Две Луны

      "Родиться магии было суждено еще задолго до появления лун на свет. Она витала в космическом пространстве, сколько ее помнят звезды, вне времени, вне понимания живых существ, которые были слишком озабочены эволюцией. Магия не умела ждать и просачивалась в каждый живой организм, проталкивая наиболее излюбленные вверх по ступеням эпох. Однажды, она увлеклась. Она так сильно полюбила одно существо, что, в очередной раз протягивая к нему незримую руку, коснулась не кончиками пальцев, как повелось, а всей ладонью. Так человек впервые почувствовал ее присутствие, обернулся и понял, что он не одинок. В тот миг мир увидел первую улыбку. Его счастье подарило магии новый смысл к существованию, она стремительно проносилась сквозь века, все чаще касаясь представителей взрослеющего человечества. Кого-то она задевала плечом, проносясь мимо, кого-то поглаживала по щеке, задержав на нем взгляд, а кого-то удостаивала лишь шорохом своего дыхания в шуме штормовых ветров и звенящем молчании раскаленного полудня. Магия не жалела ни единой своей крупицы и постепенно исчерпывала себя. Держа свой последний путь в Недра земли, она остановилась у потерянного в старости и долгой дороге странника, который был гораздо ближе к Недрам, чем она сама. Единственное, что оставалось ясным, единственное, что еще несло в себе энергию и силу - та ее часть, что человечество прозвало головой. Она решилась на отчаянный шаг - подарила страннику свой первый и последний поцелуй, а вместе с ним: здоровье, молодость и безумное желание жить и совершенствовать этот мир. Его потомство превратилось в наследие всего магического мира и по сей день, считается наиболее верным полагать, что для немагического сообщества самый первый маг носил имена всех богов религий некогда упомянутых в их самых прославленных писаниях, ибо он являл собою самого старого человека на земном шаре."       Мерным тоном закончив чтение очередной главы одного из самых ветхих и потрепанных томов, которые когда-либо видели стены этого дома, Полумна в очередной раз пришла к заключению, что авторы прошлого, были скорее сказочниками чем историками. К ним относилась и Батильда Бэгшот, начавшая свою карьеру сразу после школы, а потому по молодости преисполненная скорее романтических побуждений нежели научных.       Дома у них была обширная библиотека, состоящая из книг, давно позабытых вселенной: какие-то из них были приобретены отцом в известных магических библиотеках мира ради коллекции, а какие-то исключительно ради экспериментов Пандоры. Книги всегда занимали в этом доме почетное место, а потому средств на заполнение несчетных полок и шкафчиков на чердаке ( и незримо расширенных сундуков в том числе) выделялось немало. Больше половины отцовских доходов с журнала уходила на очередной редчайший, покрытый вековой трухой, томик, который мог обжигать, истошно голосить, всячески зачаровывать или хотя бы угнетать своей унылой потертой обложкой всякого неопытного , а потому редкого гостя, среди которых книгочеи встречались от раза к разу все реже.       Но этот вечер был полон одиночества, которым девочка привыкла наслаждаться, и лишен не только гостей, но и отца, который не оставлял попыток втиснуть свою неубедительную кандидатуру в ряды им же нареченных "неблагодетельных лизоблюдов", гордо восседающих на своих строгих стульях в залах Министерства, в ряды "мнительных языков, не чурающихся совиного помета", официально провозглашенных слепцами распространителями правды и по совместительству являющимися журналистами Ежедневного Пророка. Мистер Лавгуд не оставлял сих попыток с момента основания "Придиры", а иначе говоря, в период, когда он стал ощущать себя частью земного мира и наполняющих его событий, а также с момента рождения в глубинах его сознания маломальской уверенности в себе. Единственный присутствующий слушатель кротко принюхивался к неаппетитным страницам в руках Полумны. Да, именно страницам: книга была безнадежно испорчена. Их защищала лишь самодельная обложка, которую девочка смастерила день назад.       