Лёгкий весенний ветерок теребил белую занавеску из-за полуоткрытого окна. Было уже под шесть семь часов вечера, и солнце послушно заходило на глиссаду. Внизу, под окнами, ещё прогуливались люди и проезжали одинокие машины. Вот-вот должны были зажечься фонари.
В его кабинете в это время горел свет.
Несколько полных бумаг степлеров** лежали на краю стола. На одном уровне с ними, но уже посредине стола лежали письменные принадлежности, которые, по задумке их владельца, должны были быть упакованными в последнюю очередь. В свете зелёного светильника, который своей формой напоминал Алексею гриб, показалась большая карта Варшавы. Справа стояла напольная вешалка, под ней — набитый битком чемодан. На фоне тихий женский голос отчитывался о достижениях трудящихся мира через старенький приёмник:
-… ударными темпами восстанавливается промышленность разрушенных районов Средней Азии, Северной Америки, Центральной и Восточной Европы. Без внимания не остаётся также сельское хозяйство. На днях, к примеру, ударники колхоза «Заря коммунизма» из штата Оклахома, США, перевыполнили план на тридцать процентов, и это, как заверяют сами трудящиеся, только начало…
Как только последнее слово диктора было сказано, приёмник был выключен. В кабинете снова наступила тишина, за исключением успокаивающего шума проезжающих вдали машин. Офицер встал из-за стола, осмотрелся — всё ли взял, не забыл ли чего. Затем закрыл сейф и позволил себе сесть и закурить. Дым американских довоенных сигарет, которые он в своё время достал «по блату», мягко горчил на кончике языка и приятно согревал горло. Отменное качество! Мужчина открыл окно шире, вдыхая сигаретный дым всё большими и большими затяжками, время от времени торопливо стряхивая пепел в пепельницу. Не докурив, встал и подошёл к окну, осмотрелся. Поправив причёску, закрыл окно, затем одной рукой сгрёб со стола фуражку, второй вынул ключи из замочной скважины сейфа. Ещё раз пробежал глазами по кабинету. Вспомнил, что сигарета всё ещё у него во рту. Сделав последнюю, глубокую затяжку, раздавил окурок о пепельницу. Затем взял сумки со степлерами и спустился вниз, где сдал документы.
Воронов посмотрел на настенные часы, — десять минут восьмого, — и сверил время со своими наручными. Время на часах совпадало чуть ли не секунда в секунду. Прокрутив в голове список сделанного, Алексей всё же немного успокоился. Первый в его жизни перевод. Да не куда-то там, а в Америку! В довольно проблемный, по слухам, район. Вскоре телефон всё же зазвонил, и Воронова позвали к телефону. Алексей снял трубку и, услышав голос своего начальника, окончательно убедился, что это тот самый звонок, которого он ожидал.
— Добрый вечер, Максим Палыч!
— Добрый, Алексей. Ну как, ты готов?
— О! Всегда готов, Максим Палыч!
— Отлично! Мне нравится твой боевой настрой! Вообщем, слушай. Сейчас по тебя приедет машина. Будут двое: автоматчик и офицер. Так и нужно, они доставят тебя куда надо. Повышенные меры безопасности, сам понимаешь. Довезут прямо до аэропорта, садится на самолёт будешь сам, они лишь проводят до него. Как только сойдёшь с самолёта, на аэродроме тебя уже будут ждать. Встретят, проводят и введут в курс дела. А сейчас собирайся. Вылет сегодня ночью. Ввод в курс дела по прибытию. Да что я тебе объясняю-то? Будто и не летал никогда…
Алексей засмеялся.
— Вообщем, команду дал, большего сказать не могу — сам понимаешь. Ну давай, Алексей, удачи.
— Спасибо! До свидания!
Воронов положил трубку, взял чемоданы и вышел на улицу. С каждым часом становилось всё темней, а людей всё меньше, и лишь далёкий шум больших автомобильных дорог не угасал ни днём, ни ночью. Варшава! Прекрасный город, который вот-вот очухается от тяжелых ран, нанесённых войной. В центральной части города, где и находилось отделение МГБ, где работал Воронов, работы по восстановлению были завершены, как заявляли новостные сводки.
