***
Я закрываю гримёрку на ключ и взглядом провожаю гогочущую толпу айдолов во главе с их менеджером. Голова болит так, словно меня нехило огрели по ней битой. А ведь я всего пару часов провела в компании этих прелестных артистов. Тему митинга в наше неспокойное время мог взять либо непризнанный гений, либо полный идиот. Я пока не решила, что ближе этим парням. Судя по тому, что они пишут часть песен сами и фонтанируют идеями образов, делать клип под митинг они тоже решили самостоятельно, без подсказок. И это самое абсурдное. Поворачивая ключ в замочной скважине, я улыбаюсь собственным мыслям. Откуда этим изнеженным красавцам вообще знать, как может выглядеть подобное мероприятие? Они описали его примерно на двадцать процентов правдоподобно, но остальное — детские фантазии из зарубежных фильмов. Подумать только: «Все оппозиционеры носят пирсинг»! С трудом сдерживаю смех, вспоминая, как Бэкхён мне доказывал, будто где-то видел таких борющихся за свободу неформалов. Хоть шрамы мне позволили рисовать так, как надо, и на том спасибо. — Ну как прошло? — Намгук догоняет меня у лифтов, светится и явно доволен, что отдал меня на растерзание таким популярным музыкантам. — Сонбэ, скажи честно, — я устало тру веки, — ты сам когда-нибудь на митингах был? Намгук тут же бледнеет: эта тема — табу. — Или, может, знаешь кого-то, кто там был, — смягчаюсь я, — мне надо понимать, насколько абстрактно общее понятие о таких восстаниях. — Говоришь так, будто ты — глава оппозиции, — тут же нервно смеётся сонбэ. Я поднимаю на него очень хмурый взгляд, и он тут же перестаёт смеяться, пряча глаза. — Я забыл. Извини. — Ничего, он умер четыре года назад, — неестественно спокойно отзываюсь я, пожимая плечами, — он опозорил мою семью, так что я даже благодарна, что ты о нём забываешь. — Куан, правда, прости, — резко и довольно громко перебивает меня Намгук, — я не хотел тебя обидеть. — Я не обижена, сонбэ, — усмехаюсь я, заходя в открывшийся лифт, — иначе бы не задавала вопросов. — Мне кажется, что тебе не стоит заморачиваться по поводу правдоподобности митингов. Делай, как считаешь нужным, — дружелюбно кивает мне Намгук, улыбаясь уголками губ, — ты всё сделаешь в лучшем виде. Хорошо, что двери лифта закрываются прежде, чем сонбэ замечает мою издевательскую ухмылку. Я правда обычно благодарна людям, которые не напоминают мне о Юонге. Для окружающих, коллег и даже друзей, Юонг — позор семьи, преступник, который умер подобающей ему смертью. Намгук его знал и дружил с ним, но когда мы начинали с ним работать, мы сразу обговорили тему восстаний и связи с ними моей семьи: табу. Из лифта я выхожу задумчивой и с привычным «пустым» взглядом, и даже не замечаю, как на улице меня догоняет несколько фигур. Уже темно, но фонари зажглись ещё не везде, поэтому я даже не сразу признаю парней, с которых полчаса назад смывала искусственную кровь. — Нуна! — зовёт меня жизнерадостный голос, в хозяине которого я безошибочно угадываю Бэкхёна, — пойдём с нами пообедать! Я вспоминаю, который сейчас час, и с улыбкой отвечаю, что для обеда поздновато. На возмущённое: «Нуна-а-а!», — скромно улыбаюсь, напоминая, что мы одного возраста, и это обращение ко мне неуместно. В тусклом свете уличных ламп мне наконец удаётся распознать помимо Бэкхёна ещё троих: высокого и лопоухого Чанёля, такого же высокого Сехуна и теряющегося на их фоне Дио. — Нуна, мы тебя приглашаем, — громко, грудным голосом уговаривает Чанёль, снова употребив мерзкое обращение, — пойдём! — Мне надо домой, — отговариваюсь я, нашарив в кармане телефон. Хорошо, что номер Туёля у меня на