***
Без пятнадцати три утра несколько десятков машин с вооружёнными до зубов людьми окружают важнейшее здание страны. Ровно в три местная охрана поднимает тревогу. В половине четвёртого к нам с Туёлем, который играет роль Цяня, посылают парламентёра. Парню в бронежилете на вид лет двадцать. Криво усмехаюсь: послали на съедение зелёное, никому не нужное мясцо. Туёль над ним откровенно издевается: зовёт присоединиться к завтраку, обижается на заученные «по уставу» фразы. Парнишка дрожит, но продолжает действовать по сценарию. — Каковы ваши требования? — срывающимся голосом повторяет он. — Я же сто раз сказал тебе, — устало отвечает Туёль, улыбаясь одними глазами, — что до утреннего кофе дела не решаю. Сядь, поешь, вас ведь не кормят в ваших казармах. Я знаю, я служил. Ты вон какой дохлый… Парень бросает умоляющий взгляд в мою сторону, но я лишь пожимаю плечами. — И-извольте на вопрос отвечать, господин… оппозиционер… — У меня есть имя, и ты его знаешь. Я же представился, — почти обиженно вздыхает хён, и я с трудом сдерживаю смешок, — а ты, кстати, нет. Не по уставу, боец. Парнишка вытягивается по струнке и только набирает в грудь воздуха, как в палатку, где мы ведём эти, с позволения сказать, переговоры, входит Чинсу. Военный давится воздухом, а Туёль резко превращается из улыбчивого добряка в сурового командира. — В чём дело? Чинсу даже не смотрит на кашляющего парламентёра, которому я протягиваю стакан воды. — Совершён вооружённый налёт на третье и восьмое гетто. Жертв с обеих сторон нет, раненых человек десять. Обошлись малой кровью, как т… вы и просили, Цянь-ним. С этими словами он кидает быстрый взгляд на меня. Коротко киваю. — Рад слышать, что никто не умер, — басит Туёль сурово, — проследи, чтобы всем раненым оказали медпомощь. Показательно откашливаюсь. Туёль скрипит забуми. — Всем — то есть военным тоже. Чинсу шутливо отдаёт честь и исчезает. Хён поворачивается к нам с парнишкой в форме. — Кофе ты со мной пить отказываешься, — печально вздыхает Туёль, — а коньяку? Ужас в глазах парня не передать никакими словами, по его щеке стекает капля пота. Я хихикаю в кулак. — Это лидер так шутит, — ласково объясняю военному, — но, может, всё же позавтракаете с нами? Парень молча кивает, я ставлю перед ним чашку с кофе. После завтрака хён становится заметно добрее, а наш парламентёр — увереннее. Туёлю я доверяю как себе, поэтому могу спокойно оставить его вести переговоры, чтобы самой посмотреть, как обстоят дела снаружи. Солнце поднялось уже достаточно, чтобы можно было разглядеть масштаб операции и степень подготовки к ней. У нас нет разве что танков, и то, уверена, какой-нибудь похожий козырь мои ребята да припрятали. Мы не просто так раскинули главный лагерь у всех на виду. Прелесть этой тактики в том, что на нас не рискнут скидывать бомбы или пускать газ, иначе можно задеть правительство. И бежать им некуда: все пути отступления, в том числе с воздуха, мы перекрыли в первую очередь. Как-то всё слишком легко идёт. Меня не покидает ощущение надвигающейся катастрофы, но дыр в плане я не вижу: всё проверено тысячу раз и работает как часы. В книгах и фильмах это обычно первый признак того, что всё пойдёт через задницу. Я уже заканчиваю обход, когда мне звонит Туёль. — Можешь поздравить себя, — радостно сообщает он, — часть президентской охраны на нашей стороне! Выступят по первому приказу. — Боже, ты всё-таки напоил ребёнка?! — Я ж не зверь какой, — обижается хён, — ты возвращайся давай, пора связываться с Линой и Мэй. — Лина подождёт до семи, — кидаю взгляд на часы, — а вот с Мэй и ещё парой человек я бы точно связалась. Узнай ещё о раненых в гетто — нужно ли им что-нибудь? — Так точно, госпожа оппозиционер! Вход в палатку стережёт МунГо, который бросает мне маску Цяня, стоит мне подойти. Жестом он показывает, что у нас незваный гость, который знает меня в лицо. Чертыхаясь, запрявляю волосы за ворот толстовки и на ходу натягиваю маску. В палатке, помимо Туёля, ждут три человека: два охранника в бронежилетах и без оружия и артист. Как хорошо, что я в маске, и он не видит, как у меня дёргается глаз. — Вы, должно быть, Цянь, — Дио кланяется на девяносто градусов. Ловлю взгляд хёна — он весь бледный, как лист бумаги, но глаза горят яркой красной яростью. — Что я могу сделать для представителя Первой Ступени? — стараюсь звучать как можно более язвительно и в то же время низко, шутливо кланяюсь. Кёнсу даже не моргает. — Я знаю, что мне здесь, мягко говоря, не рады, — он на секунду оборачивается на Туёля, — и я уйду, как только вы удовлетворите одну мою просьбу. Чего такого ты, скот, можешь просить у главы оппозиции, да ещё и таким дерзким тоном?! Сжимаю челюсти так сильно, что аж зубы скрипят, и набираю полную грудь воздуха, чтобы не наорать на этого кретина и не велеть его застрелить здесь и сейчас. А то ведь застрелят. — Не думаю, что ты в положении что-то у меня просить, айдол… Как, ты сказал, твой псевдоним? — У меня есть имя, — резко отвечает он, выпрямляя спину, но выше всё равно не выглядит, — меня зовут До Кёнсу, и мой брат, До Сёнсо, застрелил вашего… предшественника. Тут даже я среагировать не успеваю. Туёль, только и ждавший, кажется, подобной глупости, сбивает с ног охрану, заламывает Дио руки и приставляет к его виску пистолет. Перепуганные сопровождающие в ужасе хлопают себя по карманам в надежде хоть какое-то оружие найти, но Туёль оглушает их то ли криком, то ли рыком: — Стоять-бояться, уроды! Одно движение — и я вышибу вашей принцессе мозги! Охранники замирают. Было бы забавно, если бы у меня от страха не билось сердце где-то у горла. Туёль, с налитыми