День назад на улице бушевало ненастье, весна упорно отказывалась выполнять свой долг перед жителями деревни и близлежащих селений. Дождь лил уже неделю, на весь сад отцу пришлось наложить цепенящее заклятье, иначе капризные растения отплатили бы гнилыми побегами, ядовитым туманом, а некоторые выросли бы так стремительно, что накрыли бы собою дом. Ксенофилиус никогда не был против подобных экспериментов с природой, однако, никак не мог придумать достойное сему оправдание перед органами Министерства, контролирующими незримость магического мира. Но наложенные в спешке чары не смогли спасти от натиска самой природы. Творившийся снаружи дома хаос был готов ворваться внутрь и лишь его собственная защитная магия сдерживала порывы ветра, превращающие обыденный ливень в очередь из маггловской амуниции, оберегала от пронырливых побегов, страдающих синдромом волшебных бобов, и не давала крыше прогнуться от скапливающейся на ней воды (Лавгуды упрямо презирали водоотводы). Такое поведение неба могло лишь заворожить единственного наблюдателя, а мерно сопящее на его коленях существо подергивать носом в знак крайнего неудовольствия. Внезапный порыв ветра сорвал с петель створку маленького круглого окошка, что являлось источником света в миниатюрном сарайчике рядом с домом уже несчетное количество лет, стекла в нем уже давно отсутствовали, а рама молила о покраске ровно половину времени своего существования. Ветер подхватил ее удивительно легко и бездумно направил в обреченное на те же муки окно первого этажа. Раздался невообразимый грохот, стекло разлетелось брызгами по всей комнате, в один миг превратив доселе мягкую софу и плед на ней в искрящегося морского ежа, все гладкие поверхности в песчаный пляж, а многочисленный текстиль - в голландский сыр. Обезумевшее от испуга животное взлетело в опрометчивом прыжке прочь от осколков, а заодно и от сулящих защиту рук Полумны, которая отчаянно выбросила их вперед ,но лишь коснулась полупрозрачного меха кончиками пальцев, в ужасе и растерянности распахнув и без того огромные глаза. В этот миг в воздухе было столько шума, что ее уши будто перестали слышать, и лишь перед глазами сверкнули меховые пятки, пропадающие в смертоносном конфетти. Неслышный ей самой вопль сорвался с губ Луны и ее маленькое тельце с не менее бесшумным грохотом свалилось на дубовый паркет. Затем все стихло окончательно. Ветер, как бы выражая свою непричастность к происходящему, милостиво сбавил обороты и лишь чуть слышно насвистывал в окно, изображая святую невинность. Полумна боялась пошевелиться и оторвать взгляд расширенных глаз со все еще вытянутых вперед рук. Горло заполонила непрошеная твердь, о которую размеренно но гулко билось разбухшее от адреналина сердце. Осознание случившегося накатывало на нее тяжелой поступью. Набравшись смелости она, наконец, подняла взор и тотчас оторопела. Зверек сидел, как ни в чем не бывало и раздраженно чистил шерсть, поднимая ворохи древесной пыли и обрывков поролона. С легкой досадой и несмываемым стыдом за свои треволнения, Полумна окинула взглядом всю гостиную, где ее ждало новое потрясение. Все, что находилось в поле ее зрения было усыпано стеклом и мелкими обломками пострадавших предметов. Абсолютно все, кроме нее самой. Находясь непосредственно рядом с источником мгновенно воцарившейся неразберихи, девочка должна была стать первой жертвой на пути безразличной рамы и стеклянных брызг. Однако, на ее застывшем в немом вопросе лице и белесых, слегка подрагивающих руках, не было ни царапины, а вокруг ее фигуры образовался кокон из остановившихся на лету обломков окна. Лицо Полумны расплылось в улыбке, которая тут же подобно солнцу отразилась в остатках стекла. Она разразилась немыслимым смехом, каким смеется человек, выживший, после авиа-атаки в бомбоубежище, или, как минимум, человек, узнавший, что недавно поставленный диагноз был ошибочным.       Но внутри она ощущала, как ее переполняет магия. Магия, которая не оставит ее без защиты. С которой они никогда не будет одна.