быстром вызове. — Не хочет — не уговаривайте, — сурово прерывает лесть Чанёля Дио, глядя на меня в упор, — может, Куан тоже моего взгляда испугалась. Без омерзительного «нуна» и даже без фамилии. Просто — Куан. Меня так посторонние уже давно не называли. — Впрочем, — резко выдаю я, выдержав с какой-то стати пугающий взгляд Дио и расплываясь в улыбке, — раз вы так просите, у меня есть часок на токпокки. Парень меняется в лице и усмехается, в то время как Чанёль даёт Бэкхёну «пять», шумно обсуждая, куда они хотят пойти есть. Молчаливый макнэ Сехун послушно плетётся следом. Быстро набираю Туёлю сообщение о том, где я и с кем. Он заменил мне брата и волнуется не меньше, чем когда-то волновался Юонг; да и небольшая осторожность будет не лишней в компании этих артистов. Мы заходим в маленькую кафешку недалеко от здания канала, парни рассаживаются за прямоугольным столом и оставляют мне место ближе к выходу. Во главе стола падает Бэкхён, который у них, судя по всему, запевала. Я опускаюсь на холодную кушетку-диванчик рядом с тихоней Сехуном, а напротив меня сидит хмурый Дио и продолжает пялиться исподлобья. — Теперь я начинаю понимать, что вы имели в виду под «пугающим взглядом», Дио-щи, — скромно улыбаюсь я, когда наконец приносят токпокки. Тот усмехается, а Чанёль, сидящий рядом с ним, заливается на всё заведение громовым и заводным смехом. — Когда мы были трейни, Кай отказался идти с ним обедать, потому что испугался, — поясняет гигант, вытирая выступившие от смеха слёзы. Я вежливо киваю. За час посиделок я довольно быстро знакомлюсь с характерами парней и даже немного с их историей. Самые болтливые — Чанёль и Бэкхён; причём первый хохочет от любой, даже самой неудачной шутки, а второй просто тараторит без умолку и совершенно не умеет держать язык за зубами. Сехун действительно молчун, и я бы скорее приняла его за самого старшего участника, потому что, когда он открывает рот и что-то говорит, его высказывания звучат довольно мудро и лаконично. Дио же очень закрытый. Он тоже редко говорит, его фразы отрывисты и порой совсем не в тему. Он в этой компании самый странный. Неудивительно, что один из их младшеньких его испугался. Спустя час этого сомнительного мероприятия у меня наконец вибрирует телефон. Я пытаюсь выйти на улицу или хотя бы в зал, но Чанёль переваливается через весь стол и удерживает меня своими длинными руками. — У тебя же нет от нас секретов, Куан-а? Отвечай здесь, что мы как не родные. Я послушно сажусь обратно и принимаю звонок, мысленно извиняясь перед Туёлем. — Куан, ты там в порядке? — раздаётся в трубке его обеспокоенный бас. — Привет, оппа! — приторно-мерзким голосом пищу я, — конечно, я в порядке! Туёль несколько секунд сконфуженно молчит. — Они тебя совсем задолбали? Забрать тебя? — Ой, что ты, оппа! — пищу я ещё выше и слащавее, — я прекрасно доберусь сама, со мной же четверо замечательных молодых людей, что мне будет!.. — Понял, сейчас приду, — сурово басит Чон и обрывает вызов. Пока я прячу трубку в карман пальто, за столом царит тишина. Но стоит мне поднять глаза, как ко мне через стол тянется Бэкхён и вкрадчиво интересуется: — Это твой парень, Куан-а? — Что? Нет, — улыбаюсь я во все тридцать два, — мой очень близкий друг и почти брат. — Ты со всеми близкими друзьями говоришь так… неформально? — Дио явно с трудом даётся последнее слово, он прямо выплёвывает его. Чанёль стукает его в плечо и опять заливается смехом. — Перестань, Дио-я, не всем быть такими правильными, как ты, — хихикает Бэкхён. Сехун согласно кивает, бормоча что-то вроде: «Хён прав». Дио конфузится и будто становится