Наверное, Ханбин.
Чжинхван представлял, что примерно может ждать его там. Злющий как черт Ханбин и эмоционально тяжелая атмосфера. Ханбин, может быть, даже разобьет пару тарелок — каких-то по-особенному уродливых, которые им обоим не нравятся; их подарила им мать Ханбина. Чжинхван до сих пор помнит, как это было. На красивой подарочной коробке лежала записка, на которой изящным взрослым почерком было выведено:«Любимому Ханбину от родителей.»
Подарок на год отношений Ханбина и Чжинхвана. Именно тот случай, когда дарить ничего не хочется, но дарить приходится. Чжинхван и Ханбин тогда приготовили очень много еды — по рецептам мамы Чжинхвана, которая в свое время научила его готовить, и по рецептам самого Чжинхвана, которые тот выучил во время своего обучения во Франции, — пригласили свои семьи, и хоть они по телефону все звучали одинаково искренне весело, то в жизни все было не так чудесно. Родители и сестра Чжинхвана в качестве подарка на год их отношений подарили им билеты на любимое театральное представление его мамы. Они не смогли приехать на праздник, так как ехать было трудно и очень далеко, и поэтому прислали билеты по почте с красивой открыткой внутри конверта и с подписью: «Парочке Ким с огромной любовью от родителей Чжинхвана и Сэен», написанной рукой сестры Чжинхвана. Парочке Ким… тогда, парень помнит, Ханбин очень долго смеялся. Да, им определенно повезло с фамилиями. Чжинхван очень ждал визита родителей Ханбина, надеясь, что хоть что-то в их отношении к нему поменялось. Он очень долго репетировал перед зеркалом, чтобы не ударить перед ними в грязь лицом, а Ханбин только тихо вздыхал, гладил парня по плечу и говорил, что все наладится. Чжинхван только еле заметно отрицательно мотал головой, мол, ничего не наладится, но, может быть, хотя бы в этот раз обойдется без скандала и, может, в этот раз мать Ханбина наконец поймет, что Чжинхван не желает ее сыну ничего плохого и любит его так, как, наверное, никто никогда не полюбит. Но, как бы Чжинхвану не хотелось,в этот раз без скандала не обошлось.
Он обливался потом от волнения, когда мать Ханбина буквально сверлила его своим тяжелым взглядом, а Ханбин в то же время заботливо промакивал капельки пота на лбу и висках салфетками. — Как твой бизнес, Чжинхван? Ханбин говорил, что ты работаешь кем-то вроде преподавателя… но мы же знаем, как Ханбин-а любит все приукрашивать, — не без нотки ехидства в голосе задала вопрос госпожа Ким, и Ханбин сразу же закатил глаза. Чжинхван почувствовал теплую ладонь парня на своей и выдохнул, слегка сбивая напряжение. — Я преподаватель в собственной кулинарной школе. Кондитерское дело, — дрожащим голосом ответил он, пытаясь смотреть в глаза женщины, но взгляд непроизвольно соскакивал то на стену за её спиной, то на красивую минималистичную подвеску, которую ей когда-то подарил Ханбин, на ее груди, то на духовку, в которой томился праздничный тыквенный пирог; в общем, на все, кроме ее прожигающих нутро глаз. — Ханбин не ошибся, когда говорил вам об этом. Она удовлетворенно улыбнулась, но Чжинхван увидел в этой улыбке что-то мерзкое, что-то такое, что он видел постоянно, и чего никогда не было в улыбке его матери, когда она говорила о Ханбине. — Может быть, приступим к еде? — предложил Ханбин, и у Чжинхвана отлегло от сердца — он прикрыл глаза и тихо выдохнул, чтобы никто этого не заметил. — Это готовил Чжинхван. Скоро и пирог уже подойдет. — Ханбин, ты ведь тоже готовил… — напомнил парень, в свою очередь накрыв ладонь Ханбина своей под столом, а тот лишь махнул свободной рукой и помотал головой, мол, ты приложил к этому больше усилий. — Ну, давайте попробуем, — снова с чертовым