кровью глазами и дёргающимся ртом, кивает мне. — Цянь, это шанс отомстить, — хрипит он так, что по спине бегут мурашки, — пристрели его. Сначала этого щенка, а потом и братца его. Давай отомстим за Юонга, Цянь?.. Во взгляде Дио нет страха, нет удивления. Только какое-то идиотское смирение, будто он знал, что этим всё закончится. Ну что за тупица, в самом деле… — Опусти ствол, хён, — как можно спокойнее приказываю я, — мы уже обсуждали: никаких жертв без необходимости. — Но Цянь, он же… — …станет потрясающей приманкой для До Сёнсо, который пристрелил Юонга. Да, только если жив останется. Мёртвого айдола на живого военного мы не выторгуем. У Туёля по лицу пробегает судорога. Он мне не верит, он во мне сомневается. Пистолет дрожит в его руке. — Никаких напрасных убийств. Мальчишку в заложники, его свиту взашей, но всех — живыми. Я понятно объясняю? Туёль медленно опускает пистолет, ослабляет хватку Кёнсу, но тот даже не пытается удрать. Кажется, артист озадачен ещё больше, чем хён. — Раз ты теперь останешься с нами… на какое-то время, — улыбаюсь до ушей, но Дио этого, конечно, не видит, — я, так и быть, выслушаю твою просьбу. Исполнить не обязуюсь, но… Кёнсу резко кланяется, складываясь почти пополам. — Пожалуйста, дайте мне встретиться с Сон Куан! Туёль за его спиной бьёт себя по лбу и нервно смеётся.***
Провожаю взглядом Дио, которого под руки выводят из нашей палатки и тащат куда-то, куда велел хён; надеюсь, не на расстрел. Бесполезную охрану артиста уводят в противоположную сторону. Как только мы с Туёлем остаёмся одни, я со вздохом стягиваю маску и вытираю рукавом потное лицо. — Куан, это чё щас было? — невероятно спокойным голосом интересуется хён. У него дёргается лицо, на шее пульсируют вены, пальцы барабанят по пистолету. Он выглядит не просто устрашающе, а поистине опасно — последний кирпичик фундамента, на котором держится вся история с оппозицией, заменой оппы, свержением режима, — трещит. Я отвожу глаза. Выдержать его взгляд невозможно. Он одновременно в бешенстве и в полнейшем недоумении. Как будто за моей спиной стоит Юонг с табличкой «Вас разыграли». — Куан, скажи хоть что-нибудь, — уже умоляющим тоном шепчет Туёль, — что происходит? А у меня в голове каша, я не знаю, как ответить и как объяснить, почему я сохранила Кёнсу жизнь. Явно не из-за секса (бывало и получше), но и взаправду надеяться на то, что Сёнсо примчится спасать братишку, было глупо. Я растерянно закрываю лицо руками. — Я не хочу больше убивать, хён, — шепчу я, сдерживая слёзы, — этот парень не убивал оппу. Он вообще не виноват, что его брат застрелил Юонга. — Ты вообще себя слышишь? — в голосе Туёля звенит ярость, и от каждого слова я вздрагиваю всем телом, — несколько недель назад ты себя ненавидела за то, что связалась с этим айдолом! Потому что он брат убийцы Юонга, ты сама так говорила! — Мы не выбираем, в какой семье рождаться, он не должен отвечать за грех брата! — перехожу я на крик, сжимая кулаки и впиваясь ногтями в ладони, — мы же решили: никаких напрасных убийств… — Напрасных?! Туёль швыряет пистолет на землю и со всей дури бьёт кулаком по столу. Стол скрипит, по нему ползёт тонкая трещина. — Это буквально кровь за кровь, Куан! Очнись уже, не бывает революции без жертв! — Так давайте станем первыми в истории!.. — Ты такая невыносимая дура, слов нет! — хён делает шаг в мою сторону и тычет пальцем мне в лицо, — просто помяни моё слово, ты будешь жалеть, что мы не убили его сейчас! — Юонг бы согласился со мной!.. Туёль замахивается, я закрываю голову руками и зажмуриваю глаза. С ним страшно спорить, пусть он просто уже прибьёт меня и сам руководит операцией, а мы с Юонгом полюбуемся на его труды… Сбоку раздаётся треск, на пол что-то грудой падает. Осторожно, стараясь не делать резких движений, открываю глаза. Туёль, тяжело дыша, стоит над горой из досок, которые секунду назад были столом. Несколько минут мы молча и неподвижно стоим, глядя на обломки. Туёль запускает пальцы себе в волосы, шумно выдыхает. Я боюсь пошевелиться. — Извини, ты лидер, — наконец басит он сорвавшимся от крика голосом, — тебе решать, что и как мы будем делать. — Хён… — я протягиваю к нему руку, но он отшатывается от меня, как от прокажённой. — Не трогай меня пока, Куан. Пожалуйста. Иди лучше… артисту своему покажись. И свяжись с Мэй. Да, надо созвониться с Мэй… И, бормоча себе под нос, что ещё надо сделать, Туёль выскакивает из палатки, оставляя меня совершенно одну. Что, Юонг-оппа, я всё сделала правильно? Или ты тоже меня осуждаешь? Мёна не отвечает на звонки, её рация молчит. Несколько минут непрерывно смотрю на телефон, пока он не начинает трезвонить. — Куан! — дурным голосом орёт Лина, — мы готовы! — Да, э, отлично, хорошо, — надо собраться, у меня операция, не до соплей, — начинайте. Цянь выйдет в эфир через полчаса, мне нужно закончить кое-какие… дела. Не отвлекаться. На улице уже всё готово: Туёль всех построил, мне кивают новобранцы с оружием наперевес (совсем ещё дети), и я, задыхаясь под маской Цяня, со всех ног лечу к импровизированному карцеру, куда должны были отвести Кёнсу. Перед изолятором стоят два вооружённых до зубов человека, которые кланяются и расступаются без лишних вопросов. — Сюда приводили парня в гражданском, — сообщаю я, — хочу с ним побеседовать наедине. Без свидетелей. Совсем. Один из охранников пропускает меня в грузовик, оборудованный для «нежеланных гостей», и закрывает двери. Я погружаюсь в полутьму, весь грузовик освещают только две или три тусклые керосиновые лампы. Едва успеваю стянуть маску и спрятать её под плащом, как из глубины «карцера» звучит голос Дио: — Куан? Это