А голову ты не забыла?

      Это было ожидаемо. Вполне логично и предсказуемо. Ведь фраза «принеси мне домой, я болею» не дает никаких альтернатив. И почему-то (впрочем, как и всегда) я совсем не подумала о том, что говорю. Кто бы сомневался. И когда Волошин застыл на пороге, переводя взгляд с меня на мою бабушку, я едва не разбила тарелки из фамильного сервиза, понимая, что будет дальше.       Ремарка. Родители о моих подвигах ничего не знали. Это было неким бонусом профессии. Их общение с предками моих одноклассников сводилось к «дети опять чудят» не чаще чем раз в пару месяцев, а крестный их жалел и не рассказывал о моей примерной дисциплине. Для отца я была немного ленивым подростком, не желающим учить уроки, а для мамы — любимой дочкой, которой можно накупить кучу красивых платьев и нарядить раз в полгода, ведь больше я их не одену. Много лет спустя я наверняка пойму, что делая из себя бунтарку, всего лишь пыталась привлечь внимание, но не сегодня.       Сегодня Волошин стоит на пороге моего дома со сценарием в руках и не знает что сказать. Но бабушке моей его слов и не нужно. — Вы к Евочке наверное! Или к Ване? В любом случае проходите, давайте свое пальто. Вот, пускай просохнет. Ужасная нынче погода, вы не считаете? Разувайтесь, вот тапочки гостевые. Проходите. — он пытался вставить хоть пару слов. Боги, я даже знала, что он скажет. «Нет, я на минутку, не нужно, не беспокойтесь»… В своем стиле. Но с бабулей это никогда не работало. — Ева, солнышко, вот и ты. Это ведь к тебе?       Я коротко кивнула. — О, тогда проводи гостя в гостиную… — Это совершенно ни к чему, — вклинился наконец-то Волошин. — Я только хотел сценарий отдать… — Да, Сергей Николаевич на минутку… — Так это твой классный руководитель? — Да, и он уже уходит… — я попыталась протиснуться к Волошину чтобы забрать сценарий и вытолкнуть его из дому (с тарелками в руках я выглядела неподражаемо), но бабушка только шикнула на меня. — Ева, где твои манеры! — и опять повернулась к моему учителю. — Проходите, поужинайте с нами. — Мне правда, очень неловко… - Волошин отнекивался со всех сил. — Ну что вы, бросьте. - Бабуля отчаянно парировала. — Что здесь за шум?       Отец вошел в коридор, а значит дело мертвое. Папа мой был добрейшей души человеком, но многие при одном взгляде на него слегка… терялись. Почти два метра ростом, в ширину как тот шкаф и с раскатистым, басистым голосом. В детстве (да и сейчас) он любил закидать меня на плечо и носить по дому, или становился на четвереньки и был моей лошадкой. И, увидев Волошина, он весьма дружелюбно спросил: — Кто такой? — Это Евочкин классный руководитель, — тут же залепетала бабушка. — Не хочет на ужин оставаться, представляешь? — Оставайтесь, молодой человек, расскажете, как там Ева учится. Да и Ваня скоро придет, вы ведь знакомы, если не ошибаюсь? — Да, конечно. — Вот и отлично, оставайтесь!       Спорить с моим отцом люди не любили. И Волошин исключением не стал. Поэтому, пока он не сболтнул чего лишнего, я решила, что лучше увести его от не в меру любопытных родственников. — Ну ладно. Пап, возьми тарелки, нам с Сергеем Николаевичем нужно кое-что обсудить, раз уж выпала такая возможность. — я уже тащила учителя по лестнице к своей комнате, когда отец крикнул вслед: — Окно не открывай! Продует!       