ещё меньше, хотя мы и так примерно одного роста. Бэкхён, видя, что беседа не клеится, спешит исправить ситуацию: — Куан, тебе понравились наши песни? А идеи для клипов? Почему ты не хочешь нам пирсинг делать? Он тарахтит как сломанное радио, а я лишь спокойно улыбаюсь, отстукивая пальцами неизвестный мне самой ритм и примерно раз в десять секунд поглядывая на часы. Ну где ты там застрял, Туёль? — Хочешь, сделаем тебе пирсинг, — киваю я Бэкхёну, сдавшись под натиском этого на редкость активного парня, — надо, чтобы под концепт подходил. Как тебе идея клипсы на губу, похожей на змеиный язык?.. В этот момент перевожу взгляд почему-то на Дио и прямо вижу, как он меняется в лице. Брови хмурятся, глаза сужаются в тонкие щёлочки, а пухлые губы сворачиваются в такую узкую линию, что даже удивиться не успеваешь. Артист смотрит куда-то за мою спину, туда же пялится Чанёль. Бэкхён замолкает на полуслове и тоже таращится куда-то за меня. Наконец и я решаю повернуться. — Обыскался, поехали, — не здороваясь, бурчит Туёль, опуская тяжёлую руку мне на плечо. Он в кожаной куртке и тяжёлых берцах, вся одежда, даже маска, чёрная. Маску он намеренно не опускает, а наоборот, надвигает поближе на глаза чёрную кепку с какой-то белой надписью. — Ты уже готов, я смотрю, — тихо комментирую я, поднимаясь с кушетки. Айдолы не шевелятся. — Тебе бы тоже не мешало, — Туёль улыбается, хотя этого не видно под маской, и пропускает меня вперёд, к выходу. Я поворачиваюсь к компании и уже готовлюсь произнести короткое вежливое прощание, как Бэкхён вскакивает из-за стола и протягивает Туёлю руку: — Приятно познакомиться, друг Куан! Я Бэкхён! Туёль насмешливо и небрежно кидает ему руку и сжимает пальцы певца с такой силой, что бедняге не удаётся спрятать гримасу. Я наступаю Чону на ногу, он ослабляет хватку и трясёт почти безжизненному айдолу руку. — Взаимно, Бэкхён. Взаимно. Я прощаюсь уже простым поклоном, без лишних объяснений, хватаю Туёля под локоть и вылетаю из кафе. У дверей уже стоит машина с замазанным грязью номером. — Они мне не нравятся, — заявляет Чон, едва мы садимся в машину. — Будто я от них без ума, — хихикаю в ответ. — Тот, который пожал мне руку, — скользкий тип, не подпускай его близко, — с какой-то отеческой заботой Туёль тут же начинает раздавать поручения, а я, как послушная «дочь», лишь молча киваю, соглашаясь, — у лопоухого лицо дебила, у носатого — идиота. А у парня со страшными глазами вообще рожа очень знакомая, не могу вспомнить, где его видел. Он не наш? — Окстись, — неподдельно ужасаюсь я, — чтобы айдол — и в оппозиционных митингах? Да такое едва ли не смертной казнью карается! — Едва ли? — переспрашивает Туёль, и тут же осекается: — ах да, айдолы. Это же другая ступень развития… И он вдавливает педаль газа в пол, так, что машина ревёт, а шины визжат. Я смотрю на него с каким-то трепетным восхищением: когда Туёль злится, он поразительно похож на Юонга в минуты горячего фанатизма от идеи оппозиции. Машина тормозит, издавая что-то среднее между стоном, визгом и скрипом. Старушке Хасоль скоро будет двадцать, но она на удивление бодра и вполне себе в рабочем состоянии. Юонг подарил её Туёлю на совершеннолетие, и Чон заявил мне как-то, что эта машина его даже переживёт. Мы останавливаемся у небольшого сарая, в котором нас уже ждёт несколько десятков человек и огромный чёрно-красный фургон, на боках которого нарисованы символы оппозиции. Туёль паркует машину в кустах, я завязываю волосы в пучок, натягиваю на себя спортивные штаны, бесформенную толстовку (стащила из шкафа брата) и кепку, в завершении цепляю