ехидством в голосе сказала мать Ханбина, будто мечтая вывести Чжинхвана на конфликт, но тот держался стойко. Конечно, он был уже на пределе, но все еще старался не взорваться, хотя был уже очень, очень близок к этому. Трапеза прошла в тишине — вообще, отец Ханбина сегодня был очень молчалив, Ханбель что-то бормотала себе под нос и несколько раз сказала, что это все очень вкусно, особенно салат и несколько бутербродов с красной рыбой, которые она урвала во время поедания салата, а госпожа Ким все так же сверлила Чжинхвана взглядом, когда тот переводил взгляд на девочку и улыбался немного затравленно. — Видишь, Ханбин, какая у тебя чудесная сестра? — снова начала разговор женщина, и пот потек по вискам Чжинхвана с новой силой. — Я всегда мечтала, что ты когда-нибудь придешь домой, приведешь какую-нибудь чудесную девушку и скажешь: «Мам, у нас будет ребенок!»… — Fille de pute! — наконец выругался Чжинхван, с силой ударив ладонями по столу, и вышел, почти выбежал из-за стола, в следующую секунду уже скрываясь в ванной. Он закрылся на замок, не желая пускать туда вообще никого, даже Ханбина, и, хоть он и не был очень сентиментальным — разве что под действием алкоголя, — он сел на бортик ванны и заплакал, будучи не в состоянии сдерживать свои слезы и дальше. За дверью послышались ханбиново «Мам, ты опять? Может, ты успокоишься?», «А что я сказала? Это его проблемы, что он такой нервный» его матери, хныканье Ханбель и твердые, быстрые шаги отца на балкон. Он всегда сбегал туда с пачкой сигарет, когда в их квартире снова назревал скандал. — Мам, уходи. Я больше не хочу видеть тебя здесь, — тихо сказал Ханбин, из-за чего Чжинхван закусил губу почти до крови, чтобы не заплакать сильнее — да, он всегда был причиной ссор в их семье. — Я люблю Чжинхвана, ты ничего с этим не поделаешь, и твои разговоры об этом не заставят меня найти кого-то другого! Парень уже сорвался на крик. Ханбель начала плакать, а когда Чжинхван услышал звук звонкого удара — мать ударила его по щеке, — девочка зарыдала, и парень не смог больше сидеть вот так и просто слушать этот беспредел, зная, что именно из-за него у Ханбина такие напряженные отношения с его матерью. Чжинхван решил остановиться и перевести дух — эти воспоминания не были для него самыми приятными, но определенно были одними из самых ярких. Он помнит, что тогда еще и у него самого здорово от нервов подскочило давление, что Ханбину пришлось вывести его в парк неподалеку, чтобы тот подышал воздухом. Он может воспроизвести последнюю встречу с матерью Ханбина так, будто это было вчера или даже сегодня утром — для него это далеко не проблема. Сейчас проблемой были только слова Ханбина, которые он может сказать ему. Хотя, возможно, он переживает без причины? Чжинхван медленно успокаивает дыхание и смотрит на виднеющийся вдали дом, в окнах которого блестит утреннее солнце. Они с Ханбином жили на двенадцатом этаже, и окно их спальни выходило ровно туда, где стоял мужчина. Чжинхвану хотелось домой; в конце концов, Ханбин что, всегда ночевал дома? Ничего подобного. Он то оставался на работе, то ночевал у каких-то своих друзей. В общем, в последнее время его муж (только на словах — они лишь обменялись кольцами дома и устроили ужин в ресторане для своих родителей и нескольких друзей, а штампов в паспортах у них не стояло) нередко не приходил домой. Находясь через квартал от их «гнездышка», как квартиру любовно называет Чжинхван, последний срывается на бег. Он бежит, бежит, начинает задыхаться, но не останавливается; люди оглядываются на него, но вскоре перестают обращать внимание — у них самих миллион своих дел. Чжинхван врывается в подъезд, ждет