«Violence»

      Единственный павильон, который более-менее подходит под запросы моих неугомонных подопечных, вовсю шуршит, гремит, воет и преображается сразу в несколько сцен. Моя команда ждёт у входа, вооружённая каким-то неприличным количеством кистей, спонжей, пудр, кремов, карандашей и прочей атрибутики. Кёнри стоит во главе этой банды и с недоверием косится на меня.       — Их правда девять? — полушёпотом спрашивает она, когда мы всей толпой заходим в павильон и занимаем отведённую нам самодельную гримёрку.       — Да, — киваю я, ловя взгляд Сынхвана-сонбэ, и раздаю своим ребятам листы с подробными инструкциями, — давайте постараемся.       Кёнри с улыбкой принимает у меня листы с макияжем Чанёля и рассматривает каждый миллиметр рисунка. В этот же момент до нас доходит менеджер EXO, мы почтительно кланяемся друг другу.       — Я рад, что вы работаете с нами, Сон Куан-щи, — лучезарно улыбается он, стоит ему выпрямиться.       — Для меня это честь, — вежливо отвечаю я, дёргая губами, чтобы получилось подобие улыбки.       — Если вы не против, у меня есть просьба, — вкрадчиво сообщает менеджер, легко увлекая меня рукой в сторону от оторопевшей Кёнри.       — Сделаю всё, что в моих силах.       — Вы, наверное, поняли из наших объяснений, что ключевые образы в «Monster» у Бэкхёна и Дио?       Я киваю, так и не понимая, чего именно от меня хочет этот странный парень.       — Я бы хотел, чтобы именно вы делали им обоим образы, от начала и до конца. Да, это займёт больше времени, но в вас я уверен, а вашу команду вижу впервые…       — Минуточку, сонбэ, — довольно резко, даже непозволительно резко, перебиваю его я, — моя команда отлично работает, и в ваших сомнениях нет необходимости. Мои ребята специалисты в своём деле.       — И всё же, я бы хотел, чтобы вы особенно проконтролировали процесс создания их образов.       Ответить на такую странную просьбу я не успеваю: павильон начинает суетиться ещё усерднее. Это говорит только об одном: главные герои сегодняшнего рабочего дня прибыли на площадку.       В растянутых футболках, спортивных штанах, тапках, без грамма макияжа и с шухером на голове — эти парни совсем не похожи на идеальных принцев с фото-тизеров, которыми заполнен сейчас весь Сеул. Под глазами у каждого — синяки, на которые придётся потратить не один тюбик тоналки. У большинства красные глаза, и я про себя интересуюсь, не нужно ли им надевать линзы, и как разбираться потом с лопнувшими капиллярами…       Айдолы на стадии подготовки к съёмкам выглядят помято, но как-то по-домашнему, к ним уже можно обращаться менее формально, перебрасываться шуточками, разговаривать о всякой ерунде. Эти же парни похожи на восставших из могил, будто их вчера убили и забыли об этом сказать, а они по привычке пришли на работу.       В подписанное кресло передо мной падает измученный Бэкхён. Он снимает круглые очки, небрежно кидает на столик перед зеркалом, взъерошивает непослушные спутанные волосы. Как жаль, что уход за ними тоже входит в мои обязанности…       На соседний стул плавно опускается Дио. Он выглядит почти так же, как обычно. Взгляд у него ещё более хмурый, чем в день нашего знакомства, хотя, кажется, для него такое состояние привычно.       Я показываю Бэкхёну листы с его образом, он без особого интереса берёт их, но как только его взгляд фокусируется на рисунках, в нём будто перезаряжается батарейка.       — Ого! Вот так я буду выглядеть?! А это пирсинг? То есть, клипса, да? Кла-а-а-асс! А ты мне нарисуешь кровавые следы на лице? Как будто я дрался?       — У тебя немного другой концепт, Бэкхён-щи, — вежливо отвечаю я на вопрос, — ты должен быть единственным, на ком не будет следов борьбы.       Парень обиженно затихает, но уже спустя пару минут, когда я начинаю превращать его волосы и лицо во что-то адекватное, начинает болтать и вертеться. Для работы с таким клиентом нужен отдельный штат, а не я одна. И как Сынхван предлагает мне работать ещё и с Дио?       Периодически оставляя Бэкхёна любоваться на собственное отражение и делать селки, я отхожу к соседнему креслу с Дио и контролирую процесс уже его макияжа. С Дио полегче: он не скачет на стуле, не стремится рассмотреть себя со всех сторон, не подсказывает, как лучше его накрасить или уложить волосы. Он лишь изредка задаёт вопросы и даёт ответы, если спрашивают его. Иногда он бросает непонятные комментарии, и попробуй уловить смысл между ними и только что прошедшим диалогом. Но он гораздо спокойнее, это, безусловно, радует.       Разрываясь между девятью участниками, а между Дио с Бэкхёном и подавно, мы тем не менее довольно быстро заканчиваем работу. Айдолы уходят переодеваться, мы наводим порядок в гримёрке и разбираем фотографии результата. Получилось не совсем так, как на рисунках, в каких-то моментах вышло даже лучше. Если они растянут съёмки меньше, чем на неделю, даже не придётся особо напрягаться.       С чувством выполненного долга моя команда отправляется на перекур и обед, мы же с Кёнри остаёмся на случай форс-мажоров и «у меня потекла подводка, помогите!». Кёнри заботливо отдаёт мне половинку своего обеда, чтобы живот так громко не урчал и не сбивал съёмочную команду (один раз меня выгнали с площадки, потому что китовое пение отвлекало главного оператора). Мы с помощницей устраиваемся поудобнее за камерами и принимаемся уплетать рис с рыбой, ожидая прихода «звёзд».       Ждать приходится недолго. Артисты появляются во всей красе, стучат по полу тяжёлыми берцами, звенят застёжками молнии, скрипят кожаными митенками, цокают кнопками на куртках. В такой одежде даже самого загнанного ботаника примешь за модного бунтаря, но всё равно остаётся впечатление, что это сынок богатых родителей, которые купили ребёнку мотоцикл, лишь бы в школу продолжал ходить.       Этим ребятам определённо не хватает мотоцикла для завершения образа.       К ним тут же подлетает несколько человек — хореографы, операторы, световики, бог знает кто ещё, — и начинают наперебой что-то говорить на повышенных тонах. Айдолы слушают вполуха, и только когда к ним подходим мы с Кёнри, чтобы подправить макияж, более-менее оживляются. Но не благодаря нам; они готовятся к самой сложной части съёмки: танцу.       