Старший лейтенант положил чемоданы на брусчатку правее от входа в отделение, и решил закурить. Тихо чиркнули посреди апрельского вечера спички «Победа». Сигаретный дым мягко стелился в воздухе, улетучиваясь вверх гонимый воздухом. Завороженный дымом сигарет, Воронов глянул вверх — серые тучи над фасадом здание, которое последний раз реконструировали ещё при Пилсудском, и провели небольшой ремонт после войны (правда, местами ещё можно было найти маленькие отверстия от осколков пуль и снарядов). Но любование фасадом отделения прервал небольшой начинающийся дождик. Выступ крыши спасал, и Алексей спокойно докурил сигарету.
Минут через семнадцать, когда в урну вблизи входа полетел ещё один окурок, прибыла машина (за это время Алексей успел и разнервничаться, и успокоиться, и сделать вывод, что зря он вышел на улицу и что лучше бы он дожидался машину внутри отделения). Вышли двое в форме внутренних войск: автоматчик, вжавшись в автомат, будто бы боясь его потерять и капитан в синих бриджах. Был ещё третий солдат сидел на рулём, свесив локоть левой руки на приспущенном стекле дверцы. Вперёд вышел высокий светловолосый капитан, подав рукой жест водителю, чтобы тот не глушил мотор. Капитан поровнялся с Вороновым, тот отдал честь, капитан отдал честь в ответ.
— Вы оперуполномоченный старший лейтенант Воронов?
— Так точно!
— Капитан Полонский. Вас должны были предупредить…
— Это насчёт Вашингтона?
— Так точно. Проедьте с нами. Все уже оповещены, — затем, развернувшись к рядовому с автоматом через плечо, скомандовал, — сложи вещи в багажник.
— Есть! — машинально ответил солдат и поспешил выполнить приказ.
— Скажете хоть слово? — спросил Воронов, криво улыбнувшись. Ни Воронов, ни Полонский так и не поняли этого непроизвольного «скажете хоть слово» — то ли от нервов, то ли из желания подружиться. Как только он сел на заднее место рядом с капитаном, сзади послышался глухой удар закрывающегося багажника. Рядовой поспешил сесть за руль.
— Никак нет. Всё по прибытию.
«Победа» мягко тронулась с места. Ехали не слишком быстро, с комфортом, проезжая уютные улочки Варшавы. Столица Польши была прекрасна и в ночное время суток; дождь скоропостижно закончился, люди на улицах почти не встречались, деревья переливались серебром под лунным светом, а большие многоэтажные здания отстроенного города гордо горели во тьме ночной. Но нотка напряжения в воздухе была слишком заметной.
Они направлялись в аэропорт. Серые, практически незаметные на фоне ночного неба, тучи начали сгущаться, загораживая луну. На небосводе, благодаря тем же тучам, не было видно звёзд. Лишь луна бессмысленно пыталась пробиться через преграду.
Перед входом в аэропорт машина остановилась. Майор тут же выскочил и вместе с Вороновым, поплелся в здание аэропорта. Автоматчик их сопровождал ровно до терминала. Майор был в спешке, сильно торопился. А на взлётно-посадочной полосе был отчётливо виден силуэт рейсового самолёта.
Самолет был битком набит особистами, кое-где места занимали люди в штатском. В передней части заседали все «большие шишки», ближе к хвостовой части самолёта сидели офицеры рангом поменьше, где и находился Алексей. Они лениво что-то обсуждали, но мужчина не прислушивался. Он лишь напялил фуражку себе на лоб, и вскоре, когда самолёт уже находился уже достаточное время в воздухе, уснул.
Проснулся он уже под утро, когда самолёт сел в Вашингтоне. Так как Воронов был самым младшим по званию в самолёте (почему-то, он заметил это только сейчас), то покидал душное воздушное судно самый последний, после всех.
Прибывших уже ждал целый конвой. Позади колоны из легковых автомобилей шел битком набитый солдатами студебеккер. Это немного удивило Алексея, но, раз уж здесь воцарилась атмосфера тайны, то такие меры очень даже приемлемы. Но увиденное не исчезало из головы всю дорогу.
«Война с Америкой закончилась относительно недавно, — размышлял он, — на улицах наверняка небезопасно».
Вашингтон встречал офицеров безрадостными пейзажами то из руин, то из старых довоенных домов и небоскрёбов, которые здесь чередовались с недавно построенными (и как только они так быстро их построили?) американскими аналогами коммуналок и прочих зданий, не только жилого назначения. День выдался пасмурным; это в полной мере дополняло вид серых панельных домов и магазинчиков, витрины которых вот-вот должны наполниться.