лифт, мечтая увидеть Ханбина поскорее, у него все поджилки от нетерпения трясутся, как и руки, которые он никак не может успокоить и которыми поправляет влажные от пота волосы. Мужчина врывается в квартиру, обнаруживая, что дверь открыта, и, не разуваясь, сразу же бежит к самому большому окну их студии. Улыбка исчезает с его лица, а колени подкашиваются, от чего ему приходится схватиться за ближайший угол стены. В комнате пахнет сексом и мерзостью, и две пары глаз ошалело оглядываются на него. С губ слетает тихое «Господи Иисусе», и трясущаяся рука находит под тонкой рубашкой нагрудный крест. Иисус вряд ли поможет ему сейчас. — Ханбин, ты не предупреждал, что он придет. Чжинхван молчит. Все в комнате молчат, но потом он смотрит в глаза своего жениха, своего, и, пальцем указывая на дверь, сквозь зубы цедит: — Вон отсюда. — Чего? Ханбин явно не понимает и совершает ответный выпад — это же, вроде бы, их общая квартира, так какого хрена Чжинхван выгоняет его? Но его пассия, что до этого момента сладко нежилась в чужой постели с чужим мужчиной, пинает его ногой и шипит, намекая на то, что им действительно пора бы убраться, раз уж их так позорно поймали с поличным. Ханбин злобно зыркает на него глазами, одним взглядом говоря заткнуться, и тут же переводит его на Чжинхвана, что разбито смотрит в пол и из последних сил сдерживает подступающую истерику. — Пошел вон из моего дома, — четко и с расстановкой говорит мужчина, сжимая кулаки с такой силой, что ногти больно впиваются в кожу, но он не чувствует боли. Вся боль прямо перед ним, обнаженная лежит под одеялом и смотрит так, будто это Чжинхван попался с чужим мужиком в постели без обручального кольца на пальце в их квартире. Точнее, теперь уже в квартире Чжинхвана. — Это наша квартира, если ты забыл. — Если ты забыл, это не дает тебе права водить сюда ВСЯКИХ ШЛЮХ! ПОШЕЛ ВОН ОТСЮДА! Истерика прорвалась наружу, Чжинхвану плохо, он кричит и срывает голос; он чувствует, что боль и ярость застилают ему глаза, но эти чувства слишком тяжелы для него, он не может с ними справиться, и его тело бессильно рухает на пол, сползая по стене. Давление поднялось, голова болит, и мужчина понимает, что ему срочно надо на улицу. Это то же самое ощущение, когда ему стало плохо во время приезда родителей Ханбина. Но больше ему некого просить вывести его на свежий воздух. У Чжинхвана больше нет никого, и кто такой Ханбин? Красивое имя, наверное, и парень красивый? На любые слова Ханбина Чжинхван отвечает лишь одним словосочетанием «пошел вон», даже когда тот что-то спрашивает. Он не видит разницы между вопросами и утверждениями, в голове все перемешалось, перед глазами только образ мужа и его любовника, который никак не выходит из головы; его любовник красивый, как и Ханбин, а Чжинхван… да кому он теперь вообще нахуй нужен? В нем не нуждался ни Ханбин, ни кто-либо еще. Когда входная дверь аккуратно закрывается, замок щелкает, Чжинхван выходит из своего транса на какое-то мгновение, и его начинает трясти. Он хватается за голову, сжимает ее и начинает не по-человечески выть, понимая, что теперь он остался совсем один. В этом городе у него больше не осталось никого и ничего, за что он мог бы держаться. Голова раскалывается, будто по ней бьют огромным молотком с надписью «НИКОМУ НЕ НУЖЕН» с целью забить его как гвоздь, в землю, куда-нибудь поглубже, чтобы о нем точно уже никто не вспомнил. Мир сужается до размеров точки, а Чжинхван становится и того меньше — хотелось бы ему верить, что он все еще самостоятельный и самодостаточный, если бы всем его миром не был Ханбин. И если бы этот мир сейчас не уничтожал Чжинхвана: кусочек за кусочком бы не пережевывал, не выплевывал и не выбрасывал, как чертов мусор.***