на лицо маску. Вся одежда чёрная и лишь изредка красная — это цвета восстания. Цвета «утиля». Наши цвета. Мои ребята уже расселись в фургоне, за рулём, как обычно, Чинсу. Он кивает мне, когда я вхожу вслед за Туёлем, и наверняка улыбается — он вообще улыбчивый, но под маской этого не разглядеть. Когда я киваю ему в ответ, он надвигает кепку на брови козырьком вперёд и резко стартует. Фургон потряхивает, потому что мы мчимся по внедорожью, почти не соблюдая правила. Туёль говорит, что так быстрее. Мне такой способ передвижения не нравится до сих пор. — В следующий раз пойдём организованными группами пешком, — предупреждаю Чона, когда мы очередной раз оказываемся близки к тому, чтобы перевернуться на бок. Туёль усмехается: — Хорошо, что ты говоришь про следующий раз. Уверена в успехе? — У меня хорошее предчувствие. Дай мне биту. Чинсу гасит фары и едет уже практически вслепую. Мы вооружаемся битами, ножами, самодельными гранатами и какой-то огнестрелкой. Туёль натягивает мне на голову, поверх кепки, маленький чёрный шлем, а на себя надевает ярко-красный. Лидер должен быть хотя бы в относительной безопасности. У мрачного полуразрушенного здания уже толпятся люди. Это детдомовцы, которые не прошли отбор Системы и которых за ненадобностью выкидывают, как сломанные игрушки. Маленькие, грязные, испуганные дети смотрят на взрослых в форме, которые отгоняют их от дверей ветхого, но казавшегося им безопасным дома. Его сожгут вместе с теми, кто остался внутри, а потом снесут его остатки, чтобы на его месте построить здание очередного агентства для продвижения айдолов. Даже внутри фургона слышатся завывания и рёв детей. Большинству нет и двенадцати. Недалеко от детдома спряталось ещё полсотни наших — они ждут знака. — Санын, Кухён, пойдёте со мной за детьми, — командую я, вытаскивая из кармана маленькую сигнальную ракету — её сделал Чинсу, чтобы было удобно носить с собой, — Туёль, дашь сигнал через десять минут. Чон кивает, фургон останавливается, мы втроём выпрыгиваем и, пригнувшись, слившись с ночной тьмой, бежим в сторону дома. Фары полицейских патрулей освещают только само здание, на детей свет практически не падает, поэтому они стоят как-то обособленно. Их даже никто не охраняет, они всё равно от страха не могут двигаться. Мы бесшумно подбегаем к ним, я прячу биту за спину и осторожно дотрагиваюсь до плеча одного из мальчиков. — Эй, приятель, кто у вас тут старший? Мальчик испуганно смотрит на меня, но не кричит — скорее всего, уже нет сил. Его глаза и щёки красные и опухшие от слёз, губы искусанные в кровь, двух передних зубов нет. На вид ему лет пятнадцать. — Ну я, — басит он грубо. — Как тебя зовут? — Дасоль. — Цянь, — представляюсь я кличкой, которую взяла в целях конспирации, немного приспуская маску, чтобы мальчик проникся ко мне хотя бы слабым доверием, — слушай, мы с друзьями хотим вам помочь. Сможешь организовать малышей, чтобы они тихо последовали за нами? Дасоль хмурит брови и смотрит на меня с нескрываемым презрением. — Откуда мне знать, что вы не из «этих»? — задаёт он вполне справедливый вопрос. Я машу своим рукой, они закатывают рукава и показывают татуировки. Сама я с трудом оттягиваю ворот толстовки, показывая метку на ключице. — Вы из сопротивления?! — шёпотом ахает мальчик, тут же закрывая руками рот. Мы киваем, и Дасоль тут же, без лишних слов, толкает в бок стоящую рядом девочку примерно того же возраста и начинает ей что-то быстро шептать. Мало-помалу дети кучкуются по группкам. Самых маленьких мы уводим первыми. Когда две большие группы уходят и остаётся ещё три, с детьми постарше, от