Только захлопнув дверь комнаты я, наконец, почувствовала облегчение. Но тут же снова напряглась, когда увидела, что Волошин удивленно рассматривает мою комнату. Могу поклясться, что даже если он когда-то представлял себе мою комнату, то он совсем другое ожидал увидеть. Точно уже не мягкие тона, обычную кровать, стол и стенку. Ни тебе черных штор, разрисованных стен, и тучи хлама. Ну ладно, хлам тут есть, просто перед приездом родителей убралась. — Я другого ждал. — Чего? Склеп? Я что, на гота похожа? Или еще на какого неформала? — Нет, просто комната… Девчачья. — он рассмеялся. — Знаешь, мы ведь не в школе, можешь и отхватить. — А что же бабуля скажет? — Не ерничай. — Ну ладно. У тебя милые родственники. Мне они понравились. — Я хмыкнула. Будто мне есть до этого дело. — Интересно, в кого же ты такая? — В прадеда. И вместо ржать, отдай мне сценарий. Хоть почитаю, что вы там насочиняли.       Сергей Николаевич протянул мне папку и сел на кровать, спросив: — А что ты обсудить хотела? — Ничего, — буркнула я, пытаясь сосредоточиться на чтении. — Ну как, ты же сказала, «обсудить». Родителям врать не хорошо. — Если хочешь что-то обсудить, давай поговорим о том, почему ты, Волошин, такая заноза в заднице. — Как грубо. — он замолчал, и я было обрадовалась. Но зря. Потому что взгляд Волошина остановился на фотографиях над кроватью. Он резко изменился в лице, рассматривая снимки. — Это ты? — спросил мужчина, указывая на мою фотографию с отцом шестилетней давности. На ней мы с носами вымазанными мороженными абсолютно счастливые. Предпоследний семейный отпуск. Гавайи, насколько я помню. — Да. — мне совсем не хотелось чтобы он смотрел на фотографии. На эти фотографии. — Ты такая… Счастливая. — он повернулся и посмотрел на меня. В его глазах было столько искреннего сочувствия, что сложно было отождествить этого Волошина с тем, школьным. — Это было очень давно. — опустив сценарий, я подошла и, сняв фотографию со стены, засунула в дальний ящик стола. Я не хотела, чтобы он видел меня такой. — Насмотрелся? — А это кто? — игнорируя мой вопрос, спросил учитель.       Палец его уткнулся в белую рамку со старой выцветшей старой фотографией. — Майор Трофимов, командир 844-го стрелкового полка Рабоче-Крестьянской Красной Армии.       Он снова посмотрел на меня. Только теперь шокировано. — Твой… — Прадед, да. — Вот почему ты так ждала ту тему. — Да. — Прости. Я ведь не знал. Если бы ты сказала… Но ты ведь даже словом не обмолвилась, сразу в штыки… — Да не парься. — его извинения начинали бесить. — Нормально все. — Мне правда… — Волошин, заткнись наконец и дай мне прочитать сценарий! У меня температура и насморк, болит голова, и если я не закончу с этим сегодня из-за тебя, я тебе эту «Красавицу и Чудовище» засуну в… — Ужин готов! — бабушка появилась на пороге и я больно прокусила язык, почувствовав во рту вкус крови. Господи, ну почему когда он рядом вечно что-то происходит? — Отлично, — со всех сил стараясь не выдать прикушенный язык, я направилась двери. — Пойдемте, Сергей Николаевич, бабушка просто превосходно готовит говяжий стейк. — Ева, ты что, так ужинать собралась?       Бабуля негодующе окинула взглядом спортивки и старый свитер. Чтоб вы понимали, моя бабушка была человеком старой закалки. Пока родители пытались найти себя в лихом постсоциализме, она взяла на себя все заботы по управлению семьей. Она свято верила, что детям нельзя доверять воспитание детей и поэтому стала в нашей семье несущей стеной. И если есть несущие стены в которых можно пробить арку, то об мою бабушку сломался бы любой перфоратор.       Час беседы с Лидией Львовной заменял год в университете с точки зрения знаний энциклопедических и был бесценен с точки зрения знания жизни. Чувство собственного достоинства соперничало в ней лишь с тяжестью характера и беспощадностью сарказма. Гордая, независимая, с прекрасным вкусом и безупречными манерами, с ухоженными руками, скромными, но дорогими украшениями, она всегда являлась для меня примером того, какой должна быть женщина в любом возрасте.       