Чжинхван просыпается на полу от какого-то громкого звука. Он будто в вакууме, который медленно наполняется воздухом и дает звуковым волнам распространяться — мужчина трет глаза и переворачивается на спину. В отражении натяжного потолка мутно видит себя. Он даже не разулся, когда уснул, да и, кажется, не уснул вовсе — потерял сознание, потому что голова продолжает так же безумно болеть. Звук все не смолкает, и к нему добавляется чей-то голос. Чжинхван слышит, что этот кто-то совершенно точно долбит кулаками во входную дверь, и, наверное, ему следует открыть? И когда он наконец полностью очухивается, он понимает, что ему пиздец. — Чжинхван, Ханбин, еб вашу налево, открывайте! Это Югем. Это разъяренный Югем. Это разъяренный Югем, который пришел брать плату за аренду квартиры. Чжинхвану оставалось только молиться, чтобы Югем за секунду не испепелил его взглядом, не зарезал, не отпинал до смерти ногами или не выбил ему глаз. Потому что Югем может. Чжинхван в то же время подскакивает к двери, в голове прокручивая только молитвы за собственное здравие, и открывает дверь, на внешней стороне которой Югем уже точно оставил пару вмятин. — Блять, Чжинхван, какого черта я должен столько ждать, пока ты мне откроешь? Ты не забыл, кто я? Ты… еб твою мать, Чжинхван, ты где был? — Я… я только проснулся, извини, я не думал, что ты придешь… Хотя почему не думал, думал, конечно, сегодня же ты должен прийти, сегодня ведь вторая суббота месяца, — мужчина смеется нервно, но на лице у Югема нет даже намека на улыбку, как и намека на злость. Только беспокойство. — Ну-ка отойди, — парень толкает его в квартиру и проходит сам, захлопывая дверь. После он берет лицо Чжинхвана в руки и рассматривает его, делая у себя в голове какие-то неутешительные выводы. — Ты себя в зеркало видел? — Ну я же сказал, что только проснулся… — У тебя на щеке след от коврового ворса, зареванные глаза, и ты так трясешься, что наверняка стакан в руку взять не в состоянии, — эти признаки точно не похожи на признаки того, что человек «всего лишь только что проснулся». — Ну-ка быстро на кухню, давай-давай. Они оба разуваются и идут в кухню, где Югем, уже зная все секреты этой квартиры, из-под стола выуживает бутылочку коньяка и разливает его по чжинхвановым любимым стаканам. За окном уже вечереет, и Чжинхван удивляется тому, как быстро летит время. — Где Ханбин? — сразу по факту начинает Югем, держа в руке стакан и опираясь на кухонную тумбу. Его взгляд непроницаем, он смотрит точно в глаза. Чжинхван же на этот вопрос только головой качает и ничего не хочет отвечать — он хочет это забыть, забыть, как страшный сон. — Не знаю. Теперь уже не знаю, — выкручивается он, но Югема этот ответ точно не устраивает. Он садится за стол и оказывается гораздо ближе к Чжинхвану, и тот уже не может противостоять сильнейшей ауре парня, которая без слов заставляет его выложить все как на духу. — Он ушел отсюда со своим новым хахалем. Я застал их в постели сегодня утром, не знаю, во сколько я пришел, не знаю, сколько я спал, не знаю, сколько ты ждал за дверью… — Минут двадцать, не меньше. — Неважно, — машет рукой мужчина и делает глоток из стакана. К горлу снова подкатывает ком. — Просто неважно. Для меня сейчас вообще ничего смысла не имеет. Все так… ебано. — Как? — Ебано, — повторяет Чжинхван и усмехается. — Так Бин говорил. Они молчат пару минут, и Югем вдруг кривится, сделав глоток коньяка — у него такое выражение лица, будто он съел несколько жареных гвоздей, хорошенько приправленных и нафаршированных дерьмом. — Это что вообще? — Ханбинов любимый коньяк. — Тогда