десяти лет, Дасоль ловит меня за локоть. — В доме осталось несколько ребят, — шёпотом говорит он мне, хотя вой сирены, кажется, перебьёт даже самый громкий ор, — вы их заберёте? Я машу рукой Кухёну и пальцем указываю на дом. — Сколько? — одними губами интересуется мой товарищ, и Дасоль показывает ему семь пальцев. Кухён кивает и исчезает в чёрной тени ветхого строения. — Иди за Санын-хёном, — я легонько подталкиваю Дасоля к последней группе детей, — он отведёт вас в безопасное место, пока тут всё не закончится. — Вы будете стрелять? — даже при такой тьме видно, как у мальчишки горят глаза. — Надеюсь, не придётся, — я треплю его по волосам, хотя мы почти одного роста. — А можно посмотреть? Я едва заметно вздыхаю и наклоняюсь, чтобы посмотреть Дасолю в глаза. У него умный взгляд, может, в будущем он станет известным учёным или чем-то вроде этого… Хорошо, что у меня именно такие надежды на будущее, которое непременно настанет после того, как мы разобьём эту треклятую Систему в клочья. Вопрос о «посмотреть» или «помочь» мелькает из раза в раз, особенно когда имеешь дело с детьми и подростками. Я ласково улыбаюсь мальчику, стараясь не спугнуть это желание помогать сопротивлению. — Мы действуем незаконно, понимаешь, Дасоль? Если тебя тут поймают вместе с нами, ни о каком твоём будущем и речи быть не может. — А если я хочу помогать вам?! Я легонько щёлкаю его по носу, но не так, чтобы он почувствовал себя униженным или уязвлённым. — Обратись с этим вопросом к Саныну. В этот момент Санын подходит, чтобы забрать последнего ребёнка. Как только он берёт Дасоля за руку, чтобы увести, с другой стороны улицы вылетает ярко-красная сигнальная ракета. Мальчик завороженно смотрит на неё, в то время как Санын силком утаскивает его в сторону ещё одного — детского — фургона. — Пиф-паф, чупакабрики! — восхищённо визжит Дасоль, но его голос тонет в гортанном вое Туёля. Рёв разлетается по всей округе. Повстанцы сливаются в одну огромную чёрную волну и набрасываются на стражей порядка. С другой стороны дома собирается вторая группа оппозиции; они оцепляют здание, кто-то уже помчался обезвреживать взрывчатки (хотя я просила сделать это до эвакуации детей). Я, с битой наперевес, чувствуя в себе силу десятков погибших за наше дело, влетаю в гущу людей, пробиваясь к полицейскому бобику. Люди смешались в одно сплошное месиво, но я уже научилась отличать своих от чужих даже при таком скудном освещении. Внезапно свет прожекторов ударяет по глазам, но я успеваю вовремя сориентироваться и избежать удара дубинкой по макушке — её вместо меня получает какой-то парень в форме. Дорога к машине занимает дольше, чем я загадывала. В конце концов меня подсаживают на плечах, и я забираюсь на бобик и становлюсь в полный рост (идеальная мишень, ну же, пальните кто-нибудь). Стрелок не заставляет себя долго ждать, но промахивается. Его промах встречают дружным воем и улюлюканьем. Ко мне на машину взбирается Туёль и лёгким, привычным уже движением подсаживает меня на плечи. — Давай! Я выпускаю сигналку, и в этот же момент все окрестные машины подлетают в воздух. Мои ребята поработали на славу, но я даже знать не хочу, как именно они перетащили взрывчатку из здания в транспорт. Надеюсь, все они целы. Туёль, всё ещё качая меня на плечах, достаёт из ниоткуда небольшой рупор и орёт прямо в него так, что его становится слышно, думаю, и в соседнем районе: — Этой ночью Система Трёх ступеней пыталась избавиться от сотни детей, потому что они якобы не прошли отбор, — в его голосе слышатся такая ненависть и такое презрение, что я, сидя на его