Колонна остановилась на широкой улице перед трёхэтажным зданием. У входа неподвижно стояли двое караульных с автоматами. На табличке Алексей успел прочесть «Союз Советских…», перед тем, был затолкан внутрь — он не успел разглядеть и того, кто позволил себе такую неслыханную наглость по отношению к офицеру МГБ.
На проходной всех обыскали на наличие записывающей техники (некоторые переглядывались, и косились в недоумении, обыскивали даже комиссаров, и при этом никто не показывал явного недовольства) и лишь затем впустили в просторный кабинет с высокими белёными потолками и большими окнами.
В конце него стоял стол, на стене за ним — портрет вождя. Стены был увешаны агитплакатами на двух языках сразу, на русском и английском. Местами это были те же плакаты военной или рабочей тематики, что и везде по Союзу, только с добавлением перевода на английский, но были и те, которые старший лейтенант открывал для себя впервые — как, например, плакат, где с левой стороны стоит красный рабочий над серыми городскими зданиями и бьет молотом по голове толстого мужчину в чёрном фраке и, на удивление, звёздно-полосатом цилиндре в форме наковальни. Чуть ниже красовалась надпись — «Каждый удар приближает нас к окончательной победе над американо-британским империализмом». Или ещё один, более ближе по духу старшему лейтенанту — два офицера МГБ стоят над столом и живо что-то обсуждают, тыча в те самые бумаги, позади также портрет вождя. Подпись гласила: «Враг просчитан и обескровлен! Слава доблестным защитникам тыла — МГБ-НКГБ!». В правом углу, позади письменного стола, после всех агитплакатов красовалось кровавое знамя Союза. За столом — портрет вождя, перед письменным столом — длинный стол «для совещаний». За столом сидели несколько офицеров в советской форме, остальные — в строгих костюмах.
— Здравствуйте, товарищи! — бросил усатый генерал, когда все только переступили порог. Сидящий слева от него мужчина принялся что-то шептать остальным, вероятно, переводить. Все за столом, включая говорившего на этом моменте привстали. — Надеюсь, добрались вы удачно, без происшествий. Меня зовут Прокопенко Евстафий Дмитриевич, я являюсь действующим генералом МГБ и по совместительству ваш новый непосредственный начальник. Вы будете представлять органы госбезопасности в сердце Америки. Недавно наши американские товарищи попросили помощи в борьбе с антисоветскими элементами, околачивающимися на территории Америки. Не стойте, не стойте, присаживайтесь!
Его голос величественно зазвучал во всех уголках просторного кабинета. Эхо от высоких лишь усиливало эффект. Он говорил уверенно, с правильно подобранной интонацией, сам он бил чист и опрятен, как и полагается человеку его звания.
— Сведений пока, к сожалению очень мало. Всё, что нам известно, то это то, что они набирают в свою банду всех желающих, начиная от простых рабочих и заканчивая бывшими агентами ФБР, гестапо, ЦРУ. Их предводитель неизвестен. Численность тоже. Вооружены, опасны и радикально настроенные. В состав входят в основном бывшие военные. Осуществляют подрывную деятельность…
В кабинет вбежал радист, не дав Прокопенку договорить. Подбежал к столу и шепнул на ухо генералу, что агент мёртв. Также он передал ему белый конверт. Мужчины в черном вновь принялись перешептываться.
— Что такое? — спросил сидящий по правую руку от Воронова подполковник.
— При помоги наших коллег из ФБР, — Прокопенко кивнул на молчаливых мужчин в черном рядом с собой, — мы напали на их след и попытались внедрить своего человека в их ряды. Но, к сожалению, я должен сообщить, что наш агент мёртв. При нём нашли только это письмо.
— Так вскрывайте же, товарищ генерал! — сказал откуда-то со стороны подполковника, но Воронова не очень-то интересовало, кто это был; всё его внимание было приковано к белому конверту в крепких руках Прокопенка.
— Нельзя! — запротестовал один из федералов через переводчика, — там может находиться яд или другое отравляющее вещество!
— Я полагаю, — авторитетно заявил Воронов, — что если конверт уже здесь, то он либо был обеззаражен до этого, либо никаких отравляющих веществ на нём найдено не было.
Генерал вопросительно глянул на радиста, и тот в ответ утвердительно кивнул головой.
— Так и есть. Вы правы, товарищ…
— Старший лейтенант Воронов.