ты? В нос бьёт древесный запах его одеколона — сладковатый, ненавязчивый, навевающий приятные и не очень воспоминания. У меня дрожат колени, ладони за секунду становятся влажными, а в горле, наоборот, возникает сухость. В панике облизываю губы. Я даже не знаю, что пришла ему сказать. — Как хорошо, что с тобой ничего не сделали! — он с разбега налетает на меня и сжимает в объятьях так крепко, что почти душит, — когда Мэй сказала, что ты здесь будешь, я места себе не мог найти… — Стоп, — отстраняюсь от него, чувствую, как под моей ладонью бьётся его сердце, — Мэй сказала что? — Ну, мы столкнулись вчера вечером на улице, она куда-то спешила… Сказала, чтоб я не совался в центр, даже если узнаю, что здесь кто-то из знакомых… А когда я услышал утром новости, ринулся сюда. Но я рад, что ты в порядке, я как-нибудь тебя отсюда вытащу… — Замолкни, — выставляю перед его лицом ладонь, и Кёнсу послушно затихает, — куда ты собрался меня вытаскивать? Сам бы лучше валил, пока тебя не пристрелили. — В смысле, не понял?.. — В смысле, я никуда с тобой не пойду, потому что должна быть здесь. — Пш-х-ш. Ну ты где? — шипит в эту секунду рация, — пх-ш, десять минут до начала, пш-ш, трансляции-х-кх. Дио смотрит на меня хмурым взглядом, поджимает губы и медленно делает несколько шагов назад. Я смотрю ему в глаза, сжимаю мокрые руки в кулаки. — Продолжаешь дело брата? — дрожащим голосом интересуется артист, скрещивая руки на груди, — ты знаешь, что тебя казнят, как только поймают? — Если будет, кому ловить, — ядовито улыбаюсь я и подношу к лицу рацию, — сейчас буду, тут возникли трудности. Ко мне один из подопечных в гости заглянул. — Да ты что?! — прорывается сквозь помехи Лина, — позвать подмогу?.. — Ни к чему, я буду вовремя, не волнуйся, — убираю рацию и продолжаю смотреть Дио в глаза, он сверлит меня взглядом, я буквально чувствую, как между нами растёт стена, — слышала, тебя хотят оставить в качестве наживки. Могу вывести тебя, если не хочешь умереть самой жалкой смертью. — И ты уйдёшь со мной? Усмехаюсь. Какой же он наивный дурачок. — Нет. Кёнсу начинает громко и тяжело дышать. Не могу по его виду сказать, он больше злится или напуган. — Куан, пожалуйста, — артист резко хватает меня за плечи и легонько встряхивает, — я пришёл тебя отсюда забрать… Тут опасно! Я без тебя не уйду! — Ты идиот? — скидываю с себя его руки и отталкиваю его самого, — или не услышал? Я не пойду никуда с тобой. За пределами этого поля я террористка, Кёнсу-щи. — А в пределах?.. — А в пределах — глава оппозиции, — выплёвываю я ему в лицо, чувствуя, как в висках стучит кровь, — ого, неожиданно, да? Воюю со Ступенями в первых рядах, ну ничего себе! — И чего вы хотите добиться? — тихо спрашивает Кёнсу, его трясёт, он сжимает и разжимает кулаки, — избавиться от Системы? Убить её последователей? А что дальше? — У нас будет парламент, мы проведём выборы, — начинаю перечислять я, немного успокаиваясь, — мы не хотим, чтобы людей делили на три с половиной касты и чтобы тех, кто не прошёл отбор, убирали с дороги. У людей будет выбор. Вне зависимости от их внешности и прочих факторов… — Ты ведь не дура, понимаешь, что это — детские фантазии? — злобно рычит Дио, — послушай себя! Ещё скажи, что после свержения властей наступит идеальный мир, хэппи энд и все эти розовые сопли! Мне становится тяжело дышать, стена между нами пробивает потолок. — Я не собираюсь тебе ничего доказывать. Ты — представитель Первой Ступени и не понимаешь, что значит быть изгоем. Кёнсу громко дышит, но не говорит ни слова. Внутри меня всё будто опускается, но отступать некуда. — Я так понимаю, ты останешься здесь. Быстро разворачиваюсь и выскакиваю из грузовика, нацепив маску перед самым выходом. За моей спиной не раздаётся ни единого слова или звука, хотя лучше бы Кёнсу орал мне вслед или швырнул на прощание лампу.***
На меня, то есть, конечно, на Цяня, направлены камеры, несколько софитов слепят мне глаза. На автомате читаю заученный текст, даже не глядя на суфлёр. В наушнике то и дело тараторит Лина, сообщая о том, какие каналы подхватили нашу трансляцию, где её заблокировали, скольких силовиков привлекли к защите режима. Хмурый Туёль стоит за одной из камер, периодически отвлекаясь на мою рацию и отвечая от имени Цяня отрядам, которые защищают гетто и дежурят на важных точках. — …если Система Трёх ступеней — единственное, что удерживает нас от краха, как говорят в правительстве, — вещаю я чётко поставленным голосом, — то не пора ли задуматься: а точно ли мы хотим жить в таком обществе, где всё, что сдерживает нас, — это страх? Страх упасть со Ступеней, страх лишиться привилегий, страх лишиться самой жизни, если играть не по каким-то идиотским правилам… Драматическая пауза в честь ушедших и безвинно погибших. — Мы хотим положить этому конец! — сжимаю руку в кулак, и за моей спиной шелестит флаг Кореи, — долой тиранию Системы! Долой неравенство! Все мы стоим на одно… Вдалеке что-то гремит. Я успеваю обернуться, чтобы меня снесло взрывной волной прямо на софит. Бьюсь об него плечом, ботинком разбиваю какую-то камеру. Голова гудит, перед глазами пламя, а люди разбегаются, беззвучно крича. — Что за… Меня подхватывают в воздух и куда-то несут, звуки потихоньку возвращаются, хотя и с неприятным писком. Я кручу головой во все стороны: палатки и некоторая техника горят, ребята в оппозиционерской форме и с оружием наперевес его тушат, кто-то истошно орёт. Рация, которая почему-то висит на уровне моего лица, шипит, кто-то прорывается сквозь помехи. Поднимаю голову, в глаза сразу же бьёт яркое солнце; пока я пытаюсь восстановить зрение, глядя в землю, сверху