Две Луны

      Мистер и Миссис Лавгуд — две планеты в глазах их маленькой Луны, которая неминуемо, но с удовольствием, вращалась вокруг них на орбитах безмятежного детства. Самого необычного детства, которое не снилось ни единому ребенку в деревушке, на отшибе которой вырос их странный дом. Необыкновенно тихая для ребенка ее возраста, но бесконечно открытая и эксцентричная со всеми, с кем соприкасается в жизни. Всегда купающаяся в лучах солнца, всегда витающая в облаках и млеющая в мире ее собственных выдумок и фантазий. В мире их семейных фантазий, который всегда будет полным, в котором за руку ее держат обязательно с двух сторон. С одной — рука нежная, но в то же время твердая, с другой — сильная, сухая от бумажных порезов и отсутствия внимания к ней. Отец всегда старался оградить ее от внешнего мира и опасностей, которые подстерегают далеко за холмами, мать — почувствовать причастность к нему и окунуться в его загадки с головой.       Бесконечные полки с поблескивающими на солнце склянками, баррикады столиков и столешниц — хромые и ветхие подпирали иные — новые, но такие же поломанные и уже абсолютно бесполезные. Та же участь постигала каждый из когда-либо приобретенных в этом доме котлов, которые заполнили всю кладовую и считали своим долгом являть себя миру всякий раз, когда погруженная в свои мысли или подхваченная вихрем энтузиазма миссис Лавгуд забывала повернуть ключ в замке или настежь распахивала кладовую вместе с окнами во всей комнате, давая волю хорошему сквозняку.       На заклинания уборки она не привыкла растрачивать свой магический потенциал и зачастую предпочитала сумбур и хаос, в которых нередко рождалось вдохновение и его плоды — изобретения, незначительные для магического мира, но по-своему любимые и нужные во всем.       Как насчет Зелья Лягушачьего Проворства? Одной капли хватит, чтобы свести лягушку или жабу с ума. А ее заклинание Вечного обращения? Поначалу его целью было пожизненное изменения формы живого существа. Но с приданием действительно желаемой формы вышла незадача. Благодаря ему, у по-началу безобидных слив-цеппелин выросли зубы и колющие электрические усики - чем не сторожевая зверюшка, отгоняющая непрошеных (не то чтобы их было много) гостей? А Ползучие Штаны, а Безногий стул (ножки исчезли, но проблем с гравитацией стул не испытывал), а курицы-несушки, из яиц которых вылуплялись маленькие прожорливые ящерки? А... самый последний эксперимент?..       В тот день Дом, как и всегда, был жив. Он дышал, иногда перемещался и умел смотреть с укоризной на любого нарушителя, не носящего фамилию Лавгуд. Его глазами была дочь, ушами — отец, а не перестающим биться сердцем — мать. И в тот ясный день сердце билось как никогда! Пандора в ее обыденной манере суетилась (нет-нет, не на кухне) в своей лаборатории, то и дело посматривая на часы и готовя необходимые для заклятья ингредиенты. Вся его сложность состояла лишь в том, что необходимые при ритуале действия должны свершиться в определенное время, секунда в секунду. Полдень близился, а топот над головой Полумны становился все решительней. Девочка, как обычно в это время суток, свернулась калачиком в своем любимом кресле и разглядывала картинки в уже так полюбившейся ей книге о "Магических существах и Растениях" с совершенно невероятной флорой и фауной с просторов невидимого для глаз маггла мира. Некоторые животные были нарисованы от руки на инородных, новехоньких, отличных от шелестящих при каждом прикосновении страницах, и совсем не двигались. Но это Полумну совершенно не смущало, ведь отец тоже исследователь, и таким образом он вносит свою лепту в домашний научный архив. К тому же, открытые им животные казались девочке гораздо интереснее прочих, пусть даже были неподвижны. При взгляде на них она невольно уносилась в места их обитания. В неком ведомом только ей астрале, она грелась на мягком, совсем безобидном солнышке и вдыхала все любимые запахи, которые только могла представить: запах талого снега, слегка мерзлого, но уже податливого пальцам чернозема, апрельского ветра, переносящего из дали в даль нарастающее тепло долины и тяжелый дух пережившей зиму прелой листвы; запах злаковых, которым еще только предстоит впитать в себя всю нежность солнца, налиться золотом и накормить человека. Луна невольно прикрыла глаза, все еще сидя с книгой на коленях, и открыла их только тогда, когда том с глухим стуком встретил каминный коврик. Открыла и автоматически