***
Через какое-то время Югем и Чжинхван уже лежат на новой кровати последнего, курят какие-то странные сигареты, которые притащил первый, и тупо смотрят в белый потолок с коричневыми разводами. Югем давно говорил, что потолки надо бы здесь натянуть, потому что эти стремные разводы благотворно не влияют на возможность сдачи этой квартиры в аренду. Обычно все сразу их подмечают, и после этого начинаются все «эээ», «мы подумаем», «мы позвоним». И в итоге в квартире остается только Чжинхван. И он не очень хочет в один день увидеть блестящие натяжные потолки и новую приятную соседку, которая никогда не видела добротных таких и хороших коричневых разводов на потолке и не спала с тазиком в кровати, пока соседскую кухню заливал потоп. — Хороший матрас. Такой мягкий и в то же время не проседает. Ортопедический, что ли? — спрашивает Югем, делая глубокую затяжку и открывая окно прямо над кроватью. — Хороший выбор, зайчонок. Я думал, ты вообще нихрена не смыслишь в этом. — Целая наука, ага? — Чжинхван усмехается и закашливается — Югем тут же опускается перед ним на колени и ржет. — Не умеешь курить — обратись к старшим, научат, — он выуживает сигарету из чужих пальцев и курит глубоко, в тягу, и когда выдыхает дым, Чжинхван чувствует запах ментола. Это какие-то дорогие тонкие сигареты, и только когда последний смотрит на пачку, в его глазах появляются немые вопросы. Югем сразу все понимает. — Я скоммуниздил их у какого-то малыша, который случайно отвлекся на минет и так опрометчиво оставил их на столике рядом. Он сделал выбор в пользу безвредных привычек, я же никак не могу решиться наконец «бросить каку и дать в сраку», как говорил мой старый друг… Но бабские сигареты грех не позаимствовать, особенно когда у их владельца скоро будут деньги и на Muratti Ambassador Blu, и на виноградный Senator. Я буду давиться киссом — и даже не с манго — до конца своих дней, так дай хоть так шикануть. Чжинхван смеется почти на каждое слово Югема. Он будто делает вид, что понтуется, пальцы веером, сопли пузырями, вечные «не умеешь — обратись к старшим», хотя он младше того же Чжинхвана на три года, и каждая новая фразочка будто отпечатывается у него в голове навечно, будто не хочет забывать Югема хоть когда-нибудь. — Я тебе сейчас классную штуку покажу. Ну-ка, смотри сюда, — он берет искренне смеющегося хена за подбородок, смотрит ему в глаза очень долго, пока не ловит чужой взгляд и пока Чжинхван не перестает смеяться, открывает ему рот и выдыхает дым прямо туда, чуть задевая губами чужие; мужчине только остается вдыхать этот дым и беспомощно открывать и закрывать глаза, но это выглядит очень сексуально. Такого он никогда не видел, даже в фильмах, потому что в последнее время он целыми днями пропадал на работе, и на фильмы просто не оставалось времени. Югем отстраняется от чужого лица и улыбается. — Это цыганский поцелуй. Gypsy kiss, если выпендриваться охуительными знаниями английского. Чжинхван снова закашливается и отдышаться не может, но это уже не дым. Это ощущение странности попало в горло, застряло где-то на миндалинах и протянулось до самого кадыка. Он чувствует, что это неправильно, что-то внутри протестует против поцелуев не с Ханбином, и хоть Ханбина уже нет рядом, Чжинхвану все равно некомфортно. Наверняка в такой ситуации Югем сказал бы, что такой страшный недуг как «верность неверному» нужно срочно устранять хирургическим путем. Самым жестким, чтобы данная болезнь даже не смела возвращаться. И он бы по праву считал это болезнью — внутри все еще давит и неприятно жмет, воспоминания текут мерзкой жижей, и хочется только или покончить с собой, или пуститься во все тяжкие, чтобы заглушить это мерзкое журчание и давящую боль в груди. — Не делай так больше, ладно? — просит мужчина, проводя кончиками пальцев по сухим губам, и исподлобья смотрит на Югема. Тот снова понимает все с полуслова и жмет плечами, отворачивается к окну и продолжает курить. За этот день Чжинхван успел уже несколько миллионов раз попрощаться с его легкими и отправить их в последний путь. — Я… все еще некомфортно себя чувствую. Я понимаю, что пора отпустить и все такое, но я не могу. Все еще кажется, что мы вместе. Парень напротив вздыхает и поворачивается к Чжинхвану, который встал с постели, чтобы в кухне поставить чайник. Он опять в какой-то маленькой депрессии, которая пройдет тогда, когда он отвлечется на что-нибудь. Вчера он отвлекся на клуб, как сегодня — на покупку кровати. Югему надо было срочно что-то предпринимать. — Ты вчера