почему он на вкус как хуйня? Ханбин что, совсем не чувствует вкуса хуйни и льет в себя все, что попало? А ты что, привык? Совсем не чувствуешь? Чжинхван смеется себе в кулак и не смотрит на Югема, лицо которого все еще не вернулось в нормальное состояние. Хоть тот и явно хотел рассмешить Чжинхвана, чтобы тот хоть на мгновение забыл о Ханбине, тот не мог перестать думать о нем; не мог перестать думать о том, что он и сам ему изменил, но ведь это был один раз, а по словам и жестам его мужа и любовника последнего было понятно, что они не первый день знакомы. Мужчина не понимает, кто виноват больше, кто должен сожалеть и кто должен извиняться, все снова путается в голове, но тут вдруг ладонь Югема падает на плечо Чжинхвана, и тот громогласно вещает: — Я не собираюсь пить это дерьмо, и поэтому мы с тобой прямо сейчас идем нажираться в клуб, — тон, с которым он объявляет это, не будет терпеть возражений, Чжинхван знает это, но все же пытается отказаться. — Я только оттуда, Югем. У меня голова болит, я не могу и не хочу, — говорит он, и его голова беспомощно падает на кухонный стол — это значит, что Чжинхван сегодня точно никуда не потащится. Разве что в аэропорт, чтобы купить билеты на Чеджу, бросить всё и полететь домой, к родителям и сестре. — Пошли. Помни, что у меня над тобой очень много власти, — на лице Югема появляется гаденькая ухмылочка, и он вылетает в прихожую, где обувается и ждет, пока Чжинхван обуется следом и выйдет вслед за ним. Тому приходится подчиниться, ведь без Чжинхвана Югем отсюда сегодня точно не уйдет, как первый и понял, и потому он с громким недовольным стоном выходит вслед за ним и лениво обувает кроссовки. Он включает в прихожей свет и перед зеркалом пытается замазать следы своей истерики — красные глаза и вмятины на лице от коврового ворса. — Забей, Нани. В клубе темно, никто ничего не увидит, да и твои вмятинки разгладятся к тому времени, как мы дойдем до туда. — Думаешь? — Да. Чжинхван секунду думает, а потом пожимает плечами и безразлично кидает: — Идем.***
Югем не умеет выбирать клубы. У Чжинхвана глаза слезятся от сигаретного дыма, заполнившего небольшое помещение, его косит от паленого виски, который он не может остановиться заказывать в баре у очень миловидного бармена, и сзади кто-то неприятно прижимается, тянет свои руки к ремню чжинхвановых джинсов. Он ставит стакан с алкоголем на стойку и пытается отбиться от назойливых рук, но это больше выглядит как непонятная предсовокупительная возня, чем как попытка самообороны. Секс в центре набуханной и обдолбанной по самое не хочу толпы для этого клуба не был чем-то удивительным, как Чжинхван уже успел заметить, и от этого было еще страшнее — никто сейчас не сможет ему помочь, если вдруг он даже закричит (на что он определенно в своем состоянии способен не был) или начнет отбиваться чуть активнее. Мужчина только губу закусывает, чтобы не издавать никаких лишних звуков, и, когда незнакомец уже расправляется с ширинкой джинсов, ловит на себе обеспокоенный взгляд бармена. Тот смотрит на царапающие пластиковую столешницу пальцы, хочет уже отвернуться, но замечает, как Чжинхван смотрит на него в ответ. Умоляюще. Потому он и очухивается от своего странного оцепенения и просит очередного клиента подождать, подходит к чжинхвановому мучителю и толкает прямо в грудь, отчего тот отшатывается и дезориентируется в пространстве на какое-то мгновение, чем Чжинхван и пользуется — убегает в туалет, оставляя своего спасителя без какой-либо благодарности или даже хотя бы мимолетного взгляда. Тот разбирается с пьяным телом легко — хоть Мино и не особо мускулистый, его тело привыкло к такого рода