раздаётся голос Туёля: — Цянь на связи. Жив. Да. Найдите напавших, усилить оборону, начинаем захват! Я дёргаю его за штанину, но он не реагирует, пока не доносит меня до медицинского крыла, где уже вовсю суетятся девушки и парни в белом. — Хён, не надо… — прошу я шёпотом, и к горлу подкатывает тошнота. Голова всё ещё кружится. Туёль заботливо подвигает мне таз и держит мне волосы, пока я блюю и борюсь с желанием упасть на землю. — Ты сделала всё, что могла, Куан, — тихо говорит он мне и неловко чмокает в висок, чистый от крови и рвоты, — давай дальше взрослые дяди разберутся, а ты полежи, а то контузия, знаешь, неприятная штука. Он встаёт, меня подхватывают медсёстры, но я всё ещё тянусь за ним, хватаюсь за его ремни, штанину, цепляюсь пальцем за карман: — Хён, ну пожалуйста… только без насилия… мы же договуэ-э-э, — даже фразу не могу закончить, как подступает приступ рвоты. Меня окружают со всех сторон услужливые работники медкрыла, и последнее, что я вижу перед тем, как потерять сознание, это улыбающийся Туёль, показывающий мне большой палец вверх.***
Веки получается разлепить с трудом. В палатке шумно, люди суетятся, на улице раздаются крики и взрывы. Яркий свет прожекторов то и дело попадает в узкую щель палатки и больно бьёт по глазам. Я осторожно сажусь, потираю лоб, но на меня никто не обращает внимания. Спрыгиваю с койки (куда делись мои ботинки?), шатаясь, подхожу к выходу из палатки и отдёргиваю ткань. На улице творится ад. Несколько вертолётов, какой-то танк, куча людей в форме. Я не могу определить, где свои, а где чужие. Даже рации, сука, нет, Туёль мою забрал. Резко выставляю вперёд руку и хватаю за локоть случайно пробегающего мимо парня. Он в маске — значит, свой. — Что случилось? — ору ему я, стараясь перекричать вой сирен и шум вертолётов. — На лагерь напали с воздуха, им явно кто-то помог! — отвечает он мне так же криком, — Цянь повёл несколько отрядов в атаку, но на нас напали с тыла, а от него всё нет вестей… — Дай мне рацию! — Чего? Ты вообще кт… Не дождавшись одобрения, я отрываю рацию у него с куртки, настраиваю нужную частоту, а парень меж тем тыкает дулом пистолета мне в лоб. — Ещё одно движение, и я тебя пристрелю, — сообщает он мне. Я дрожу всем телом, но происходящее вокруг словно давит на плечи тяжёлой железной мантией. Отступать нельзя. Я прислоняюсь лбом к дулу и гляжу парню в глаза. — Да как хочешь, только дай мне передать сообщение, — и начинаю тараторить, пока он не понял, — приём, Кунь, ответь Цянь. Хён, выйди на связь. Сквозь помехи доносится крик Туёля. Живой, слава богу. — С возвращением в строй, Цянь. Мы заняли здание. — Вы сделали что? Парень опускает пистолет и смотрит на меня испуганными глазами. — А ещё крысу нашли! Не поверишь, когда расскажу, кто, — продолжает Туёль так, будто мы — две болтающие по телефону подружки, а не мятежники, использующие канал экстренной связи, — короче, всё здание мы оцепили и группа «Альфа» уже двинулась обратно, но тут нет этого мудака… Мы всё прочесали, но не нашли его… Но не мог же он испариться, да? Ответить ему я не успеваю: небо резко озаряет вспышка, будто вспыхнул салют. Из жёлто-чёрного небо становится холодного голубого цвета. В ушах звенит несколько секунд, а потом по всему полю (кажется, что весь Сеул слышит) разносится насмешливый, ненавистный голос. — Я обращаюсь к представителям оппозиции, особенно к вашему лидеру, который называет себя Цянь, — каркает человек, на котором держится Система Трёх ступеней, — довольно кровопролития! Из-за вас страдают невинные люди, гражданские, которые не заслужили быть втянутыми в эту войну. Из-за вас погибают не только военные, для которых честь — умереть за правое дело. Жертвами вашего недовольства стали обычные люди, возможно, ваши друзья или родственники. Я призываю Цяня прекратить огонь и сдаться — и тогда, даю слово, мы пощадим оставшихся мятежников. Я призываю Цяня поступить как мужчина: дай своим людям шанс выжить, прими ответственность за то, что происходит по твоей вине! По спине бежит холод, но я смотрю в небо, не двигаясь и почти не моргая. Туёль что-то голосит в рацию, а А ЧжуЁ делает драматическую паузу. Чёртов актёришка. — Я надеялся, что мы сможем решить вопрос мирным путём, — наконец говорит он, — но ты не оставляешь мне выбора, Цянь, и мне очень больно от этой мысли. Да кому ты врёшь, скот!.. Небо становится ещё ярче, и я наконец замечаю, что один из вертолётов, парящий у башни, спускает огромный серый экран. На нём появляется кривое изображение, но разобрать, что именно на нём, получается без труда. — Эта девушка — одна из приближённых главы оппозиции, а также любимая многими артистка, — ЧжуЁ берёт за подбородок Мёну, связанную, с заклеенным ртом и заплаканными глазами. Уверена, будь изображение чётче, я бы разглядела синяки на её лице, — я правда не хотел прибегать к таким жестоким мерам, но Цянь меня просто-напросто вынуждает, ради блага нашей страны, ради «Трёх ступеней»… Изображение пропадает, зато появляется звук — по всему полю разносится разрывающий душу крик Мэй, её всхлипы и вой. — Если ты действительно дорожишь своими людьми, Цянь, — вновь звучит голос ЧжуЁ, как только крик Мёны стихает, и в ушах остаётся звенеть тишина, — ты согласишься с моими условиями. Обещаю, что не причиню вреда ни одному мятежнику, если ты будешь со мной сотрудничать. Если ты готов принять ответственность по-мужски, я буду ждать тебя перед Кёнбоккуном. На решение у тебя полчаса — дальше последуют жёсткие меры. И снова тишина. Только где-то сверху удаляются вертолёты, а вокруг всё молчит. Ни топота ног, ни шума раций, ни шёпота, ни переговоров, ни