устремила взгляд в потолок. Замысловатая люстра со стеклянными шариками планет и несчетным количеством звезд, поблескивающей массой курсирующих между ними, слегка позвякивала, а исписанный асимметричным цветочным орнаментом потолок виновато сыпал штукатуркой в уже давно остывший чай с молоком. Миссис Лав уже которую неделю работала без отдыха, изредка спускалась выпить горячего или горячительного, уставшим и, в то же время, возбужденным взором обводя родных. Тщетные попытки узнать, над чем она корпит день ото дня, уже давно не предпринимались, однако, любопытство — семейная черта Лавгуд, — не иссякало и в те мгновения. — Ну как? — то и дело спрашивала девочка, даже не ведая, о чем именно спрашивает. — Кажется, совсем скоро я смогу вас удивить. — с улыбкой изрекала она.       И семья замирала. Замирала в ожидании того, что им и так было суждено узнать.       В очередной раз поднимая глаза к потолку, Полумна вздрогнула. Сверху послышался ликующий вопль. Девочка моментально вскочила с насиженного места и ринулась по винтовой лестнице, ведущей в лабораторию. Отец уже был там (его кабинет был рядом). Он застыл перед распахнутой в мамину комнату дверью и смотрел на нее с таким трепетом и воодушевлением, будто влюбился в нее еще раз. Девочка заглянула ему за плечо и увидела нечто невероятное даже для волшебника. Комнату озарял ослепительный голубоватый свет, перед которым столб огня оказался бы искоркой, а полуденное солнце - лишь блеклой луной. Мама восседала в эпицентре этого свечения, а все вокруг, включая ее саму, плавало в загустевшем как парафин воздухе, который, казалось, до последней молекулы состоял из магии. Кристаллики разбившихся некогда склянок создавали завихрения и поблескивали как алмазы, просачивались сквозь мамины волосы, придавая ей сходство с неким божеством или выходцем из другого мира. Она улыбалась и, казалось, была абсолютно счастлива в этот миг. Глаза чуть приоткрыты, а руки скрывали нечто маленькое и едва различимое в потоке света. Завороженный взгляд дочери лишь на миг уловил движение в ее руках. — Это самое невероятное, что я когда-либо совершала. Я... вернула его. — этот голос был песней в ее устах, но он ей не принадлежал. — Дора! — папа вытянул дрожащую руку вперед, но наткнулся на незримую преграду. Уловив неладное, он вынул палочку и что-то бешено забормотал себе под нос, от чего белокурые кудри Полумны и его собственные волосы встали дыбом. Но бесполезно. — Но ничто не дается даром — тихо прошелестел ее голос. Он продолжал что-то шептать и дальше, но так тихо, что услышать было невозможно. Благоговение внезапно сменилось страхом. Девочка бросилась к маме, взметнув бойкие, готовые к борьбе с ненавистным барьером, кулачки. Но что она могла? Она натыкалась на преграду снова и снова, но, как и отец, была вынуждена в бессилии опереться на него руками и в ужасе смотреть на происходящее.       Пандора застыла в вихре парящих мебели, склянок, обрывков тюли и капель неизвестных жидкостей, все еще прижимая к груди нечто живое. С каждой секундой ее очертания становились все более нечеткими, рот едва открывался в ставшем совершенно беззвучном шепоте. Барьер слабел и наконец отцу удалось разрушить его окончательно. Он рухнул к ногам своей ослабевающей жены и обхватил ее руками, пытаясь вернуть на землю. Он что-то крикнул на непонятном девочке языке и внезапно все остановилось. Свечение, источником которого несомненно оказалась мама, стало медленно угасать под мерное и почти мелодичное шипение, которое издает вода касаясь раскаленных углей. Отец лихорадочно цеплялся за обмякшие плечи, тряс безвольное тело, хватался за ее щеки и снова тряс, еще энергичнее. — Что ты наделала?! Что натворила?! Ради чего?! — сыпал он вопросами, глядя, как последняя искорка света меркнет в глубине ее глаз. Он кричал так громко и самозабвенно, что не сразу заметил, как кто-то слабый и трясущийся, как осиновый лист, погладил его по щеке. Ксенофилиус обернулся и встретил неверящий в происходящее взгляд своей дочери. В ту же секунду их лица озарила вспышка, и они оба вскрикнули. Мгновением позже все зависшие в воздухе предметы со звоном и треском рухнули на пол, пополнив собой склад уже непригодных к использованию вещей. Комнату залил свет солнца, которое было еще высоко и не имело ни малейшего представления о том, что произошло в жизни этих двоих.       Ему неведомо, что в тот миг сердце семьи остановилось, глаза ослепли, а уши уже не слышали.