нагрузкам, и потому выкинуть очередного дебошира из клуба не составляет для него труда. Он знает, что не должен этим заниматься, в его компетенцию не входит еще и наблюдение за порядком, но порой попадаются такие, как Чжинхван, которые не могут физически защитить себя. Охрана далеко, да и ей, по большей части, плевать, что происходит в этом клубе, пока люди ходят сюда за порцией полной безнаказанности и вседозволенности и платят за это, а самой охране платят деньги за людей, что приходят сюда. Потому Мино иногда берет на себя роль «борца с преступностью» и помогает таким как Чжинхван. Ему нравится быть полезным. Всю оставшуюся ночь Мино наблюдает за сидящим в углу зала мужчиной, который уже не подходит к барной стойке и ничего не заказывает, не встает, чтобы потанцевать немного, и, в общем-то, даже вообще не встает со своего диванчика. Мино не знает, он пришел один или с кем-то, но вплоть до конца смены парня, вплоть до утра, Чжинхван не идет ни на чьи поиски и к нему никто не подходит. Когда Мино наконец передает смену другому, Чжинхван уже дремлет. В любой момент он может проснуться и понять, что вокруг нет никого знакомого, и бармен решает разбудить его, чтобы, может быть, помочь ему доехать домой. Мужчина определенно пьян и вряд ли сможет добраться до дома сам. Мино усаживается рядом, кладет себе на колени теплую косуху, что подходит для слегка прохладной утренней летней погоды, и мягко трогает чужое плечо. Чжинхван резко раскрывает глаза и смотрит на своего внезапного помощника чуть ошалевшими глазами — он все еще не проснулся и в тот же момент испугался. Но добродушное выражение лица Мино успокоило его. — Пойдем? Тягучий и джентльменский голос бармена будто течет по венам, артериям и капиллярам, разносясь по всему организму, как густая кровь, и Чжинхвану кажется, будто голос Мино — не волны, а какой-то мед, которым он его напоил. Он смотрит парню в глаза сквозь непонятную белую пелену, и, не найдясь, что ответить, сонно кивает головой. Мино помогает ему подняться с облюбленного местечка и выводит на свежий утренний воздух, от которого Чжинхвану становится дурно — он тут же отворачивается к стене клуба и блюет куда-то в мусорный бак. Бармен тут же достает из рюкзака бутылку воды и протягивает ее своему новому знакомому, чтобы он мог прополоскать рот от различных неприятных вещей, вроде последней наспех ухваченной в клубе горстки орешков к пиву. — Спасибо, — тянет Чжинхван, возвращая бутылку обратно и заваливаясь на Мино, что стоит рядом. Последний знает, чем заканчивается то веселье, которое ты получаешь от алкоголя — чаще всего оно заканчивается слезами и болезненными воспоминаниями, от смерти домашнего питомца, когда тебе было шесть, до увольнения с любимой работы. — Доведи меня до дома, s'il vous plait. Мино удивляется короткому французскому «пожалуйста», а Чжинхван так и льнет к нему — утренняя прохлада чувствуется, и мужчина дрожит, как осиновый лист. Ясное дело, на нем только одна тонкая рубашка. — Накинь. Мино дает Чжинхвану тяжелую куртку, и тот не без усилий надевает ее на себя. Она ему велика, и парню это кажется безумно милым. Они идут вместе какое-то время, пока мужчина не останавливается и не просит вслух: — Мино-я, дай мне свой телефон, — Чжинхван закусывает губу и с полной концентрацией вдрызг пьяного человека пытается найти в своем мобильнике раздел «Контакты». Когда у него это получается, он издает какой-то странный радостный звук и ждет, пока Мино начнет диктовать. Дрожащие пальцы были в полной готовности. — Мне нужно для того, чтобы позвонить и отблагодарить тебя. Если ты, конечно, любишь выпечку и торты. — При чем тут они? — парень