стрельбы — ровным счётом ничего. У меня ощущение, будто прямо сейчас весь мир смотрит на меня; на босую, испуганную, безоружную меня. Господи, как же не хватает тебя сейчас рядом, оппа… Я чувствую себя загнанным в тесную клетку зверем, и сегодня — мой первый день в зоопарке, где куча взрослых, детей, незнакомцев смотрят на меня, снимают на телефон, показывают на меня пальцем и суют через прутья руки — мол, смогу ли я сдержаться, или откушу им эти руки по локоть. Меня уже даже не трясёт, в голове пустота, а на душе — какое-то страшное спокойствие. Если Будда именно это состояние называл Нирваной, то у меня к нему вопросы. Парень, у которого я отобрала рацию, всё ещё стоит напротив меня. Поднимаю на него глаза: в его взгляде отчаяние, он вот-вот расплачется. — Чего скис? — хрипло спрашиваю я, не узнав собственный голос, — думаешь, Цянь струсит? Парень качает головой и прижимает к себе оружие. — Нет, наоборот. Боюсь, что он согласится. Я усмехаюсь и быстрыми шагами возвращаюсь в палатку, где должны остаться хоть какие-то мои вещи, по меньшей мере, обувь. Жизнь потихоньку возвращается в лагерь, рация больно бьёт меня по бедру и голосом Туёля что-то невнятно вопит, народ вокруг суетится и испуганно обсуждает, что же будет делать Цянь. Те немногие, кто знают меня в лицо, взглядами посылают предупреждения, полные сочувствия и скорби. Ни один не решает заговорить. Полчаса пролетают быстро, я едва успеваю дойти до дворца, где меня — то есть, конечно, Цяня, — ждёт ЧжуЁ в компании нескольких сотен силовиков и военных. Не многовато на одного мятежника, ублюдок? На мне кепка, под которой спрятаны волосы, и маска. В руках для показухи — пистолет. На груди выключенная рация, потому что крики Туёля я слушать уже устала. Сердце колотится в горле, голова кружится, огни прожекторов сливаются и бьют по глазам. По ребру из внутреннего кармана куртки стучит мобильник, а на запястье, спрятанная рукавом, висит моя последняя надежда не проиграть эту войну. Или хотя бы проиграть не так позорно, как того хочет ЧжуЁ. Он лично выходит меня встретить, но не отходит от автозака, где уже вовсю бегают солдаты в бронежилетах. У него в руках рупор, который он подносит к лицу, как только видит меня. Пространство от меня до него огорожено колючей проволокой, которая замыкается в нескольких метрах за моей спиной. По бокам этого цирка стоят люди — гражданские, военные, артисты, журналисты, дети и взрослые, оппозиционеры — короче, зрителей набралось более чем достаточно. Все они, правда, не рискуют подходить ни к колючему забору, ни к ступеням дворца, у которых красуется автозак. — Я рад, что ты принял мудрое решение, Цянь, — разносится насмешливый голос ЧжуЁ, — давай поговорим как цивилизованные люди — без оружия и агрессии. Он делает несколько шагов вперёд, за ним «незаметно» стекаются силовики. ЧжуЁ поднимает руки и показывает ладони, мол, я чист, и выжидающе смотрит на меня. Я поднимаю над головой пистолет и разжимаю пальцы — оружие падает на землю с глухим стуком, который слышно везде: такая тишина стоит вокруг нас. С шеи снимаю рацию и бережно опускаю за ремешок с другой стороны. Откуда-то из толпы доносится короткий возглас. Расстёгиваю куртку — специально медленно — и вынимаю оттуда реквизит моего представления: дымовые шашки, фонарик, нож. Все падает к моим ногам, и я медленно иду навстречу улыбающемуся ЧжуЁ, поднимаю руки, демонстрируя, что ничего в них нет. По запястью под рукав вьётся леска, которую с такого расстояния даже снайпер не увидит. Когда я подхожу на расстояние десятка шагов, ЧжуЁ знаком отправляет ко мне двух парней в форме. Они становятся с двух сторон от меня и начинают шмонать, разумеется, ничего не находят. Потому что кто учит силовиков осматривать что-то кроме карманов и обуви? Всё ещё с поднятыми руками, я подхожу наконец к автозаку, у которого с видом победителя меня встречает старый мудак. От его улыбки тянет блевать, но я сдерживаюсь и даю ему заговорить первым. — Если ты действительно считаешь себя героем страны, — сладко начинает ЧжуЁ, — ты не будешь стыдиться своего лица. Разве ты не хочешь, чтобы твои последователи знали, кому обязаны жизнью? За моей спиной щёлкают автоматы, и ЧжуЁ тянется к маске. Кепку сбивает один из силовиков, стоящих сзади, маска остаётся в руке обалдевшего ЧжуЁ. Длинные волосы падают мне на лицо, я всё ещё держу руки над собой, чтобы их было видно, и поднимаю взгляд. Не могу сдержать злорадной улыбки. — Необычно, что девочка со Второй Ступени стала предводителем мятежа? — издевательски интересуюсь я, пока ЧжуЁ хватает ртом воздух и старательно делает вид, что не удивлён, — или что девочка со Второй Ступени поступила, как это ты выразился, «по-мужски»? Ни капли вежливости в словах и обращении, ни капли страха во взгляде. У меня трясутся ноги, я устала держать руки на весу, чувствую, как от волнения начинает дёргаться щека. ЧжуЁ, однако, быстро возвращает самообладание. — Ты погибнешь не как героиня, а как предательница, и уже через год ни один человек не вспомнит, кто был этот Цянь, — шипит он, но продолжает натянуто улыбаться, ведь на нас направлены тысячи камер (и ни одного микрофона, поэтому никто и никогда не узнает, что именно он мне сказал). Я начинаю громко смеяться, что заставляет нескольких стоящих рядом людей вздрогнуть от неожиданности, и специально повышаю голос, чтобы люди в толпе услышали: — Я не предаю своих людей, А ЧжуЁ, и тебе следовало бы поучиться этому у такого оборванца, как я! Резко перекручиваю руку и зажимаю в ладони маленькую, но мощную гранату — последнее и самое опасное изобретение Чинсу. Молниеносными