познакомился с классным барменом, — он свешивает ноги с удивительно высокой кровати (югемовы ноги все равно достают до теплого паркета, но чжинхвановы точно не достанут) и смотрит на Чжинхвана заинтересованным взглядом, — с тем, которого я уже давно хотел узнать поближе. Мино, кажется, да? Как он тебе? — Югем, я же попросил! — умоляюще восклицает мужчина, закатывая глаза. С кровати доносится только тихий вздох, и в квартире устанавливается гробовое молчание. Только с улицы слышится звук открытия автомобильного замка и чьи-то голоса. И внезапно Чжинхван понимает, что это звук их с Ханбином старой Kia Morning. После первого тихого гудка она громко пищала, и такой звук ни с чем не спутаешь — даже владелица патиссерии, в которой работает Чжинхван, когда-то приметила это: «Что за мерзкий звук? А, это твоя машина? Извини, пожалуйста». В голове Югема проносится лишь тихое «ох, блять», и не зря — хоть Чжинхван сам и говорит, что ему пора забыть Ханбина, хоть он сам это осознает, но звук автомобильного гудка срывает ему все (оставшиеся) тормоза. Он влетает в свои кроссовки с прыжка и через ступеньку несется вниз, на улицу, даже не закрывая дверь квартиры. Югему приходится быстро собрать мысли в кучу и последовать за ним. Убитые сигаретами легкие бьются в истерике от резкого желания парня позаниматься активным спортом, и он заходится в приступе кашля, что не позволяет даже крикнуть Чжинхвану что-то вроде «Стой!» или «Остановись, еблан!», что точно на него не подействует. Просто вежливость и какая-никакая забота о сумасшедшем друге. Чжинхван вылетает на улицу и совершенно сумасшедшими глазами смотрит на Ханбина, который, видимо, опомнился после вчерашнего и решил забрать машину, раз додумался забрать ключи. Мужчина дышит тяжело, ему плохо, давление снова стремительно поднимается, и вот уже его голова раскалывается от боли; он где-то на подсознательном уровне понимает, что не сможет сказать чего-то связного и обдуманного, и кажется, будто сейчас у Ханбина вместо сердца — булыжник, простой камень, а у Чжинхвана — горящее нечто, готовое взорваться в эту же секунду. Он смотрит на того, кто еще совсем недавно кинул его, оставил догорать наедине с самим собой, и на последнем издыхании истерически кричит, зажмурившись: — Ханбин! Парень тут же оборачивается и видит, как Югем подхватывает одетого совершенно не по сезону легко старшего под руки сзади и не дает ему упасть на тротуар и повредить колени. Мужчину ноги не держат, он почти бессознательным трупом валится в югемовы руки, а тот только под нос себе приговаривает: «Нет-нет-нет, Хани-хен, ты тут это, не дури! Нет-нет-нет…». Ханбин за секунду подскакивает к ним двоим, и Югем с его помощью усаживает Чжинхвана на лавочку рядом. У парня взгляд побитой собаки, которая в чем-то провинилась и которую побили за дело, и Югем лишь раздраженно сквозь зубы цедит: — Ключи от машины на родину и вали отсюда, припиздок. Ханбин только начинает говорить что-то, как парень разражается тирадой, словно гром среди ясного неба, в тот же момент стараясь натянуть на Чжинхвана свою теплую флисовую кофту, которую тот постоянно у него отжимал с аргументом «она такая милая и мягкая, я в ней похож на медведя»: — Что, блять, во фразе «ключи от машины на родину и вали отсюда, припиздок» ты не понял или не расслышал? Мне повторить в третий раз? Тебя жизнь уже наказала слабоумием, что ли, что ты с первого раза не понимаешь смысла сказанных слов? — Югем действительно зол; Чжинхван, сидящий на лавочке, сквозь какую-то пелену слышит то, что он говорит, и цепляется пальцами за закоченевшее от холода югемово запястье. Он мычит что-то, но парень не слышит, продолжая злиться и кричать. — Просто иди на хуй и оставь его. Оставь навсегда, иначе ради тебя он скоро выпрыгнет в окно, лишь бы ты снова вернулся. Дай ему шанс жить для себя, ты, конченый уебок. Ханбин даже не смотрит на Югема. Все его внимание захватил Чжинхван, который пытался что-то сказать, но ему было так холодно, что зуб на зуб не попадал. Он кутался в югемову кофту и все дергал того за запястье, пока тот не обратил наконец на него внимание. — Может, лучше я послушаю его, а ты нахуй завалишь свой хавальник, Югем-а? — шипит Ханбин, не смея прикасаться к мужчине, но Югему точно так же плевать на то, что он говорит. Была бы его воля — он бы заваливал Ханбина письмами с угрозами, но жаль, что это уголовно наказуемо. Да и он не хочет прослыть сталкером в чьих-то глазах или попасть в вечерние криминальные новости по такому поводу. Они оба прислушиваются