И для неё было совсем недопустимо, чтобы её любимая внучка появилась на ужине в неподобающем виде. Ведь это семейный ужин. — Немедленно переоденься и спускайся. — Ну я же болею! — Никакая болезнь не дает женщине права выглядеть так, как ты сейчас. Так что у тебя пять минут, юная леди.       Я состроила страдальческую гримасу, но мое мнение никто в расчет не брал. Поэтому пока бабушка закрывала дверь, попутно рассказывая Волошину о знакомстве с одним кубанским казаком, я тщетно пыталась найти в горе подаренный мамой платьев то, которое не заставит Волошина стебаться надо мной до конца моей жизни, но и бабушку уверит в моем послушании.       Понимая, что мама в своем стремлении сделать из меня принцеску превзошла саму себя, я остановила выбор на платье, которое хоть и было далеко от того, что я носила в школу, но хотя бы не было розовым.       Пока ноги ступенька за ступенькой несли меня в гостиную, сердце колотилось бешено. Не то чтобы мне было дело до того, что подумает Волошин, но… Мне было дело до того, что подумает Волошин. Мне ужасно не хотелось показаться ему расфуфыренной куклой или грубоватой пацанкой. И хотя первые выводы мы оба уже давно сделали, мне все равно хотелось быть для него… Парадокс в том, что я даже не понимала, какой хочу быть для него и почему. — Ну вот бабушка, теперь ты довольна? — я подошла к столу, но мой учитель видеть меня не мог.       Рассадка у нас всегда была одинаковой на таких ужинах. Папа сидел во главе стола, мама — по его правую руку, бабушка — по левую. Рядом с бабушкой садилась я, а рядом с мамой - Ваня. Волошина усадили рядом с моим уже пришедшим братом, поэтому ему пришлось бы поворачиваться. Это занимает время.       Но все же, хоть и с задержкой в пару секунд он повернулся. Могу поклясться, глаза его выражали больше изумление нежели тогда, когда… По правде сказать, никакая из наших выходок не вызывала у него такой реакции. — Солнышко, тебе очень идет. Тебе стоит чаще носить платья, я ведь говорила.       Мама широко улыбалась, и я зарделась. Никто из моих одноклассников не видел меня такой. Дома, с родителями. Многие из них считали меня своим другом, но, как не прискорбно, никто не знал меня настоящую. Это удручало. — Тебе вина, как обычно? — Это конечно не аперитив, но бокал Романе-Конти, 1945 года вполне сойдет. Люблю его рубиновый цвет и изысканный аромат.       Волошин удивленно вздернул бровь, и я готова в который раз за этот вечер поклясться, что знаю его мысли.       А отец в ответ смеется и, откупоривая бутылку, отвечает: — Думаю, Шато-Блан будет достаточно. — Эх, придется смириться.       Отец опять смеется (как же я люблю его таким, а не вечно занятым и озабоченным какими-то международными конфликтами) и, повернувшись к моему учителю, спрашивает: — А вы, молодой человек, что предпочитаете? Вино или, может, виски? У меня в погребе есть бутылочка Коннемары двенадцатилетней выдержки.       Пока Волошин кидает на меня растерянный взгляд, я изящно поворачиваю бокал на свет, делая все, как учила бабушка. Мне стоит огромного труда лишь вежливо улыбаться, когда Сергей Николаевич совершенно смущенно соглашается на виски. Он ведь не хуже меня, отца, брата, да и всех в этой комнате знает, что такая «бутылочка» стоит больше месячного оклада учителя.       Отец уходит на пару минут и мама, как и я немного покручивая бокал чтобы освободить аромат, интересуется: — И как Ева в последнее время учится? Знаете, в прошлом году она не слишком старалась, хотя историю очень любит.       Он открыл рот, не зная что говорить. Пауза затягивалась, и мама начала подозрительно поглядывать то на меня, то на него. Я застыла, не в силах пошевелиться. От него сейчас зависело мое будущее. Может слишком пафосно, но в некоторой степени все было примерно так.       