Им включают музыку и дают порепетировать, вспомнить движения. Некоторые ошибаются, некоторые дурачатся. Учитывая навязанный им образ, эти дурачества никак не вяжутся с амплуа суровых бандитов и бунтовщиков. Они воспринимают это всё как игру, даже не как работу.       Песня ритмичная и качающая, но опять про любовь. Впихнуть концепт митинга в песню о любви! Ну кто так делает вообще?! «Ты можешь звать меня монстром», обхохочешься. Расскажу вечером своим ребятам — не поверят.       Голоса на записи чистые, и я в какой-то момент даже забываю, сколько обработки проходят песни, прежде чем выйти на рынок. Вряд ли у них они и в самом деле такие красивые.       — Бэкхён-а, мы же поём? — рыком зовёт Чен, будто услышав мои мысли, и «солнышко» всея EXO отзывается весёлым смехом.       — Дио-я, ты с нами?       Артист хмуро кивает, не выказывая особого энтузиазма. Мы с Кёнри, закончив работать, падаем обратно за пределы съёмочной площадки и продолжаем уплетать рыбу, не то чтобы слушая, но прислушиваясь к тому, что происходит вне камер и софтбоксов.       У Бэкхёна голос красивый и чистый, но несколько отрывистый. Ему бы баллады петь, причём проникновенные такие, рождественские. Отрывистость голоса не сглаживается, из-за этого Бэкхён словно поёт с надрывом. Не то чтобы я в этом специалист, но за годы работы в индустрии научилась отличать подходящую партию от неподходящей. Хотя, может, я просто цепляюсь к ним, потому что они мне не нравятся.       Однако со следующими строчками я поднимаю голову и начинаю пристально следить не только за хореографией, но и за исполняющими вокалистами. Дио вступает плавно, но вместе с тем решительно, и его тембр, его интонации — это то, что необходимо песне с таким концептом и ритмом. Я почти пропускаю мимо ушей остальные партии (кроме Чена — его сложно не заметить и не отметить, что сладость голоса совсем не мешает амплуа хулигана), вслушиваясь в необычный голос Дио. У него не очень широкий диапазон, но зато глубокие ноты. Кажется, я начинаю понимать, почему у этого хмурого и вечно недовольного парня тоже есть фанатки.       Кульминация песни вызывает у меня мурашки, и Кёнри даже легко хлопает меня по руке, проверяя, в порядке ли я. Режиссёр, имени которого я никак не могу выучить, машет рукой, призывая к началу съёмок. Группа выстраивается перед камерой, со всех сторон взрываются колонки, ребята бодро начинают скакать перед объективами, попеременно сбиваясь. Переснимать приходится раза три, мы подрываемся каждый оклик: «Куан!», — и приводим в порядок вспотевших артистов. Больше всех косячат Сехун и Дио. Над последним тут же начинает подшучивать Бэкхён, причём в какой-то момент шутки становятся по-настоящему обидными.       — У вас такая дружба? — интересуюсь я у Дио, в очередной раз поправляя тени и подрисовывая синяки.       — У нас такая работа, — конструктивно отзывается тот, морщась, когда я провожу кисточкой ему по губам.       — Для вас нормальны такие жестокие подколы? — продолжаю допытываться я, краем уха слушая, как Бэкхён продолжает кривляться и улюлюкать. Дио смотрит на меня исподлобья как-то грустно и с некоторой жалостью.       — Для Бэкхёна нормально не чувствовать личное пространство других людей. Я к этому привык. Он хотя бы знает, когда надо остановиться.       Не успеваю я спросить, кто, в таком случае, останавливаться не умеет, как слышу басовый гогот Чанёля. По закатившему глаза Дио сразу понятно, что именно этот парень — причина его вымотанных нервов.       Съёмки продолжаются своим чередом. Я бегаю от одного артиста к другому почти каждый стоп-кадр, все они норовят меня выдернуть в самый неподходящий момент, и почти все они жалуются на тяжёлую работу айдола. Для вида я киваю, соглашаясь, но когда Бэкхён начинает ныть, что сложнее профессии не придумали, не сдерживаюсь и издаю смешок. Проницательный артист это замечает.       — Я сказал что-то смешное? — обиженно интересуется он.       — Нет, Бэкхён-щи, — качаю я головой, поправляя ему причёску и пряча ухмылку под видом доброжелательного оскала, — просто твоё хорошее настроение передалось мне.       — Не ври, Куан-а, — парень хмурит брови, отчего выглядит ещё забавнее, — над чем ты смеёшься?       — Вспомнила, как мне точно так же жаловался на сложность профессии приятель с шахт, — пожимаю я плечами, решая не юлить.       — Но играть оппозиционеров тоже очень сложно! У нас трудная работа! — возмущается вокалист.       — А быть оппозиционером?       Бэкхён осекается и смотрит на меня недоверчивым и даже каким-то испуганным взглядом. Однако ответить не успевает: режиссёр оттаскивает меня почти за шкирку, потому что я мешаю звезде работать. Подняв руки в знак согласия, расслабленной походкой отхожу к Кёнри, но Бэкхён догоняет меня и хватает за руку.       — Ты недавно сказала, что мы бы не продержались на реальном митинге и десяти минут, — он смотрит мне в глаза, и я украдкой замечаю стоящих за его спиной Дио и Чена, — откуда тебе знать, что там творится?       — Я, как и вы, смотрю телевизор, — пожимаю плечами, аккуратно вытаскивая руку из его тисков, — и мой старший брат по дурости и юности влез во всю эту оппозиционную ерунду, так что уж я-то знаю, что там происходит.       — И почему ты уверена, что нам там не место? — встревает в разговор Дио, отпихивая Бэкхёна плечом (что удаётся не сразу из-за роста).       — Да потому, — сдерживая раздражение, отвечаю я, — что там нет толпы гримёров, нет стаффа, приносящего чистую воду в бутылках, нет дежурных медиков и полнейшая антисанитария. Там люди получают ужасные ранения и даже умирают. Звёздам вроде вас там делать нечего, ещё не хватало, чтобы Корея лишилась своего «выбора нации». Вам нужно отвлекать граждан от этого беспредела, а не быть его частью, пытаясь показать свою мужест…       — Закрой рот.       Я послушно замолкаю и поднимаю глаза на Дио. Он выглядит очень злым и рассерженным.       — Простите, Дио-щи, — кланяюсь на девяносто градусов и снова пытаюсь уйти к Кёнри, бросая через плечо: — конечно, вам стоит сходить на митинг. Девять человек для ведущей группы Кореи — многовато.       Если бы меня сейчас слышал их менеджер или кто-то ещё выше, не сносить бы мне головы. Но в том, что дальше группы мои слова не уйдут, сомнений нет: какой мужчина (даже если он айдол) захочет, чтобы кто-то, тем более менеджер, усомнился в его храбрости?       