смеется, искренне не понимая, зачем Чжинхван говорит про какие-то торты в данной ситуации. Мино вообще не нужно никакое вознаграждение. Он просто проведет Чжинхвана либо прямо домой, либо доведет до остановки транспорта, где тот уже сможет добраться до дома сам, если живет далеко. — Я повар-кондитер и la enseignant в «Délicieuses soirèes» pâtisserie на Каннаме, или просто в DSP, — мужчина зевает — его веки буквально закрываются. Мино слышит идеальный французский выговор, и буквально всем нутром ощущает, как он ласкает уши. — Наша патиссерия находится не на главной улице, и поэтому не все ее находят. S'il vous plait, Мино-я, скажи мне номер и мы пойдем дальше. Здесь недалеко идти, pas loin… Пальцы Чжинхвана разжимаются, Мино только успевает подумать, что впервые видит человека, который может уснуть стоя, как подхватывает чужой летящий к земле телефон и буквально валящегося с ног неудачливого алкоголика вместе с ним. — Куда идти? — спрашивает Мино, и Чжинхван только пальцем тычет куда-то вперед, а потом на ухо бормочет адрес своей квартиры. Разобрать было сложно, но благо, что свежий воздух слегка привел мужчину в чувство ровно настолько, насколько начал убаюкивать его прямо в объятиях Мино, и поэтому последний смог понять, куда следует вести его. Тут же вдруг он почувствовал маленькие теплые руки на своей шее — они были почти такими же, как ладони девушки Мино, только без какого-то маникюра, да и они все-таки были немного по-мужски грубее. Но ему нравятся эти руки — кажется, и парню или девушке Чжинхвана они тоже нравятся.***
Чжинхван хлопает по карманам джинсов и находит ключи от своей любимой студии, из которой еще вчера днем он выгнал своего жениха с его любовником. Он не хотел бы возвращаться сюда, но идти ему было объективно некуда, поэтому пришлось вернуться и смириться с тем, что, возможно, уже несколько месяцев (или лет) Ханбин на их общей кровати трахал другого парня. Если он вообще был один. Открыв дверь, мужчина обернулся к Мино, взялся рукой за его плечо и поклонился, выражая благодарность. — Merci, Мино-я, — Чжинхван шепчет тихо, и смотрит парню прямо в глаза. Ему нравится вид перед ним, нравятся темные соболиные брови, нравятся темные глаза, темные волосы, ему нравится Мино, и он чувствует безумную благодарность за то, что тот помог ему тогда ночью и помог даже добраться до дома. И ему очень хочется увидеть его снова. — Je m'appelle Чжинхван. — Я дал тебе свой телефон, — Мино стучит ногтем по экрану телефона Чжинхвана и отходит чуть назад, чтобы тот не сделал чего-то… не совсем правильного. — Я пойду. Отдыхай. — Спасибо, Мино, — говорит он еще раз и закрывает входную дверь, в прихожей натыкаясь на собственное отражение в зеркале. Чжинхван выглядит определенно лучше, чем вчерашним вечером. Слегка нетрезвый, уже способный говорить, он выглядит просто безумно сексуально. Он думает, что если бы Ханбин увидел его сейчас, ему бы никакие шлюхи вроде вчерашнего Джевона не были нужны. Во всей квартире разит сексом, и Чжинхвану приходится раскрыть все окна в небольшом помещении, больше похожем на сравнительно большую комнату. На подоконнике балкона нашлись сигареты, оставленные, видимо, ханбиновой шлюшкой — Югем всегда говорил, что ментоловые сигареты не со вкусом ментола, а со вкусом спермы, потому что их курят только пидоры и шлюхи, а ментол — это грамотный маркетинговый ход, чтобы их курили не только люди из этих двух социальных групп. На вопрос, откуда он знает вкус ментоловых сигарет, если он никогда их не курил, Югем очень быстро переводил тему. Чжинхван валится на кухонный диванчик и его глаза наконец спокойно закрываются.«Нужно купить новую кровать.»