движениями, пока никто не успел среагировать, пальцем выдёргиваю из гранаты кольцо и швыряю снаряд в ЧжуЁ в руки. Он по инерции ловит его, даже, кажется, не поняв, что это. Срываюсь с места и бегу. Мы скоро встретимся, оппа. Всё это не напрасно. Я скоро буду рядом. Земля резко выходит из-под ног, взрыв раздаётся через считанные мгновения, меня сносит волной, и я едва успеваю закрыть лицо руками. Колющая боль в животе, спине, голове, шум в ушах, тёплая кровь течёт по рукам. Я бьюсь грудью о землю, дышать становится тяжело, а в спине такая боль, словно мне наживую вытаскивают позвоночник. Переворачиваюсь на спину, хочу посмотреть на небо, но глаза застилает пелена то ли дыма, то ли слёз, то ли приближающейся смерти. Я последний раз улыбаюсь, слыша где-то далеко крики людей, которые, кажется, прорвали колючую блокаду и устремились навстречу свободе. И когда я последний, как мне кажется, раз открываю глаза, чтобы увидеть небо, вместо него надо мной маячит испуганное лицо Кёнсу. Весь в крови и саже, на скуле фиолетовый синяк. Он беззвучно шевелит губами. Я продолжаю улыбаться. Ну, раз это последнее, что я вижу перед смертью… — …ан… ан!.. Ку-ан! Куан! Алло! Земля! — прорывается сквозь гул контузии низкий голос артиста, который всё же срывается на ударном слоге моего имени. Кёнсу продолжает меня трясти, иногда оглядывается. Я щурюсь, голова гудит, тело меня не слушается. Дио чертыхается, сплёвывает в сторону, продолжает смотреть куда-то назад (я вижу только расплывчатые разноцветные пятна) и резко хватает меня на руки. Поясницу пронзает такая резкая боль, что я начинаю орать и задыхаюсь в собственном крике. — Слава богу, ты живая, — выдыхает Кёнсу мне в лицо, прижимает к себе и, пошатываясь, куда-то несёт. Я не могу даже ничего сказать, настолько плохо понимаю происходящее вокруг. Народ суетится, слышатся крики, выстрелы, сирены, грохот лопастей вертолётов… Всё это смешивается в один звук контузии, от которого меня мутит, и Кёнсу даже пару раз тормозит, чтобы дать мне проблеваться. Он несётся со мной на руках целую вечность, периодически что-то мне говорит, но я вообще не разбираю, что. Вдруг мы останавливаемся, мне по глазам бьёт яркий жёлтый свет. — Стой, стрелять будем! — слышу за спиной Дио голос, за которым почти сразу следует выстрел. Артист дёргается, но, кажется, только от неожиданности. Закрываю глаза и вытираю слёзы, а в этот момент надо мной басит Туёль: — Тащи её в машину, живо. Слышу, как он отстреливается, как открывается дверь старушки Хасоль. Меня максимально бережно, но быстро опускают на заднее сиденье, несколько раз хлопает дверца. Кёнсу кладёт мою голову к себе на колени и укрывает меня курткой, Туёль вскакивает на водительское и давит газ в пол. — Будет трясти, — предупреждает он, и Кёнсу вцепляется в меня пальцами. Я дрожащей рукой хлопаю его по колену в ответ. Это всё похоже на какой-то идиотский сон. Артист и хён о чём-то перекрикиваются, спорят, и всё это время Туёль рулит одной рукой и стреляет другой. Машину трясёт как на американских горках, и я чудом не бьюсь и так не очень здоровой головой о потолок машины. — …из-за твоих закидонов пострадаем не только мы с тобой, но и она, — сквозь белый шум гремит Туёль. — Я не буду стрелять в других людей! Они делают свою рабо… — Ты ведь в курсе, что им плевать, на какой ты Ступени, если ты попадёшь под обстрел? — ревёт хён, резко выворачивает руль, — та работа, которую делаешь ты, им до лампочки! Потому что их работа — убить мятежников! — Так я не мяте… — А ты считаешь, они будут разбираться?! — Туёль снова резко поворачивает, я таки бьюсь затылком об локоть Дио, сзади звучит очередь, — подойдут к тебе и спросят: уважаемый, мол, как тебя там, а кто вы по жизни? Айдол, контент-мейкер или… Внезапно звенит стекло, Туёль орёт, шины визжат, а Кёнсу прижимает меня к себе. В какой-то момент хён поворачивается к нам снова; я с трудом сажусь, облокачиваясь на плечо Кёнсу, и вижу, как по щеке Туёля течёт кровь, а в руку впилось несколько осколков. Части бокового стекла нет. — О, Куан, ты жива, — улыбается хён, зубы у него тоже все в крови, — это замечательно. Эй, айдол, садись за руль. — На ходу?! Туёль уже отворачивается от него и продолжает выжимать газ. Мы несёмся по пустым улицам Сеула непонятно куда, за нами летят машины с сиренами, где-то в небе шумят вертолёты. Кёнсу осторожно отпускает меня и перелезает на переднее сидение, пока хён маневрирует на дороге. Я уже в сознании, но всё ещё каком-то мутном, чтобы вникнуть в то, что происходит. Кёнсу берёт руль, а Туёль, продолжая давить педаль, достаёт что-то из нагрудного кармана. Щёлкает пистолет. Сбоку в окно бьёт свет фар, кидаю туда взгляд и вижу ещё одну «нашу» машину, за рулём которой, кажется, ЙонгЧи. Она распахивает пассажирскую дверь, из заднего окна вылезает винтовка, кто-то отстреливается от военных. — Доставь её невредимой до госпиталя любой ценой, усёк?.. Ну, ни пуха, — улыбается он, повернувшись ко мне, — увидимся, Куан. Ты отлично справилась. Что происходит? Я только открываю рот, чтобы задать этот вопрос вслух, как Туёль рывком подтягивается из разбитого окна машины и выкидывает себя прямо на ходу в открытую дверь соседнего авто. ЙонгЧи хватает его одной рукой за шкирку и затаскивает внутрь, хлопает дверь, машина резко разворачивается и несётся в сторону военных. Кёнсу перескакивает на водительское сидение, мы секунду трясёмся. — Чт… Осознание приходит так быстро, что я даже не успеваю его до конца ощутить. Поворачиваюсь назад, чтобы в остатки заднего стекла увидеть машину, которая петляет, уворачиваясь от выстрелов, и уводит за собой часть