Кёнри обеспокоенно смотрит на артистов, столпившихся за моей спиной. Я ей киваю, давая понять, что всё в порядке и переживать не из-за чего.       — Я отойду ненадолго, хорошо? — ласково обращаюсь к помощнице, — остаёшься за старшую.       Она наверняка провожает меня взглядом, чего уже точно не делают артисты: их снова выстраивают в линию и заставляют в сотый раз танцевать на разные камеры. От пятнадцати минут моего отсутствия ничего не будет, а я бы очень хотела найти Лину; раз эти парни хотят сходить на митинг, мы дадим им такой шанс.       Лина находится быстро. Она, как всегда, занята монтажом: вырезает из своих же сюжетов самые «неправильные» кадры. Я захожу как раз на речи Туёля, где он качает меня на плечах.       — Куан! — радостно реагирует на моё посещение Лина, с явным удовольствием отвлекаясь от работы, — не ожидала, что ты зайдёшь!       — Веришь, нет, тоже не ожидала, что придётся, — улыбаюсь я и сажусь прямо на стол.       — Что-то случилось? — Лина тут же смешно хмурит брови, отчего её и без того милое личико становится ну просто очаровательным, и я не удерживаюсь от ласковой ухмылки.       — Вроде того. Мои подопечные выпендриваются и очень хотят посмотреть на оппозицию.       Лина округляет глаза, подлетает со стула и одним движением закрывает дверь и оба окна.       — Ты ещё громче об этом скажи, — шипит она на меня, но даже это получается у неё забавно, — хотят посмотреть — пусть смотрят по телевизору. Это не развлекательное шоу!       — Я сказала им то же…       — Ты наверняка их вывела, — Лина скрещивает руки на груди и смотрит на меня с укором, — нельзя так с ними поступать, Куан, они тоже люди, хоть и айдолы.       Я только открываю рот, чтобы вставить свой любимый аргумент, но Лина, знающая меня не первый год, молниеносно выставляет руку с оттопыренным указательным пальцем.       — И не надо, — шипит она, — мне говорить, что всё в этом мире для айдолов и надо показать им настоящую жизнь. Не надо, Куан! Ты с ними работаешь, ты знаешь, что их работа тоже не на диване валяться!       — Они уверены, что знают, как проходят митинги и как ведут себя восставшие, — бурчу я, уже чувствуя глупость этой затеи, — я разозлилась. Мне захотелось их проучить.       Лина вдруг улыбается, как-то по-матерински тепло (хотя откуда мне знать?) и нежно, и качает головой.       — Юонг-оппа передал тебе свою уверенность, но не дальновидность. Повзрослей уже, Куан.       Упоминание брата немного колет, но от Лины слышать его имя скорее приятно, чем противно. В её голосе слышится теплота и ласка, хотя они с Юонгом не были прям очень близки.       — Обещай мне, что больше не будешь так делать, — продолжает журить меня Лина, как провинившегося ребёнка.       — Пообещаю, если ты подкинешь этим ребятам «пригласительные», — язвлю я.       — Куан! — щёки Лины становятся пунцовыми, а голос всё тише и ниже, — ты же наш лидер! Не ввязывай в это невинных людей, сама же говорила, что нам не нужны бессмысленные жертвы!       — Это ведущая группа Республики, — продолжаю гнуть я, — ты хоть представляешь, какой сюжет выйдет? Как много людей поймёт, что айдолы — лишь красивая оболочка и куча вложенных деньжищ, тогда как на обычных людей кладут болт и ведут охоту?!       Я срываюсь на восклицание, и Лина опять на меня шипит, как кошка, которой дверью прищемили хвост. Послушно замолкаю, но продолжаю пускать глазами искры. Лина поднимает руки.       — Твоя взяла. Но в последний раз, слышишь?! Если ты хоть ещё с одним бэндом так поступишь, я лично тебя выпотрошу.       Картина представляется крайне забавная, и я не удерживаюсь от смешка. Злая Лина всё равно остаётся милашкой-очаровашкой с детским лицом и огромными, будто испуганными глазами. Заметив моё умиление, она тут же машет руками, выгоняя из своего кабинета.       — Мне надо работать! Брысь! — она машет на меня кистями рук, словно опахалом, и я смеюсь уже в голос над её попытками.       — Группа называется «EXO», их девять, — напоследок бросаю я и закрываю дверь, из-за которой раздаётся возмущённое:       — СКОЛЬКО?!       В отличие от меня, Лина следит за поп-музыкой и знает, что в группах бывает и двенадцать, и двадцать человек. И её возмущение, конечно, связано с количеством «пригласительных». Хотя это можно сделать и одним разом, если пораскинуть мозгами, а уж в этом-то Лине опыта не занимать.       Я возвращаюсь в павильон, где Кёнри разрывается одна на девять айдолов. Моё появление её явно радует, так как она тут же бежит ко мне, хватает за руку и волочет в сторону гримёрок.       — Куан, мне конец! — почти плачет помощница, задёргивая шторы самодельной палатки, — я разлила чей-то парфюм!       — Что, весь?!       Кёнри, уже по-настоящему плача, показывает на один из столиков, уже неподписанный, так что определить по памяти, чей он, сложно. Пахнет помесью специй и розового дерева. Стоит мне подойти к столу, на котором стоит полупустой прозрачный пузырёк с салатовой жидкостью на донышке, как запах становится устойчивее и приобретает нечто среднее между полем и лесом.       Кёнри за моей спиной издаёт какие-то нечеловеческие всхлипы, и мне приходится отвлечься от игры в детектива, чтобы утешить её истерику.       — Они скоро обедать пойдут, Куа-а-ан, — воет мне в плечо помощница, — и обязательно это увидят! Что мне делать?       — Для начала — убрать беспорядок, — командую я, бросая взгляд на часы и подхватывая полотенце со стула, стоящего перед несчастным столиком, — если что, свалишь всё на меня.       Мы хватаем тряпки, полотенца, салфетки, и начинаем оттирать уже почти полностью впитавшийся в дерево парфюм. Дерево, пахнущее лесом, в съёмочном павильоне — довольно забавно.       Я быстро закупориваю пузырёк и осторожно ставлю на место. За шатром раздаются аплодисменты и хоровое: «Спасибо за работу», — у артистов и их стаффа обед, и сейчас мои выпендрёжные подопечные придут сюда.       Я практически выпихиваю Кёнри и усиленно делаю вид, что уже полчаса как смахиваю пыль со стерильных полок со склянками, кистями и прочими радостями профессии визажиста. Однако проклятый пузырёк духов не даёт мне покоя, и я не могу свести с него глаз, думая только о том, как буду объясняться перед артистами, которых полчаса назад без малого оскорбила.       — А-а-ах! Ну наконец-то можно поесть! — громкий голос Бэкхёна раздаётся неожиданно, так, что я вздрагиваю и рывком поворачиваюсь ко входу в гримёрку, пряча за спиной салфетки, будто я их украла и теперь меня поймали с поличным.       Бэкхён замирает у входа и несколько секунд просто изучает глазами гримёрку. Его нос немного сморщивается, как у кота, и он жадно втягивает в себя воздух. Разумеется, «лесной» запах он чувствует сразу.       — Что тут произошло? — одними губами спрашивает он.       Я достаю из-за спины салфетки, показываю их и отвечаю, пожимая плечами и пялясь на носки его ботинок:       — Случайно смахнула парфюм…       За Бэкхёном уже появляются остальные мемберы, и я вжимаю голову в плечи, ожидая, какими словами меня назовут. Артист разворачивается на пятках, визжит его подошва; он преграждает руками путь остальным, хотя запах, думаю, уже распространился и за пределы гримёрки.       — Бэкхён-а, в чём дело? — Чанёль практически отпихивает вокалиста, но тот настойчиво толкает его вон из гримёрки.       — Там краситель какой-то разлили, воняет жутко, — бесстыже врёт «солнышко», — давайте пообедаем в павильоне? Нам же всё равно, где есть?       — А почему так деревом пахнет? Похоже на мой одеколон.       Я моментально холодею. Голос хозяина оказывается голосом Дио.       — Тебе кажется, Дио-я! — переходит Бэкхён на фальцет, — я чувствую только запах краски. Это, может, от тебя пахнет? Я же тебе сто раз говорил, брызгайся им меньше! Того и гляди, на тебе поселятся белки и будут долбить дятлы.       — Дятлы меня уже несколько лет долбят, — иронично отзывается Дио, но, так как Бэкхён не пускает его дальше порога, ворчит и разворачивается.       — Я вас сейчас догоню, минуту! — верещит им вслед Бэкхён, задорно помахивая рукой. Стоит его коллегам скрыться за аркой павильона, он всем корпусом разворачивается ко мне: — это успеет выветриться за час?       — Маловероятно.       — Если Дио спросит, можешь сказать, что я смахнул, — артист отнимает у меня тряпку и принимается рьяно растирать стол, в который парфюм уже давно впитался, — мне он точно ничего не сделает, а вот у тебя могут быть проблемы.       — Спасибо, — только и удаётся выдавить мне.       Бэкхён протирает стол, пшикает на него своим одеколоном, рассматривает почти пустую бутылку Дио.       — Может, я успею за обед купить новый? — интересуюсь я робко. Бэкхён качает головой:       — Он продаётся на другом конце Сеула и за огромные деньги. Ни к чему тебе тратиться. Дио, конечно, любит этот запах, но, думаю, он переживёт эту потерю.       Я чувствую себя неловко, как будто действительно я, а не Кёнри, смахнула этот злосчастный пузырёк. Аромат между тем просачивается в павильон. Стафф открывает окна и двери, удивляясь, откуда в центре мегаполиса запах леса.       — Дио точно адекватно это воспримет? — мнусь я с ноги на ногу, осторожно пытаясь взять бутылочку в руки.       — А куда он денется, — артист не даёт мне это сделать и только крепче сжимает сосуд, — я много раз ему что-то ломал или разбивал. Он привык.       Бэкхён уже не так враждебно ко мне настроен, как в нашу последнюю беседу. Незлопамятный? Среди айдолов это новшество. Они обычно как сорванные с цепи собаки, того и норовят укусить побольнее. Любая промашка стаффа (тем более кого-то, кто задел их гордость) — способ самоутвердиться. Поэтому в агентствах так распространены издевательства над трейни (то есть будущими айдолами). Детишки терпят, потому что хотят «выбиться в люди», а потом перенимают эту идиотскую модель поведения и переносят её на других трейни и рабочий персонал. И ничего ты с этим не сделаешь, хоть убейся.       Угадав мои невесёлые мысли, Бэкхён улыбается.       — Ты, Куан, конечно, грубая, но я не обижаюсь. Сынхван-хён сказал, что у тебя особое отношение к митингам и всей этой истории с восстаниями. Я понимаю, почему ты так разозлилась, когда мы начали жаловаться.       Убью этого болтливого сонбэ.       — Но работа айдола тоже не из лёгких, хотя тебе это кажется, наверное, смешным, — продолжает между тем артист, — мы не спим сутками, нас изнуряют тренировками и диетами, а одно лишнее слово в эфире может стоить нам карьеры и положения…       Я не хочу вступать с ним в полемику и вообще как-то реагировать на эти слова, потому что любое моё слово может лишить меня не просто карьеры и положения, а ещё свободы и жизни. Поэтому я старательно молчу, тупя глазами в пол и изредка поднимая их на Бэкхёна, чтобы показать, что я его слушаю. Наконец артист поворачивается к выходу из палатки.       — Не переживай из-за этого пузырька, — говорит он мне с улыбкой, которую я не вижу, но чувствую, — не стоит он того.       — Но это ведь дорогой парфюм одного из твоих одногруппников…       — Ах! — Бэкхён, повернувшись, расслабленно машет рукой и посмеивается, — одногруппники и не такое переживали. Пролитый одеколон и косяком-то не назовёшь.       — А что тогда у вас считается… ошибкой? — вкрадчиво интересуюсь я, подходя немного ближе.       — От человека зависит… — Бэкхён на мгновение задумывается, — ну, одна девочка из визажистов забралась как-то в гримёрку Чанёля. А он там переодевался. Визгу было…       — Чанёль визжал? — усмехнулась я, и Бэкхён поднёс к губам палец, лукаво улыбаясь.       — Да. Только не упоминай при нём об этом. Он очень чувствительный.       Я понятливо киваю и умолкаю, позволив, наконец, артисту покинуть палатку. Время обеда приближается к концу, а сделать нужно ещё много всего. До конца съёмок я решаю молчать, чтобы лишний раз не нарваться на проблемы.       Кёнри, которая в ожидании слонялась по павильону, прибегает с заплаканными испуганными глазами. Я успокаиваю её, ссылаясь на доброту Бэкхёна, но помощница не верит и лишь качает головой:       — Не будут они просто так помогать, Куан. Он потом что-то попросит.       — Даже если попросит, — беззаботно отзываюсь я, — надо купить новый одеколон и подсунуть Дио. Тогда моя совесть будет чиста.       — Я куплю, — жмётся Кёнри. Я улыбаюсь и приобнимаю её, загрустившую, за плечо.       — Не надо, не трать лишних денег. Я сама.       Кёнри утыкается мне в плечо и начинает плакать. Я неловко глажу её по макушке, раздумывая о том, где я возьму деньги и лишние несколько часов на поездку, поиск и покупку несчастного парфюма. Кого-нибудь, что ли, запрячь?..       Фу, Куан, как можно пользоваться своим положением. Даже таким.

