Пролог
24 июля 2017 г. в 22:27
В лесу в нос сразу бьёт свежий воздух. Вокруг витает лёгкий аромат кедра и сырости. Полумесяц вместе с тысячами звёзд хоть и слабо, но всё же освещали дорогу, уже далеко ушедшую от городских звуков, запахов и режущих глаза неоновых вывесок. Среди прочего на глаза сразу бросались маленькие звезды, сошедшие с небес. Они кружили над крохотной полянкой, близ которой протекал ручей, скрываясь из виду по достижению обрыва. Чистая нетронутая вода таким же крохотным, как и этот ручей, водопадом устремлялась вниз, вливаясь в родник. Свет от светлячков, звезд и прочих ночных светил отражался размытыми бликами на воде. На «нижней ступени» поляны росла густая высокая трава, не такая, какой её привыкли видеть в парках или скверах.
Картина, разворачивающаяся глазу, показалась мне настолько прекрасной, что руки сами потянулись к дощечке, к которой было прикреплено несколько листов бумаги. В темноте нельзя рисовать или читать, так как это вредно для зрения, но мне было всё равно. Я просто рисовал. Когда я этого не делаю, руки будто бы лишаются пальцев, а это не самое приятное ощущение. Так что огонёк тут же поселился в стеклянном сосуде, окружённом железными резными узорами, и был повешен на ближайшую ветку. Руки словно двигались сами, а кисть, движимая вдохновением и, конечно же, ладонью художника с точностью переносила изображение лесной поляны на бумагу. Точнее только общие контуры, которые в будущем, я был в этом уверен, превратятся в картину. Рубаха, ничуть не согревающая даже в летнюю ночь, уже была испачкана разными цветами масляных красок, так как об неё неоднократно вытирали грязную кисть. Но как бы я не старался, а цвета на холсте всё равно через раз выходили грязными и смешанными.
Пусть и буквально в метре от меня была вода, но я не спешил пользоваться ей для очистки кисти от лишних цветов. Мне казалось, что одно движение, и всё, окружающее меня, вплоть до кислорода, которым я дышу, пропадёт в пустоту, оставив меня одного посреди этого тёмного сгустка, в котором нет абсолютно ничего. На листе начали появляться контуры, образующие фигуры, из которых строится картина. Кое-где проскальзывала игра светотени, но это лишь для пометки, где свет, куда он падает, где отражается и что его отражает, а в остальном я был сдержан в подробностях, лёгкими мазками набрасывая то, что попало в моё поле зрения. Светлячки постоянно мельтешили туда-сюда, так что было невозможно найти момент, когда они замрут, как по команде. Но даже их асинхронные движения казались мне невероятно ритмичными и законченными, будто каждый из них знает, куда ему нужно лететь, как быстро и по какому пути.
Картина, медленно появляющаяся на бумаге, начала радовать меня, хотя по большей части мне мало нравились свои наброски. Они были кривы, неаккуратны и резки, а красота может возникнуть лишь при гармонировании каждой детали в созданном человеком мире. Да, я считаю каждое своё творение миром. Хотя многие из моих картин и были взяты из уже существующего, нашего мира, однако в каждой из них я добавлял что-то новое, чего никогда не могло бы существовать. Вот и сейчас, взамен жёлто-зелёным огонькам на картине, если её можно так назвать, над поляной порхали крошечные существа с еле заметными крыльями. Они сияли так же, как звёзды, сошедшие с небес, но они уже вряд ли были звёздами. Около родника вдруг появились очертания девочки. Она была небольшого роста и с симпатичным детским личиком, которое, увы, было скрыто, так как девочка сидела спиной ко мне и ко всем, кто ещё будет смотреть на эту картину. По траве разлились её длинные чёрные волосы. Если бы девочка встала, то они наверняка были бы ей по колено. За водопадом прямых гладких прядей были видны лишь хрупкие ничем не прикрытые девичьи плечи.
Почему-то мне казалось, что у малышки передо мной яркие голубые глаза, хотя узнать наверняка было нельзя, ведь каким бы ни был реалистичным рисунок, он всегда останется плоским. В буквальном смысле, мир, созданный тобой всегда останется лишь куском бумаги с нанесёнными поверх красками, разного цвета. Но если бы она повернулась, то её глаза точно были бы голубыми! Я был в этом уверен. Слишком заглядываясь в свой рисунок, я на какое-то время выпал из реальности, что я, прочем, сделал бы с радостью, но всё же что-то заставило мой взгляд подняться обратно к роднику. Возможно, за это время я успел уснуть и передо мной сейчас не сидит настоящая девочка, но всё же мои глаза упорно показывали мне то, что я, собственно, вижу.