плечах, чувствую, какая потрясающая от него исходит энергетика, — из них не вышло артистов, не вышло покорного стаффа и не получилось послушных бездумных рабов. Они могут стать кем угодно, но у них отняли будущее, признав «негодными». А вдруг кто-то из этих детей откроет лекарство от всех болезней? Вдруг кто-то из них построит ракету и улетит покорять дальние планеты? Неужели мы готовы зарубить их будущее на корню, просто потому что они не встали ни на одну Ступень?! Его речь проникновенная и живая, хотя и очень путанная. Туёль наконец снимает меня с плеч и, продолжая орать в рупор, машет над головой битой. — Вам говорят, что оппозиция — зло, но самое настоящее зло — это Система, которая убивает людей, даже самых маленьких и беспомощных, которые не подошли под её стандарты. Мы — за гуманность и справедливость! Лучше умереть стоя, чем жить на коленях, разве не так?! Ему дружно отвечает гул и вой сопротивления, я свищу в пальцы. Побитые тела лежат на земле, замечаю парочку наших — их уже оттаскивают в фургон. Вдалеке слышится завывание сирены — к полиции едет подмога, и, скорее всего, машина там не одна. Где-то в кустах, я знаю, прячутся репортёры. Их задача — снимать такие сюжеты, чтобы правительство и его ближайший персонал (то бишь айдолы и их стафф) были в курсе происходящего в стране. В их числе — Лина, наш информатор и основной двигатель пропаганды. Именно её сюжеты, без вырезанных и переклеенных сцен, «случайно» оказываются на ведущих каналах страны в прайм-тайм. Как только вой более-менее стихает, я достаю из кармана Туёля маленькую дымовую бомбочку — ещё одно портативное изобретение Чинсу. — Все мы стоим на одной Ступени! — не своим голосом ору я, ударяя шариком по земле и привычным быстрым движением натягивая на глаза очки. Когда подкрепление приедет, нас уже здесь не будет. Туёль помогает мне спрыгнуть с крыши машины, и мы во весь дух мчимся в разные стороны, чтобы в итоге забиться в фургон и ударить по газам. Санын по рации сообщает мне, что с детьми всё в порядке, что они ещё раз проверили здание и убедились, что вытащили всех. Кухён вмешивается, прокричав, что к зданию не подойти, пока не решится его реставрация: там поставили дежурных. Я улыбаюсь уголками губ и даю отбой. Каждая вылазка — выброс адреналина. Сегодня было не так ужасно, как в прошлый раз; быть может, решили, что мы не станем заморачиваться из-за детей?..***
— Какие же они чудовища, — Чжуын прижимает ладони ко рту, глядя на экран. — Но они же спасли детей, — робко комментирует Лина, стоя рядом со мной с дымящейся кружкой ароматного какао. — Это, безусловно, благородный поступок, но они нанесли столько ущерба, — возмущается Чжуын шёпотом, — как эти дети потом будут выживать? Побираться на улицах? — Ты считаешь, что таких «непрошедших» должны отстреливать, как бродячих собак? — с ноткой сожаления интересуется Лина. Чжуын делает гримасу. — Какая разница? Это же мусор. Ты переживаешь, когда мусор выкидываешь? Лина ей ничего не отвечает, лишь устремляет взгляд на экран, где крутят её сюжет. Пак Ёнхэ, наш начальник и представитель государства на канале, стоит прямо под телевизором, скрестив руки на груди, и, стоит репортажу закончиться, громко произносит: — Эти бандиты опять взломали наши сервера, теперь эта дрянь крутится по каждому ящику в Сеуле. Трансляция идёт не только от нас, пострадало ещё два канала. Призываю всех вас охранять свои данные как зеницу ока! — И зачем он это сказал? — интересуется у меня Чжуын, когда народ расходится, — и так ведь понятно, что надо держать ухо востро. Ты-то что думаешь, Куан? — Я? Я ничего не