— А кому оно адресовано? — один из федералов с явным скептицизмом наблюдал за происходящим.
— Не указано, — коротко отрезал генерал, хмыкнул себе под нос, не переставая крутить в руках конверт с письмом.
Обратного адреса небыло. Лишь в графе «кому» было выведено грифельным карандашом — «всем». Внутри оказалось письмо. Написано оно было на печатной машинке русским языком. Выдержав паузу, Воронов зачитал вслух.
«Приветствую!
Называйте меня Революционером. Письмо НЕ обработано никакими ядовитыми веществами.
Как вы уже смогли догадаться, это письмо от американских партизан. И я, как их предводитель, и как представитель американской нации, которая не привыкла жить под чьим бы то ни было гнетом, требую:
1. Освобождения всех американских политзаключенных, на территории Соединенных Штатов Америки и за его пределами.
2. Прекращения давления на правительство США любого вида.
3. Новых демократических выборов в США.
4. Окончательного вывода советских войск с территории США.
5. Денежного возмещения за причиненный вред американской нации, размер который будет согласован путем переговоров между новым правительством США и Советского Союза.
За нашу свободу мы будем сражаться.
Поймайте меня, если сможете.
Ваш Революционер»
Воронов закончил чтение. Затем, на улице, прямо под их окнами раздался свист полицейского свистка. Раздался выстрел, затем второй. Некоторые офицеры поднялись со своих мест и осторожно подошли к окнам. Пока высшее офицерство разбиралось, что к чему, старший лейтенант ещё раз пробежался глазами по строкам.
— Это всё?
— Да.
— Что за детские игры, — фыркнул себе под нос Прокопенко, явно обескураженный таким наглым поведением лидера мятежников, — товарищи, сохраняем спокойствие! Ваши мысли по этому поводу?
— Блеф, — авторитетно, в один голос заявили федералы, — если бы они обладали достаточной мощью, их движение не осталось бы без внимание.
— Согласен с американскими коллегами. Чем больше войск, тем сложнее их утаить, — сказал Прокопенко. Советские офицеры потихоньку начали присоединяться к дискуссии.
— Вряд ли, не имея достаточно людей и оружия, он стал бы таким глупым образом заявлять о себе. Слишком самоуверенно.
— Нужно отдать письмо на дополнительную экспертизу, так как это наша единственная весомая зацепка, — Воронову приходилось буквально прокрикиваться, так как его всё время перебивало офицерство чинов повыше, отчего он чувствовал себя гадко, мысленно проводя параллели со слабым птенцом, которого задавливали насмерть сильнейшие собратья.
— Само собой разумеется, — почти а один голос ответили федералы.
— Пассивное наблюдение без оперативного вмешательства на первых порах. На первых порах, разумеется, пока идет процесс забора данных путем наблюдения, — внёс свою лепту майор. Федералы вместе с генералом шептались, переводчик записывал все в блокнот.
— Всё зависит от обстоятельств. Но единственное, что ясно сейчас — это то, что время нашего промедления только играют им на руку.
— Мы не можем ударить прямо сейчас, — сказал самый молодой из присутствующих федералов, — у нас попросту нет целей для удара.
— Возможно, имеет смысл поставить на учет самые лояльные верствы населения? Фронтовиков, например.
— Интересная мысль, но сыровата, товарищ Воронов. Ещё вопросы, мысли, товарищи?
— Что насчет нашего места проживания на период данной командировки?
— Вас отвезут к вашим квартирам и ответят на интересующие вас вопросы. Но чуть позже. Еще вопросы? Хм, хорошо. Помните, товарищи! Ваша коммандировка является секретной, как и ваше местоположение. Адреса в письмах менять строго запрещается, ровно как и обсуждать любые рабочие моменты из соображений секретности. Поэтому почта будет приходить с небольшой задержкой, прошу отнестись всем к этому с понимаем. Чтож, товарищи, пожалуй, на этом всё, в курс дела мы вас ввели. На выходе вас будет ждать транспорт. Я полагаю, это все, что пока нужно знать нашим сотрудникам, — генерал через плечо вопросительно глянул на федералов, и те молча кивнули, — тогда вы свободны, товарищи. Начинаем работать с завтрашнего же дня, с восьми. До свидания.
Собирая свои вещи, Воронов подумал про себя «а эти федеральные агенты что-то умеют еще окроме покачивания головой?»