Девочка, что сидела передо мной, была и близко не похожа на нарисованную мной, разве что телосложением, хотя реальная девочка была, наверное, чуть ниже нарисованной. Вместо разметавшихся по траве иссиня-чёрных прядей волосы девочки перед ним были короткими и лишь изредка касались её плеч. Локоны помимо длины полностью поменяли и свой цвет, с цвета тёмного ночного неба на огненный рыжий. Её лица не было видно, но даже оно полностью отличается от лица девочки на картине, я был уверен. Рыжая девочка неподвижно сидела перед родником, не издавая ни звука. Единственное, что отличало её от деревьев, окружающих их, так это равномерно поднимающиеся и опускающиеся плечи, выдающие её спокойное дыхание.
— Я сплю? — осторожно спросил я, в общем то не ожидая ответа от «сна», но девочка внезапно заговорила.
— Ты эгоист, — голос был несомненно детским, вот только он отличался от голоса остальных детей, с которыми мне представилось разговаривать. Этот голос больше подходил волшебнику-мудрецу, прожившему не одно столетие, но никак не маленькой девочке. — Почему ты спросил, твой ли я сон? А вдруг это я на самом деле сплю, а ты снишься мне, — девочка подняла глаза к небу. Казалось, словно она всматривается в бесконечность, стараясь познать все тайны, скрытые за завесой незнания, но эта самая бесконечность не давала положительного ответа на немую просьбу девочки, отвечая что-то в роде: «Время ещё не пришло…». — А ты не задумывался, вдруг вся твоя жизнь - всего лишь чей-то сон, а когда настанет время умирать, этот «кто-то» просыпается?
— Если я — это сон, значит, в мире есть человек, который вот уже беспробудно спит 34 года подряд, — ответил я «сну», не медля с ответом. В компании этой девочки я чувствовал себя спокойно и уютно. Мне доводилось слышать об осознанных сновидениях, когда ты сам решаешь, что и когда должно произойти. Но это не было похоже на осознанный сон, ведь эта девочка будто живёт своей собственной жизнью, какой бы она не была у «сна».
— А как насчёт того, что всё это твой сон? — ответила девочка на моё замечание, опуская подбородок, ведь вселенная не дала ей нужного ответа. Она до сих пор не смотрела на меня. Может, я ей неприятен? Хотя по голосу этого всё равно нельзя было определить. Она говорила уверенно, как по сценарию, с некой грустью или же отчуждением, я ещё не успел разобраться в этом. — Может быть, меня и вправду не существует? Точно так же, как и не существует этого мира. Всё, что ты видишь перед собой всего лишь отголоски твоего спящего разума.
— Верно, всё здесь — мой сон. И ты тоже всего лишь «отголосок моего спящего разума», — передразнил я девочку. Это не казалось мне забавным, просто я не мог подобрать слов лучше. — Но когда я успел уснуть?
— Быть может год, а быть может и десять лет назад. А, может, прошла всего пара минут. Я этого не знаю, ведь я твой сон, — она выделила слово «твой», что я тоже начал сомневаться в правдивости своих слов. Мне казалось, что хотя бы на этих словах она обернётся ко мне, и я смогу увидеть её лицо, но этого не произошло, девочка продолжала смотреть на булькающую воду перед ней. — В любом случае, ты, скорее всего, хочешь знать моё имя.
Это было бы неплохо. Не могу же я называть её «девочка» весь свой внутренний монолог.
— Да. И как же тебя зовут? — спросил я её.
— Ты можешь звать меня, как хочешь, я ведь твой сон, — её тон был ровным, без искорки сарказма, которая звучала ранее при произношении девочкой этой же фразы.
— Тогда я буду называть тебя Мэри, — это имя пришло мне в голову самым первым, и было более, чем обычным и банальным, но мне кажется, оно идеально подходило этой странной девочке с голосом мудреца.
— Хорошо, — согласилась со мной дев… Мэри. На этом наш разговор затих. Никто из нас не пытался его возобновить, но нас обоих устраивала эта тишина. Она не давила на уши, как это бывает в неловких ситуациях, она устроилась между нашими с девочкой дыханиями и звуками ночного леса. Тишина окутывала нас обоих в мягкое покрывала, и мы оба чувствовали себя комфортно в ней. Хотя в тот момент у меня крутилось множество вопросов к девочке, я не спешил их озвучить.
Я принялся вновь писать картину, или скорее просто набросок, который, тем не менее, мне нравится. Со временем я не заметил, как фонарь, зажженный мной, потух, позволяя темноте поглотить меня. Светлячки по-прежнему кружили в воздухе, но их света мне всё равно не хватало на элементарную видимость того, что я рисую. И всё же, думаю, я успел многое нарисовать за это время, и мой поход за вдохновением увенчался успехом. Это меня порадовало. Я убрал все свои кисти в сумку, оставляя краску на картине высохнуть. В последний раз взглянув на свой рисунок, я вспомнил о Мэри. Но… Стоило мне поднять взгляд, как около родника, где каких-то пятнадцать минут назад сидела рыжая девочка, уже не было никого…
Этой ночью я спал на мягкой траве, думая, что я так и не смог узнать, какого все же цвета её глаза.