к попыткам Чжинхвана сказать что-то, и среди странных мычаний разбирают: — Югем… Югем, пожалуйста, пойдем домой… Парень кивает только и помогает другу встать, чтобы тот не грохнулся куда-то под скамейку, а Ханбин остается сидеть на лавочке и голову вниз склоняет, будто размышляя о своем поведении. Они оставляют его наедине с собой, и так, наверное, даже для самого Югема лучше — он решил не трахать ему мозг отношениями с Чжинхваном, и потому сэкономил себе же очень много нервных клеток. Югем закрывает за спиной Чжинхвана дверь и помогает ему пройти к кровати, на которую тот валится грузом двести и замолкает. Первому кажется, что навсегда — эта встреча с Ханбином не могла обернуться как-то иначе. Он только опирается на кухонную тумбу задницей и сверлит спину мужчины взволнованным взглядом, ждет, пока тот скажет хоть что-то. Чжинхван в ответ только молчит, но его плечи вдруг начинают прерывисто содрогаться, и он шумно вдыхает носом воздух, ногтями царапает грудную клетку, будто хочет ее разорвать и вытащить оттуда все, что там есть — сердце, легкие, выломать к чертовой матери все ребра и выбросить все эти ненужные потроха вон, лишь бы не чувствовать учащенного сердцебиения, боли и ударов какого-то незримого ужаса, что бьет ровно в солнечное сплетение и заставляет задыхаться, глотать воздух литрами, но никак не насыщаться, заставляет слезы огромными каплями течь по вздутым на висках венам, те слезы, которые забиваются в нос и текут в горло, заставляя кашлять и с этим выпускать весь воздух, что мужчина так старается вдыхать и пустить сквозь себя. Югем только подскакивает к нему, пытается оторвать чужие руки от чужого же тела, находит на чжинхвановой груди красные царапины — некоторые из них сочатся кровью, — шепчет какие-то идиотские мантры под нос и понимает, что, наверное, боится? Боится впервые за целую кучу лет. Боится за состояние друга, боится, что тот когда-нибудь просто выйдет в это чертово окно, если вдруг случится что-то похожее. У него самого слезы по щекам текут, он не знает, что делать, и просто трясет Чжинхвана за плечи, пока тот продолжает тянуться к своей груди и задыхаться. — Чжинхван, Чжинхван, пожалуйста, очнись, хватит, — умоляет Югем. Чжинхван не слышит; но под давлением теплых больших ладоней парня он перестает метаться и царапаться, он наконец пробует вдохнуть полной грудью и делает так несколько раз, пока не успокаивает дыхание и не очухивается от этого наваждения. Слезы все равно текут по щекам, и теперь уже не от того, что кислорода не хватает, а из-за своей же беспомощности. Если бы Югема не было здесь, Чжинхван бы просто не смог отстоять свою независимость перед Ханбином и валялся бы у него в ногах, моля вернуться. Чжинхван говорит слова, что роем гнездятся у него в голове, а Югем говорит то, что теплится в чжинхвановом сердце и почти разрывает его на части. — Югем, останься сегодня со мной, пожалуйста, — просит Чжинхван и так смотрит, что Югему ничего больше не остается. Он даже возразить не может, хотя его звонка ждет один очень приятный мужчина, с которым он провел эту ночь. Он кивает и садится на ковер рядом с кроватью, хлопая друга по бедру и вздыхая грустно. — Чжинани, это что такое было? Я аж охерел, честно, — наигранно возмущенным голосом спрашивает Югем, заглядывая в глаза Чжинхвана. — Я тебя так каждый раз поднимать не буду. Мне надо с тобой провести профилактическую беседу, учитывая то, как по-гондонски поступил с тобой этот твой ебланоид. — Югем, я его люблю, — доносится тихий и дрожащий голос с высокой кровати, и Югем закрывает глаза — он устал. Устал от этого, хоть Чжинхван и сказал это всего два раза. На его месте парень бы превратил жизнь Ханбина в ад. Это было в его характере, ведь он не привык терпеть, когда об него вытирают ноги. — Я тоже любил когда-то хорошего парня, — он улыбается мягкой улыбкой, обращаясь к своим воспоминаниям. Они ждали своего часа в югемовой шкатулке воспоминаний, и теперь он не будет скрывать от Чжинхвана то, что когда-то он тоже был в постоянных отношениях и любил так же сильно, как и он. Мужчина тут же затихает, и Югем понимает, что тот готов слушать. — Только в том, что мы расстались, был виноват я один. За окном раздается рев мотора старой колымаги, и они оба замолкают, провожая ее взглядами темных глаз. Чжинхван кончиками пальцев находит пальцы Югема, и последний сжимает его ладонь в своей, чувствуя боль друга необычайно сильно.За окном от порыва ветра шумит осина, и в квартире окончательно воцаряется давящая тишина.