ведь падение Кромвеля - это ваших рук дело. Они и тебя попытались отобрать у меня… Злоба в глазах короля сменилась болью. - Генрих! – Брэндон схватил его за плечи. – Опомнись! Я всегда был с тобой, и сейчас я с тобой! Верь мне! Дыхание Генриха стало тяжелым, а глаза, посветлевшие от ужаса и отчаяния, молили, требовали, угрожали, наливаясь безумием. - Верь мне! – твердо повторил Брэндон. – Что я должен сделать для того, чтобы ты мне поверил? Тоже умереть? Генрих вздрогнул от этих слов. - Нет. Только не ты. Он порывисто обнял фаворита, прижав его к себе так, словно боялся, что тот исчезнет сейчас с его глаз. - Я не доставлю им этого удовольствия, - обжигая ухо Брэндона рваным дыханием, лихорадочно прошептал он. – И я заставлю их поплатиться за все. Я буду мстить, Чарльз. Первое, что я сделаю после того, как умрет Кромвель – женюсь на мисс Говард. Вот уж Хартфорд попляшет! - Ты безумец! – в ужасе вырвалось у фаворита. - Да, безумец! – отпрянув от него, с яростным торжеством в голосе воскликнул Генрих. – Ведь только безумец способен бросить вызов всему христианскому миру и самому Господу Богу! Только безумец может доверить жизнь своему слуге! – он схватил фаворита за горло и сжал его так, что тот задохнулся. - И только безумец, сам будучи мужчиной, может желать другого мужчину, да так, что при одной мысли закипает вся кровь! Генрих резко оттолкнул от себя фаворита, и тот едва устоял на ногах. - Но я не настолько безумец, чтобы не видеть, как эти хищники крутятся около моего трона и норовят залезть на него, обгоняя друг друга! – гневно выкрикнул он. – Сначала, Норфолк, теперь Хартфорд! Так я подпущу их поближе! Пусть они сами сделают то, чего я хочу – перегрызут друг другу глотки! Это доставит мне невероятное удовольствие. Этой ночью на ложе король вел себя так, словно вымещал на фаворите всю свою боль, гнев и отчаяние – входил в его тело ожесточенно, резко и грубо, впивался жесткими пальцами в его бедра и плечи, оставляя следы, до крови кусал его губы и шею. Но Брэндона лишь заводила и опьяняла эта жестокость, туманя рассудок и лишая последних остатков самоконтроля. И, не помня себя, задыхаясь, сквозь стоны и вскрики, он шептал такие слова, повторить которые в здравом уме у него не хватило бы духу. Можно сбежать из дворца в одно из своих поместий, но это не будет выходом. Дьявол давно завладел его душой, и имя ему – Генрих Тюдор. Жестокий, взбалмошный, непостоянный, безумный. Его любовь и его жизнь. Нет смысла отрицать это. И победить его сможет лишь смерть, которая придет когда-то за ними обоими. За кем из них раньше? Как можно знать… Но дату кое-чьей смерти он знает точно. - Завтра в 9 часов утра, Ваше Величество. И Хангерфорда, как вы и велели. Думаю, Кромвеля это порадует. Подняв на фаворита глаза, Генрих кивнул: - Хорошо. Ты будешь там. И доложишь, как все прошло. - Как прикажете, Ваше Величество. - Ты забыл? Не государь и подданный, - напомнил Генрих. - Сейчас я служу своему королю, - ответил Брэндон. – Это он вынес приговор, а не тот, кого я знаю как просто Генриха. - И только ты единственный, кто его знает, - печально сказал король. – Все остальные, кто знал его когда-то, ушли… Отец, мать, сестра, друзья и враги… Меня становится все меньше с каждым уходом. Остается король. А короля любят все и никто. Брэндон подошел к нему, положил руку ему на плечо и сказал: - Мы как-то вспоминали о том, что я пообещал тебе в детстве, когда мы играли… - В короля Артура и Ланселота? - Да. - Я помню твои слова, Чарльз. - Давно хотел сказать тебе, что для меня это была не игра. И то, что я сказал тебе тогда – тоже. На садовую лужайку, залитую ярким весенним солнцем, выбежали два мальчика лет двенадцати. Один из них, высокий, голубоглазый, с ниспадающими на плечи золотистыми волосами, держал в руке небольшой меч, как видно, сделанный специально для него. - Мистер Ланселот, преклоните колени, - важно скомандовал он своему товарищу, такому же рослому, как и он, темноволосому пареньку. Тот послушно встал перед ним на одно колено и склонил голову. - Мистер Ланселот, принесите мне клятву, прежде чем, моей волей, станете рыцарем. Темноволосый мальчик, очень серьезный, поднял на него глаза и произнес: - Мой король, я клянусь вам в вечной любви и преданности. Обещаю служить вам верой и правдой, защищать вас и ваше королевство, покуда за мной не явится смерть. И если я нарушу свою клятву, пусть Господь и ваш карающий меч поразят меня. Коснувшись поочередно мечом его плеч, его юный господин торжественно произнес: - Отныне вы рыцарь и мой слуга, сэр Ланселот. И, протянув ему руку, помог подняться с земли.