думаю. Нам не положено думать, — довольно резко отвечаю я. Обидно, что такой хороший человек остаётся верен такой плохой Системе. — Куан, ты чего? — Чжуын останавливает меня и пытается заглянуть в глаза. — Кадры мерзкие, я такое не очень переношу, — вру я и слабо улыбаюсь. Чжуын согласно кивает и тут же взвизгивает: — О, я видела сегодня утром твоих подопечных! Такие все красавцы, как на подбор… — Им положено быть красивыми, — зачем-то напоминаю я. — И такие серьёзные! Обсуждали вчерашнее происшествие, думали, как бы покрасочнее что-то там снять, — Чжуын меня не слушает и продолжает щебетать. Они с Бэкхёном вполне могли бы подружиться: оба неугомонные трещётки. Из плена болтушки Чжуын меня спасает хмурый и вечно недовольный Намгук, и я уже не знаю, с кем бы меньше хотела оказаться рядом. Сонбэ утаскивает меня в гримёрку, где уже ждут все девять артистов — у них за ночь как-то осунулись лица, будто ни один из них не спал. — Я хочу, чтобы ты их образумила! — в самое ухо горланит мне Намгук. Айдолы мнутся, как побитые щенки, — послушай только! Они решили, что классно будет снять часть клипа прямо на митинге, который будет проводить вчерашняя шайка головорезов! — Ч-чего? — оторопело гляжу на сонбэ я. Вот уж чего не ждали! Чтобы айдолы, и добровольно полезли на рожон?! Да к тому же в такое сложное время, когда оппозиция их Ступень откровенно презирает и ненавидит?! — А почему ты решил, что я их переубежу? — удивляюсь я вдруг, и Намгук кидает на меня очень злой взгляд, хватает за локоть и притягивает к себе так, чтобы ребята не услышали. — Потому что, — яростно шипит он в самое ухо, — у тебя есть яркий пример того, почему на митинг лучше не соваться. В груди очень больно колет. — Ты ошибся, — не понижая голос, я вырываю руку, — этого примера уже несколько лет нет. Он умер, если ты забыл. Артисты молча таращатся на нас, а мы с Намгуком мечем друг в друга беспощадные злые искры. Если бы взглядом можно было испепелить, от нас обоих остались бы кучки пепла. — Я своё слово сказал, — жёстко ставит точку мой сонбэ, — чтобы ни один сотрудничающий с нами человек не появлялся на этих мероприятиях. Дверь за ним хлопает с ужасающей силой, так, что я вздрагиваю, даже стоя к ней спиной. Несколько минут я смотрю в пол, ровно дыша и сжимая-разжимая кулаки. На плечо ложится лёгкая, тёплая рука; я поднимаю глаза и вижу приторную улыбку Бэкхёна. — Поснимать на митинге было моей идеей, — признаётся он, — прости, что тебе досталось. Я отмахиваюсь от него и вежливо улыбаюсь. — Всё в порядке. Я сначала даже удивилась: айдолы на митинге. Это забавно. — Почему? — тут же подаёт голос Дио, которого за высокими Чанёлем и Сехуном не сразу видно. — Потому что на таких митингах, какой был вчера, вы и десяти минут не пробудете, — зачем-то бросаю я, не успевая подумать о смысле сказанных слов, — вас либо подстрелят, либо камера увидит, либо испугаетесь и убежите… Ладно, давайте лучше собираться в студию, мне ещё команду нужно выловить. — Что значит «испугаетесь»?! — восклицает сразу несколько голосов. Я поднимаю взгляд и насмешливо улыбаюсь. Возмущение на лицах артистов видно невооружённым глазом, но мне уже всё равно. Можно будет подбросить им листовку о следующем митинге, но есть ли в этом смысл?.. Всё равно проигнорируют, а потом будут топить за свой статус и напускную храбрость. Всё ещё усмехаясь, я достаю из кармана кардигана рацию и, не глядя на вытянувшиеся физиономии бойз-бэнда, властным голосом зову свою помощницу: — Кёнри? Ищи команду и тащи в пятую студию. Начинаем работать как можно скорее. Надо всё начинать как можно скорее.