погони. — Нет, нет. Нет! Останови машину! — не своим голосом ору я, но Кёнсу вообще никак не реагирует, лишь хмурится. Я трясу его за сиденье, а сама оборачиваюсь назад. Вспыхивают три военных машины, автомобиль ЙонгЧи продолжает играть в шашки, несколько винтовок трясутся в окнах. Я дёргаю ручку двери, но она не хочет открываться. — Прекрати, дура, ты же разобьёшься! — Там хён! И мои ребята! Мы не можем их бросить! — реву я и бью кулаками по стеклу, — выпусти меня! Я им нужна, они же… В зеркале заднего вида машина ЙонгЧи загорается, но продолжает ехать, петлять, оттуда высовываются руки и головы. Внезапно там что-то взрывается, автомобиль вспыхивает, врезается в одну из военных машин, несколько раз переворачивается и падает на крышу. Оттуда вылезают люди, звучат выстрелы, взрывы, от которых у меня закладывает уши. Только не так. Уже в неистовой ярости дёргаю ручку, отрываю её, бью стекло и кресло Кёнсу, хватаю его за руки и за лицо, трясу его за плечи, тянусь к рулю — лишь бы он остановился, развернулся и выпустил меня. Может, хёна и ребят ещё можно спасти, может, ещё не поздно, может… — Прекрати! — злобно рычит артист и одной рукой хватает меня за оба запястья, как в наручники, — тебе нужен врач. — Мне?! — ору я и бью коленями в кресло, — это им нужен! Срочно! Они не могут вот так умереть, надо им помочь, надо забрать их оттуда! Пусти меня, урод! Ты вообще не понимаешь, что такое — терять близких!.. Кёнсу не спорит, но молча уводит машину прочь от погони, которая потихоньку перестаёт нас преследовать. Он всё ещё сжимает мои запястья, а я, уткнувшись головой в его сиденье, просто вою от бессилия. Никакой жестокости, никакого насилия, говорил Цянь. В итоге Цянь обосрался по полной программе. — Отпусти… Пусти меня… Там хён… Я ему нужна… — продолжаю шептать я, и на пол капают вперемешку слёзы, сопли и слюни, которые мне даже вытереть нечем. Всю поездку Кёнсу меня держит, не ослабляя хватку. В какой-то момент у меня уже настолько кончаются силы, что я просто шмыгаю носом и повторяю слово «хён». Вдруг машина дёргается и резко замирает, я стукаюсь лбом о спинку водительского сидения, Кёнсу бьётся грудью об руль. Он наконец меня отпускает, щёлкает ключом, дёргает коробку, топает по педалям, но машина только фырчит и совсем не двигается. Я утыкаюсь лицом в колени и улыбаюсь сквозь слёзы. Хасоль никуда не поедет без своего хозяина. Мысль о том, что Туёля, возможно, больше нет, так же, как нет Юонга, доставляет невыносимую боль. Мне сдавливает грудь, накатывает паника, я вся трясусь, обнимая себя руками. Кёнсу вылезает из машины, оставив её посреди дороги, открывает мне дверь и берёт меня на руки. Я уже не сопротивляюсь, только прячу лицо в ладонях и скулю. Он куда-то меня несёт, но мне уже плевать, куда. Хоть на плаху, хоть в полицейский участок, хоть с обрыва кидать меня будет. Хотя лучше пусть утопит. Я даже мешать не стану. В голове рой мыслей, и ни одна из них не приносит радости: хён, неудавшийся переворот, куча погибших, и ещё много, много всего. Единственное, что хорошего произошло за этот долгий вечер, — это убийство ЧжуЁ. И то, непонятно, может, этот старый мудак остался жив. Если так, то это всё вообще было бессмысленно.***
Когда я открываю глаза в следующий раз, надо мной нет неба, нет грязной палатки или склонившихся врачей. Надо мной потолок. Чистый белый потолок, на котором висит выключенная люстра. Я медленно сажусь и осматриваюсь. Кёнсу притащил меня к себе домой. На мне из одежды только грязная вонючая футболка, в которой я ходила весь день, да бельё. Где остальная одежда, я не вижу. В бессилии падаю обратно на мягкие подушки, закрываю лицо руками и со всей силы давлю на глаза, чтобы вместо черноты появились разноцветные круги. Где-то в другой части квартиры звучат шаги. Я поворачиваю голову на звук, убирая руки на живот, и смотрю, как артист осторожно и тихо заходит в спальню, неся какую-то коробку. — О, ты пришла в себя, — говорит он шёпотом и садится рядом, открывая коробку, которая оказывается аптечкой, — как себя чувствуешь? Я молча ложусь к нему спиной и сворачиваюсь калачиком. — Понял, — так же тихо бурчит Дио, — воды? Я сжимаюсь ещё сильнее. — Куан, я должен был тебя оттуда вытащить. Я ему пообещал. Я вообще ради этого туда пришёл. — Он мог остаться жив, если бы ты не встрял, — спокойно отвечаю я хриплым голосом. — А ты могла бы умереть. — И пусть. Какой в этом смысл теперь? Мы проиграли. Кёнсу издаёт звук, похожий на злобный стон. — Не говори так, пока ничего не закончилось. Я резко сажусь, голова начинает кружиться, и смотрю на артиста со всей злобой, на которую сейчас способна. — «Не закончилось»?! — насмешливо передразниваю его я, — ты сейчас издеваешься?! Хён в лучшем случае в плену, ранен, в худшем — погиб; Мэй держат в заложниках, опять же, при удачном раскладе; погибли люди, огромное количество людей; если ещё и ЧжуЁ остался жив, то лучше просто сдай меня им прямо сейчас, чтоб я не мучилась!.. Кёнсу спокойно смотрит на меня, молча протягивает руку с бинтом и зелёнкой. — Во-первых, одно уже точно известно. А ЧжуЁ убит, завтра с ним прощаются, — безэмоционально сообщает мне айдол, и, пользуясь моим замешательством, мажет мне ссадины зелёнкой, — во-вторых, не точно, но вероятнее всего, — Мэй отпустили. Твой хён так сказал. Кстати, пока ты была в отключке, он несколько раз назвал её крысой. Просил передать. Вы всегда так обмениваетесь оскорблениями? Поднимаю на него глаза и в ужасе прокручиваю услышанные только что слова. То есть нас сдала Мёна. Моя подруга. Которая знала обо всех нюансах операции. Просто взяла и сдала не только меня, но и всех