***

      Съёмки заканчиваются к полуночи. Моя команда вымотана, но я довольна нашей работой: за весь день минимум претензий к визажистам. Мы разбредаемся по домам медленно, не в силах даже посидеть ещё часок в кабачке (как обычно это делаем во время крупных проектов). Я ухожу последней, закрываю все гримёрки на ключ, сдаю его на охране и будто в бреду выкатываюсь из здания. У выхода меня снова ловят мои подопечные, в этот раз — полным составом.       — Куан-а! — верещит Бэкхён, только увидев шатающуюся меня на лестнице.       Вот и «не просто так» помог. Что ему опять надо? Что им всем от меня надо?       Громадный Чанёль уже вовсю размахивает своими длинными руками, чтобы я точно их заметила и подошла. Отвертеться не получится. Ругая себя за то, что отказалась сегодня от помощи Туёля, я вразвалочку подхожу к артистам.       — Вы хорошо сегодня поработали, спасибо! — растягивая по всему лицу усталую, но максимально доброжелательную улыбку, я кланяюсь им, не успев подойти.       — У нас завтра съёмки с утра, ты ведь приедешь? — интересуется Бэкхён вкрадчиво, щуря и без того узкие глаза (всю подводку мы смыли, прежде чем выпускать музыкантов «на волю»). От его лисьего взгляда мне становится не по себе, и я тут же вспоминаю про дурацкий парфюм.       — Немного задержусь, — стараясь не показывать беспокойства, отвечаю я, — перед работой надо будет доехать до другого конца Сеула по делам.       — Зачем? — тут же интересуется громкогласый Чанёль. Бэкхён хитро смотрит на меня. Я очень стараюсь не встречаться глазами с Дио, потому что понимаю: одно неверное движение — и он меня раскусит.       — Ну, знаете, всякие женские дела. Духи себе новые куплю, кисточки получше посмотрю…       Про духи я упомянула, конечно, зря, но слово не воробей. Мнусь несколько секунд, артисты тоже молчат.       — Я, наверное, поеду, поздно уже. Спасибо вам за работу!       Кланяюсь на девяносто градусов и уже собираюсь развернуться и сбежать, как со стороны здания канала раздаётся крик:       — Куан! Подожди! Ты завтра работаешь?       По ступенькам бежит, спотыкаясь, Лина, и размахивает какими-то бумажками. Добежав до нас, она останавливается, чтобы отдышаться, при этом подняв руку: ждите, мол.       — Куан! — выпаливает она мне прямо в лицо, насколько ей позволял рост, — ты не хочешь завтра поработать?       — Я и так завтра допоздна работаю, — удивлённо отвечаю я, не очень понимая, зачем она задаёт такой вопрос при артистах. Знает же — завтра очередной митинг…       В секунду меня пробивает догадка, я выпрямляюсь как струна и, наверное, бледнею. Лина выглядит взволнованной, будто я была её последней надеждой на какую-то работу, которую она очень не хотела выполнять сама.       — Нужен репортёр на запрещёнку, — шёпотом, но так, чтобы услышали айдолы, говорит она, оттаскивая меня под локоть, — а я не могу ехать без визажиста. А моя…       — Стой-стой-стой, — показушно вырываюсь из её хватки, чувствуя, как несколько пар глаз прямо-таки прожигают мне спину, — я туда не сунусь. Ты прекрасно знаешь, почему. Я не хочу, чтобы моя семья опять как-то была связана с этими ублюдками.       Намеренно выбираю слово погрубее, чтобы у несчастных музыкантов точно не осталось сомнений о предмете разговора. Лина умоляюще протягивает мне листовки, которые мои ребята распространяют перед каждым митингом.       — Глянь хотя бы, что они на этот раз хотят. Точно не поедешь?       — Онни, — я отбираю листок, демонстративно комкаю и выкидываю за спину, под ноги кому-то из айдолов, — пожалуйста, не втягивай и меня в это. Моей маме хватит одного предателя.       — Я не прошу тебя выходить на митинг и орать, какие идиоты сидят в правительстве, — зло щурит глаза Лина, — я прошу тебя поехать как моего визажиста!       — Найди кого-то, у кого нет тёмного прошлого, — я кисло улыбаюсь и поворачиваюсь спиной — к ней, лицом — к артистам, — Кёнри, например. Она вообще за любой кипиш.       — Нуна, а если не секрет, что ты едешь делать? — в разговор встревает Бэкхён, и я, видя, как у него горят глаза, злорадно усмехаюсь:       — Да, лучше возьми ведущую группу Кореи. Выбор Нации явно там будет полезнее, чем я с пачкой кистей и тоналки.       Слышу, как гневно переговариваются артисты и как Бэкхён недовольно сопит, глядя на меня со злобой. Он поворачивается к Лине, начисто игнорируя меня, и начинает закидывать её вопросами. Я усмехаюсь, машу ей рукой, одними губами шепчу: «Удачи», — и покидаю поле боя, чтобы сосредоточиться на более важных вещах.       Клочок выкинутой мной листовки, кстати, кто-то из них уже подобрал.

***

      Наутро много дел: надо доехать за чёртовым одеколоном, докатиться до студии, сделать вид, что я работаю, а потом сломя голову нестись к точке встречи. Я кручусь как белка в колесе, и когда мне звонит Туёль, отвечаю ему немного грубо.       — У тебя всё в порядке, Куан? — интересуется он полушёпотом, видимо, давно не слышал, как я ругаюсь.       — Да, прости, хён, — отвечаю я. Туёль недовольно бурчит что-то: не очень-то ему нравится, когда я обращаюсь к нему так. Ну, а что? Не могу же я называть его «оппа», в самом деле.       — Мы собрали ещё с десяток человек, — с нескрываемой гордостью сообщает мне Туёль, — говорят, готовы пойти за Цянь до конца.       — А ты им сказал, кто главный? — удивилась я.       — Ага, а ещё рассказал, как тебя зовут и где ты живёшь. Не глупи. Просто рассказал про парня по имени Цянь, который нас всех собрал.       — Обязательно меня мужиком выставлять?.. — хихикаю я, но тихо, чтобы проходящие мимо коллеги не услышали.       — Так безопаснее, у нас женщин и так мало. Если бы я сказал, что Цянь — девушка…       — Да я поняла, хён, успокойся. Просто медленно соображаю.       На другом конце трубки слышится сопение. Недовольный вздох.       — Ты уверена, что хочешь сегодня вообще появляться на поле? — интересуется он, и в голосе я отчётливо улавливаю беспокойство, какое раньше часто звучало в голосе Юонга. Легко и расслабленно смеюсь в ответ.       — Ты серьёзно? Разумеется, уверена. А вдруг айдолы придут?       Туёль порыкивает.       — Они только мешать будут.       — Именно поэтому они скорее всего не придут.       Одеколон ставлю в гримёрке прямо на столик Дио, чтобы не сразу бросалось в глаза. Айдолы пляшут в том же самом павильоне в новых костюмах, я даже не знаю, в каких: весь образ, в том числе макияж сегодня на Кёнри. Забегаю в зал минут на десять, проконтролировать общий процесс, и исчезаю, по пути забежав к Лине.       — Готова? — интересуется она, не отводя взгляда от монитора. Я смотрю ей через плечо: на экране мелькают картинки с камер видеонаблюдения. Лина, судя по всему, уже разобралась, что с ними делать.       — Небольшой мандраж, как в первый раз, — отвечаю с улыбкой, — как прошла вчерашняя вербовка?       Лина морщится.       — Скверно. Не понимаю, почему ты решила их проучить? Их жизнь и так наказала. Я очень давно таких идиотов не встречала, а я работаю здесь уже восемь лет.       — С тобой, видимо, не все разговаривали, — прыскаю я, — пара умненьких там водится.       — Их лидер в открытую меня кадрил, — качает головой Лина, — куда уж тупее?       Я молча пожимаю плечами, забираю листы с планом здания и камерами, небрежно клюю Лину в макушку и убегаю. Дел сегодня невпроворот, надо всё успеть.       — Куан-а!       Я почти дёргаюсь от оклика, комкаю бумажку с планом и спешно прячу её в карман пиджака. Надо не забыть потом её сжечь. В другом конце коридора, который я не успела покинуть, движется невысокая, но довольно-таки массивная фигура. Приглядевшись, узнаю Бэкхёна.       — Куан-а! — восклицает айдол снова, подносясь ко мне, как маленький вихрь, — ты не придёшь на съёмку?       — Добрый день, Бэкхён-щи, — я кланяюсь, отступая на несколько шагов, лишь бы поближе к лестнице, — сегодня не смогу, так жаль, столько работы навалилось… Кёнри профессионал, она всё сделает отлично!..       Артист поправляет чёрную кожаную куртку и кончиком ногтя чешет себе бровь. Выглядит умилительно, даже в амплуа бунтаря и такого всего из себя плохиша.       — Ты ведь всё-таки купила Дио одеколон, да?       Расплываюсь в улыбке.       — Да. Не люблю быть в долгах перед кем-то, к тому же, я ведь правда виновата.       — Он вернёт тебе его назад. Он не любит подачек.       — Это уже его дело. Вернёт — уж я найду, кому передарить, — я развожу руками, — а теперь извини…те, мне нужно бежать, очень много дел.       В поклоне поворачиваюсь к Бэкхёну спиной, как вдруг он огорашивает меня ещё одним внезапным вопросом:       — У тебя есть планы на вечер?       Я даже примерно представляю, как меняюсь в лице. Бэкхён, разумеется, это тоже замечает, когда я к нему поворачиваюсь, и немного пятится:       — Мы с ребятами собрались посидеть, но я так устал от шумных компаний, хочется поговорить с кем-то по душам, ну, ты знаешь. Тяжело всё время держать имидж и находиться в центре внимания, хочется простой и размеренный выходной, хотя бы один. Не хочешь со мной сегодня прогуляться?       Старая тактика «ты одна меня понимаешь», неужели он правда считает, что на мне это сработает? Да я таких, как ты, на завтрак ем, милый.       Вслух, конечно же, говорю другое:       — Приятно, что ты уделяешь мне такое внимание, Бэкхён-щи, — расплываюсь в скромной улыбке, — но у меня сегодня правда очень много работы. Может, в другой раз.       — Я тебя понял, — лучезарно улыбается в ответ артист и машет мне рукой, — тогда удачи!       Я вылетаю из коридора пулей, уже не обращая внимания на людей, которых могу случайно задеть плечом. В кармане пиджака сжимаю в кулаке план здания. Пусть нам сегодня повезёт.

***

Фургон трясётся на кочках, Чинсу очень осторожно всматривается в дорогу, чтобы совсем не раздолбать несчастную машину. Я раздаю последние указания новобранцам, которые трясутся, как флаг на ветру. Парочка из них совсем дети, недавно школу закончили. И зачем им в это лезть?.. Ладно, Туёль наверняка объяснил им все риски.       Чинсу глушит мотор, отдаёт мне биту.       — Цянь, посмотри, там что-то происходит, — он дёргает меня за рукав, указывая на толпу перед машиной. Замечаю Туёля. Он активно жестикулирует, видимо, что-то очень громко кому-то доказывает. Не могу разобрать, что — лицо скрыто маской.       — Ждите здесь, — шёпотом велю Чинсу и выскакиваю из машины, закинув на плечо биту. Как будто с ней я кажусь несколько опаснее (с моими-то габаритами).       Подойдя ближе, различаю наконец в толпе своих ребят. Они обступили небольшую группку людей в чёрных толстовках и джинсах. В темноте не могу разобрать лиц.       — Уходите отсюда, иначе мы вас сами унесём, — рычит Туёль грозно, немного повышая голос.       — Мы хотим присоединиться к вам, это что, противозаконно?       Я вздрагиваю, узнав в говорившем Бэкхёна.       — Ты, пацан, видимо не понимаешь, чем мы тут занимаемся, — Туёль расправляет плечи и встаёт прямо напротив артиста. Бэкхён по сравнению с моим другом выглядит ну полнейшим задохликом, который сломается, если на него чихнёшь, — присоединиться к нам именно что противозаконно. И либо вы сейчас валите, либо…       — О, Цянь пришёл! — раздаётся крик из толпы. Туёль оборачивается и тут же хватает меня за плечо.       — Твои придурки здесь, Цянь! — шипит от мне в лицо, — что прикажешь делать?!       — А зачем ты их прогоняешь? Они же за нас, — усмехаюсь я.       — Ты совсем спятила?! — Туёль легонько встряхивает меня, — а если они тебя узнают, что тогда?       — А ты почаще обращайся ко мне как к женщине, а то они могут не догадаться, слишком тупые.       Туёль отпускает меня и делает шаг назад. В его глазах читается недоверие. Это сразу нужно искоренять, недоверие порождает конфликты, а нам они ни к чему.       — Скажешь речь? — прошу я шёпотом, — сегодня твоя очередь.       Туёль хмуро кивает, всё ещё подозрительно косясь на меня. Но речи он произносить любит, эта просьба должна его немного смягчить. В два прыжка он забирается на крышу машины, садится, свесив ноги на лобовое стекло, и внимательным взглядом изучает присутствующих. Нас сегодня много. Всё должно получиться.       — Я рад, что с нами сегодня столько новых лиц, — хрипловатым голосом начинает он вещать, — надеюсь, мы сработаемся. Должен напомнить, что каждый, кто сейчас находится здесь, пришёл сюда осознанно, понимая, с чем вы можете столкнуться и чем это может для каждого из вас закончиться. Детский сад оставляем за спиной.       Чинсу подаёт ему мотоциклический шлем, который Туёль, в общем-то, не спешит надевать.       — Все, кто ознакомлен с планом — действуем, — командует он, и вся братия бесшумно разбегается, — Цянь, подойди-ка. И вы, — машет он в сторону айдолов, — тоже.       Я послушно реагирую на кличку, айдолы, не растерявшись, обступают машину. Из неё вылезает Чинсу, выпихивая перед собой молодёжь. Они с Туёлем кивают друг другу, и пиротехник исчезает во мраке ночи, оставляя несчастных зелёных новобранцев на «лидера».       — Прости, Цянь, но тут вопрос безопасности, как твоей, так и новичков, — слышу в голосе Туёля издёвку и уже готовлюсь к худшему.       — Я должен подорвать полицейских? — кровожадно интересуюсь я. Несколько молодых, в том числе пара артистов, непроизвольно делают шаг назад.       — Нет. Пока в нашем распоряжении выбор корейской нации, ты будешь посвюду их сопровождать. Остальные держатся меня. И чтобы глаз с них не спускал, понял?       У нас с кем-то из артистов одинаково отвисают челюсти:       — Он?! Зачем?!       — Я?! За что?!       По голосу узнаю Дио.       — Я же сказал: для безопасности, — устало поясняет Туёль, будто говорит с малыми детьми, — всё, Цянь, не спорь. Время поджимает.       Туёль прав, некогда выяснять отношения. Быстро раздаю артистам маски, в двух словах объясняю элементарную технику безопасности и прошу ни в коем случае не соваться под огонь.       — А у вас что, будут стрелять?! — восхищается Бэкхён.       — Надеюсь, что нет, но осторожность не повредит. Вы вообще знали, куда шли?       Судя по изменившимся лицам — нет, не знали. Вздыхаю и вытираю лицо рукой, чтобы посильнее размазать сажу. Надвигаю на лицо маску, чтобы глаз было почти не видно. Айдолы выглядят потерянными и явно жалеют, что пришли.       — Отпустить вас мы уже не можем: нет гарантии, что вы не побежите в полицию, — поясняю я, натягивая перчатки и пересчитывая гранаты, осторожно пробегаясь пальцами по небольшому пистолету в кармане толстовки, — но, если боитесь, можете спрятаться вон там.       Рукой показываю в кусты, где на всякий пожарный случай дежурят наши медики.       — Как только услышите: «Все мы стоим на одной Ступени», — бегите в сторону фургона или этих кустов, если будете ещё не там. Эта фраза означает, что мы закончили работать.       — А если кто-то потеряется? Или поранится? — слегка дрожащим голосом интересуется Кай, переминаясь с ноги на ногу. Выглядит он как ребёнок, которого силой вынудили прийти сюда, иначе «не мужик».       — Подставлять спину под огонь не стоит, но, если можете помочь — помогайте. Или помогут вам. Мы своих не бросаем.       Помогло это или нет, но айдолы стали выглядеть расслабленнее. Я расправляю план здания, пробегаюсь глазами по отмеченным красными крестиками местам. Это камеры, которые Лина должна выключить в течение трёх следующих минут.       — Помните, что я не несу ответственность за ваши жизни, — напоследок напоминаю я, — вам всем есть девятнадцать, это был ваш осознанный выбор. Главное — не путайтесь под ногами.       В здании, которое является не чем иным, как айдол-агентством, потихоньку гаснут огни. Становится совсем темно. Рация шипит.       — В-2, отключена.       — С-4, отключена.       — Р-1, сменила угол, пошла запись.       — Принято, стою у западных дверей, готовьтесь, — обвожу красные крестики на схеме, остаётся одна не названная камера, — Е-19, приём.       Рация продолжает шипеть, но Санын не отвечает.       — Е-19, повторяю, приём, — громче говорю я, сильнее нажимая на кнопку связи, будто это лучше передаст сигнал, — всё в порядке?       Раздаётся какой-то непонятный шум, помехи, и в эфир врывается крик Санына:       — Засада! Уходите, Цянь!       В этот же момент в окнах появляются вспышки, и со второго этажа, разбивая окно, выпрыгивает Санын с каким-то новеньким парнем. Они кубарем катятся по земле, вскакивают и бегут в разные стороны. Им вслед летят пули.       — Цянь! — кричит рация голосом Туёля.       — Действуем по плану, — хладнокровно отвечаю я, не сводя глаз с окон, — выводите снайпера, пусть он подстрелит эту суку.       Прячу план здания в карман и перевожу взгляд на айдолов. Они смотрят на меня с ужасом, почти все. Цокаю языком.       — Если решите когда-нибудь включить в свою культуру тему восстания, — с усмешкой говорю им, вытаскивая гранату, — десять раз подумайте. Что-то переврёте — ополчите на себя целый легион.       Из агентства выбегают вооружённые до зубов люди и становятся прямо перед зданием, окружая его. Чужих не пустят. А своих надо вывести.       — Цянь! — голос Туёля врывается в немой эфир, — надо уходить!       — Мы своих не бросаем, — отрезаю я, — действуем по плану, я сказал.       — Цянь, это идиотизм…       — Тогда мы боремся за идиотов, — рычу я, выпрямляюсь и швыряю гранату точно под ноги кому-то из силовиков. Взрыв не заставляет себя долго ждать, по всей территории разлетаются крики и завывания раненых гранатой людей.       Меня резко хватает за руку Дио.       — Ты что творишь?! Ты же убьёшь их!       — Правда? — издевательски улыбаюсь я, выкручиваю руку и ору в рацию: — ваш шанс, выметайтесь оттуда, мы сейчас откроем огонь.       — Ты погубишь невинных людей, которые просто выполняют свою работу, — продолжает Дио, вырастая у меня на пути.       Я достаю пистолет, щёлкаю курком и тычу дулом ему в живот. Он делает шаг назад, но в лице не меняется.       — А они губят тысячи жизней, которые даже не успели найти работу, — шиплю я, суживая глаза. Дио выдерживает мой взгляд, — отойди в сторону или ляжешь рядом с ними.       Артист хмурится и несколько секунд пялится на меня с презрением, но покорно отходит. Из дыма начинают появляться фигуры, которые тут же исчезают в разных частях поля. Надеюсь, никого не поймали.       — Всех вывели? — интересуюсь я у рации, всматриваясь в оседающий дым. Каждая группа докладывает по очереди, что у них все в сборе.       Вдох. Выдох. Сегодня не будет очередного дня скорби.       — Тогда по сигналу, отбой, — шепчу я и вешаю выключенную рацию на шею, пряча её под толстовку.       На поле удивительно тихо, настолько, что слышно биение сердца рядом стоящего человека. Айдолы жмутся друг к другу, дёргаясь на каждое дуновение ветра. В глазах Чанёля стоят слёзы. Кай прячет уже заплаканное лицо на плече Дио. Чен и Бэкхён подобрали с земли по палке и держат их на манер бит. Они все дышат носами, не давая возможности вырваться из груди испуганному возгласу вместе с выдохом. Не совсем безнадёжные придурки, значит.       Я знаком показываю им лечь на траву, что они послушно выполняют. Несколько бесшумных движений…       Вижу цель. Как-то опрометчиво стоять практически в центре пустой местности. Впрочем, ты делаешь мою работу проще, отброс.       Три секунды, чтобы прицелиться. Секунда, чтобы найти спусковой крючок.       От выстрела просыпаются все.       