нас, всех! — нашему врагу. — Поверить не могу, — шепчу я, но сил плакать от обиды у меня уже нет. Кёнсу пожимает плечами и по-хозяйски мажет мне руку. — Я не уверен в деталях, но, если твои друзья погибли, мне жаль. Правда, Куан. Искренне. Закрываю глаза, по щеке всё-таки сползает холодная слеза, которая щекочет кожу. Делаю глубокий вдох. — И мне придётся тебя сдать, хотя я ужасно не хочу. За тобой уже приходили. Правда, я потребовал тебе врача, погрозил им пистолетом, но… — И тебя не выкинули нахрен с порога за то, что ты укрываешь лидера оппозиции? — я удивлённо вскидываю брови и дёргаюсь, когда плечо начинает щипать. — Не уверен, что в тебе признали лидера, — чешет затылок Дио, — возможно, Цянем посчитали твоего хёна. А тебя — одной из его сподручных. — У «моего хёна» есть имя. Его зовут Чон Туёль. — Это всё, что тебя волнует?.. Кёнсу выглядит растерянным, но продолжает мазать мои ссадины и бинтовать мне руки и ноги. Довольно быстро я становлюсь похожа на мумию, потому что вообще никак не реагирую на его действия, просто безвольно поднимаю то одну конечность, то другую, и поворачиваюсь разными сторонами, как кукла. — Ты не ответил, — хрипло говорю я, когда Кёнсу заканчивает обрабатывать те ранения, которые может, — тебя так просто послушались и пошли террористке за врачом? — Не знаю, куда они пошли в итоге, но, пока Система Ступеней не уничтожена, — он исподлобья бросает полный иронии взгляд на меня, — я могу пользоваться своими привилегиями. — Это какими? Безнаказанно укрывать национального врага? Артист по-доброму усмехается, но я вообще не настроена на шутки. Тот факт, что меня, обнаружив, не сразу потащили за решётку, настораживает куда больше, чем то, что государство следует желаниям айдола. — У меня есть особенные рычаги давления, свойственные Первой Ступени, — отвечает Дио с улыбкой и захлопывает аптечку, — как бы я не хотел, тебе придётся предстать перед судом или что там с тобой будут делать. — Это называется «казнь», — подсказываю я. — Дура, — отвечает он беззлобно и продолжает: — в любом случае, сначала тебе предоставят медицинскую помощь, я сам это буду контролировать… — Зачем? Меня всё равно расстреляют. Даже если режим падёт через неделю, выгоднее избавиться от меня сейчас, чтобы не было, знаешь, соблазна снова полезть в оппозицию. И вдохновлять молодёжь на это. Проходили уже такую историю. Кёнсу вздыхает, молча встаёт и выходит из комнаты. Я обнимаю колени, которые щиплет зелёнка, и кладу на них разбитый подбородок. Всё тело болит, в голове пусто. Состояние выброшенного слепого котёнка. Кёнсу нет три минуты, пять, десять. На пятнадцатой моё терпение иссякает, я встаю с кровати (ноги держат с трудом, каждая мышца вопит от боли) и выхожу в коридор. С кухни раздаются голоса. Я очень тихо, стараясь не наступать на скрипучие половицы, подхожу к двери, так, чтобы меня не было видно оттуда. — Это дурость, Кёнсу-я, — звенит голос Бэкхёна, — нельзя её здесь оставлять! — А у тебя много вариантов? — шипит тот в ответ, — есть знакомые в подпольной больнице, где её в порядок приведут? — Может, мы её из страны вывезем?.. — А может, сразу на Марс её отправим? — Дио стучит кулаком по столу и тут же сам на себя шипит, — слушай, что сделано, то сделано. Езжай домой лучше, я сам разберусь. — Если к тебе приедут боевики… — То я вместе с ними повезу Куан по врачам, а только потом — куда они там хотят её деть. В тюрьму ли, на суд — плевать. Но просто забирать её, раненую, — бесчеловечно. — Зато ЧжуЁ очень человечно было убивать. — Так, слушай… — Тихо-тихо, не злись. Я шучу. Это от нервов, — посмеивается Бэкхён, но через секунду его голос становится серьёзным, — а что с нами теперь будет? Ну, если Система того? — Не знаю я, Бэк, — отвечает Кёнсу злобно, — ничего не знаю. Не шуми лучше, Куан, кажется, уснула, не хотелось бы её будить до приезда этих… Бесшумно возвращаюсь в комнату, быстро нахожу свои вещи и тихо, как только могу, одеваюсь. Когда я застёгиваю последнюю молнию на куртке, дверь в комнату открывается. В проёме стоят бледный Бэкхён, хмурый Кёнсу, вооружённый спецназовец и ещё какой-то мужик. Я очень медленно поднимаю руки и поворачиваюсь к ним лицом. — Сон Куан-щи, позвольте проводить Вас в медицинский центр и передать в руки врачам, — с лёгким поклоном говорит мужик без оружия, вероятно, доктор. Я склоняюсь в ответ с такой скоростью, будто на мне включили слоумо, от боли во всём теле сводит зубы. — Надеюсь, в «Асан»? — с усмешкой спрашиваю я. Будет забавно, если мне дадут ту же палату, в которой лежал Юонг. Врач помогает мне выйти из дома, сесть на каталку и забраться в машину, осматривает меня, пока мы едем, и не задаёт ни одного вопроса. По пятам за ним следует парень в броннике, а следом, как за мамой-уткой, шлёпают Кёнсу и Бэкхён. Когда мы подъезжаем к зданию клиники, я впервые поворачиваюсь к артистам и смотрю Дио в глаза без страха или ненависти. — Спасибо, я дальше сама, — тихо говорю ему. Он молча кивает, провожает взглядом нашу идиотскую троицу и мужественно игнорирует все вопросы Бэкхёна. За моей спиной хлопает дверь, звуки с улицы пропадают. Весь коридор, по которому меня ведут, заставлен военными. Меня докатывают до палат, завозят в одну из них, совсем непохожую на ту, в которой лежал Кёнсу несколько месяцев назад. — Сон Куан-щи, вы ведь понимаете, что вам придётся нести ответственность за преступления, которые вы совершили? — доверительным тоном спрашивает врач, который не отходит от меня ни на шаг и помогает перебраться с каталки на койку. Я поднимаю на него усталый взгляд и улыбаюсь одними губами. Вот я и снова в клетке. — А разве это имеет значение?