Человек, повинный в истязании детей во имя известности (не их, конечно, а его собственной), продающий юные тела и души, не считающийся с честью и честностью, лежит лицом в землю, закрывая голову руками. Рядом, у стены, лежит какой-то молодой идиот в форме, который пожертвовал целой невинной (в сравнении с хозяином) жизнью для того, чтобы спасти чудовище и защитить Систему, которая разрушает каждого из нас изнутри.       Я упустила единственную возможность.       Происходящее вокруг быстро приобретает звуки, хотя они всё ещё звучат так, будто я под водой. Я слышу, как начинается перестрелка, но не вижу её. Оглядываюсь, чтобы увидеть за своей спиной настоящий хаос: суета, крики, стрельба, шлёпанье ботинков по земле и бетонной асфальтированной дорожке.       Всё проходит, как в замедленной съёмке. На меня бежит сразу несколько людей, я отбиваюсь и даже в кого-то стреляю; судя по звукам, попадаю. Краем глаза замечаю айдолов: кто-то пытается сбежать, как Чанёль, кто-то машет в разные стороны палкой, как Чен, а кто-то, например, Кай, лежит в траве, свернувшись клубочком, и содрогается от рыданий.       Из ниоткуда вылетает Туёль, хватает меня за руку и тащит прочь.       — Уходим, Цянь, немедленно! — ревёт он.       — Но мы даже не…       — Хватит! — он поворачивается ко мне и сильно встряхивает меня за плечи, — прекрати играть в героя! Ты хочешь погубить нас? Всё, ради чего мы работали?       — Тогда дай мне протрубить отбой, — суживаю глаза, чего Туёль почти не видит, отбираю у него рупор и указываю на бедолаг-артистов, — помоги этим, проследи, чтобы все отсюда ушли.       Туёль ворчит, но спорить некогда. Он помогает Чену и Сухо отбиться от ребят в форме, одним рывком поднимает на ноги плачущего Сехуна и уже тянется к Каю. Но младшенький отмахивается и просит оставить его одного, умирать. Даже когда одногруппники обступают его, он не реагирует.       Некогда отвлекаться. Они не дети, разберутся.       — Все мы стоим на одной Ступени!!! — что есть силы ору я, и голос срывается на какой-то рык, совсем не похожий на обычный мой крик. Разумеется, на голос реагируют. Ничего, несколько дымовых шашек вас задержит.       Раскидываю несколько «бомбочек» в разные стороны поля. С двумя из них — крошечные диктофоны с записью похожего крика. Заявления об одной Ступени разносятся по всему полю.       Несусь к Туёлю, взваливаю Кая на себя и уношу ноги как можно скорее. В какой-то момент тяжесть в виде артиста пропадает: Чанёль, хоть и испуганный до смерти, остался рядом с одногруппниками и, не спрашивая, забрал Кая к себе, так что тот теперь едет на знакомой и более сильной спине. Мы разбегаемся в разные стороны, нам вслед звучит свист пуль и, кажется, даже пулемётная очередь.       — А-а-а! — раздаётся рычащий крик прямо за моей спиной.       Не сбавляя скорости, я оборачиваюсь и бледнею. На траве, всего в пятнадцати шагах от меня, лежит Дио. Он поднимает на меня глаза, и я не вижу в них страх и… просьбу помочь?..       Секунду спустя мой взгляд перемещается чуть ниже, и я замечаю, что айдол зажимает рукой икру. В темноте не видно, но я почти уверена, что вся чёрная штанина приобрела бордовый оттенок.       Поскальзываясь на ходу, направляюсь к нему, несмотря на бегущих мне навстречу людей в форме. Они ослепляют меня фонарями, и я почти ничего не вижу.       — Ты совсем разума лишилась?!       Туёль хватает меня за плечо и тянет на себя так, что у меня хрустит рука.       — Но там же остался один наш! — чуть не плача кричу я, в то время как он без видимых препятствий тащит меня в противоположную от Дио сторону. Я ловлю его взгляд — ничего, кроме ужаса.       — Помогите мне! — кричит он, и его голос срывается на фальцет, который вызывает у меня очень неприятные мурашки.       — Пожалуйста, Туёль! — я безуспешно пытаюсь высвободиться из хватки друга, — надо его забрать…       — Он не наш, Куан, ты должна думать о себе, сейчас самое время дать дёру!       От слёз я уже не вижу дороги, а от фонариков рябит в глазах так, что даже спину Туёля не могу разобрать. Спотыкаясь, я бегу за ним. Мы оставляем Дио совсем одного против нескольких десятков силовиков. Если они его не убьют, это будет чудо.

***

      — Я совершила ошибку и пойму, если вы решите от меня избавиться, — шепчу я уже наутро, когда все наши ребята лежат по кроватям, вокруг них суетятся проверенные врачи, а айдолы благополучно доставлены по домам. Все, кроме Дио.       — Ты всё-таки дура, — Туёль тяжёлой тушей опускается рядом на кушетку и протягивает мне энергетик.       — Я промахнулась и не справилась с заданием, хён, — шепчу я, чувствуя, что, если добавлю немного громкости голосу, снова разревусь, — а ещё мы оставили одного своего там, без оружия, без всего…       — Куан, перестань убиваться, он не наш. Он сам виноват.       — Не надо было их туда тащить. Они не знали, куда шли. Ты младших видел? Они же практически приготовились умирать…       — Куан, — Туёль поднимает меня за подбородок и с улыбкой смотрит на моё опухшее лицо, — ты сделала всё, что могла. Не вышло убить ту свинью, обидно, теперь он и все его коллеги утроят охрану. Потеряли одного артиста, который даже не присягал нашим идеалам и существование которого — воплощение Системы, с которой мы боремся. Но не бывает людей, которые не совершают ошибок. Мы живы, это главное. Надо двигаться дальше. Включи телек лучше, вдруг там новости.       — Ага, рассказывают, как мы облажались, — хмыкаю я, вытирая лицо рукавом пыльной толстовки.       Нажимаю на кнопку старенького, уже повидавшего виды телевизора. Это одна из исчезнувших моделей, которая всё ещё ловит «избранные» каналы. Щёлкаю на федеральный, тот, по которому передаётся вся срочная информация для своих. Там мелькают кадры из какой-то больницы, кого-то везут, доктора суетятся, как пчёлы.       — О, сериал про врачей в такой ранний час? — усмехается Туёль, стукая меня в плечо, — звук-то вруби.       Послушно кручу катушку. Звучит серьёзный новостной голос, который ну никак не может быть в дораме про медиков.       — Прямо сейчас хирурги борются за его жизнь, — после этих слов камера переключается на журналиста, сидящего в телестудии, — по последним данным, у звезды прострелена икроножная мышца. Как певец Дио оказался на митинге — остаётся только гадать.       Я подсаживаюсь к экрану почти вплотную, но не могу разглядеть в тёмном пятне на больничной койке Дио. Туёль пожимает плечами.       — Ну, зато мы теперь точно знаем, что он не умер.