Ведь дочь успешных дипломатов не должна учиться в обычной общеобразовательной школе. Для многих это дурной тон. Я же уговорила отца оставить меня с друзьями на тех условиях, что я буду хорошо себя вести и стараться в учебе хотя бы чтобы не быть двоечницей. И если второе проблем не создавало, первое я очень скоро начала игнорировать.       И вот теперь… — Я заметил её любовь к истории. Особенно к Второй мировой…       В разговор вступила бабушка. Рассказывать об свекре она любила. — Да, она этим очень интересуется. Знаете, отец моего мужа был военным. Прошел всю войну, был в Берлине и для Евы это почему-то очень интересно. Конечно, это история нашей семьи, но она просто до фанатизма увлеклась прадедом. — Я всего-лишь… — Она даже нашла его однополчанина, представляете, он все еще жив. Ему больше ста лет, да, Ева? — Сто три. — Лидия Львовна, не думаю, что Сергею очень хочется слушать о дедушке. — Что вы, мне, как историку, очень интересно это. Это удивительно, слышать об истории, которую учил из учебников от живых людей.       Папа закатил глаза и рассмеялся, наливая Волошину виски. — Вы с моей дочерью точно споётесь. Клянусь вам, если бы она могла, нашла бы очевидца Французской революции. А этому ребенку ведь всего семнадцать.       Волошин кинул на меня насмешливый взгляд, мол один-ноль. Ха, еще посмотрим кто кого. Или он вздумал победить мене в битве с моей семьей? — Пап, ты лучше расскажи о той миссии в Уганде. Сергей Николаевич очень интересуется этой страной.       Волошин поперхнулся. Один-один, Сережа. — Правда? — Да, интересная страна с точки зрения её истории. Ведь начиналось все с нескольких племен пигмеев и нилотов, а какие волнения начались с независимости. — Ну, как и во многих Африканских странах. Знаете, ведь кроме романтической стороны освобождения колоний, есть ведь еще политика и экономика. — Совершенно согласен с вами.       Похоже, я все же проигрываю. Пока бабушка пыталась расспросить меня про школу и уроки, какие-то новые увлечения, Волошин был втянут в политическо-историческую дискуссию с моими родителями. Пользуясь предлогом помощи с посудой, Ваня вытащил меня на кухню. И я даже знала для чего. — Меня это уже бесит. Родители приезжают редко, и вместо того, чтобы пообщаться с дочерью, они самоотверженно спорят с Волошиным о том, стоило ли Российской Империи капитулировать в Первой Мировой! Ну нормально? — А мне показалось, тебя не так уж и раздражает его присутствие. Вы так переглядывались…       Иван издевательски ухмылялся. Ну все, с этого дня его лучший друг будильник. Не буду будить и посмотрю, как он будет вовремя вставать в школу. — Вот за такое можно и в глаз получить. — Ладно, не кипятись. Вообще-то ты ему нравишься.       Сказать, что глаза полезли на лоб, а челюсть ускакала по полу, это выразиться очень мягко. Самое страшное, что я даже не поняла, что почувствовала. Показывать брату свое замешательство я не хотела. Да и в правдивости слов сомневалась. Поэтому только гордо вскинула голову, саркастично поинтересовавшись: — Неужели он тебе душу излил? Так и сказал, слово в слово. — Ну, не так конечно. Он сказал, цитирую: она ведь красивая, и умная, только почему такая дура? — Он что, меня дурой назвал?! — Ну он же не в этом смысле. — И это ты называешь «нравится»? — Поверь, если бы ему было плевать, он бы даже не подумал о подобном.       Но… В этом есть и плюсы. Ведь тогда выкинуть его из школы проще простого. Нужно только до весны подождать, до похода, а там… Старый добрый алкоголь еще никто не отменял.       Сергей Николаевич, вы вылетите из школы быстрее, чем успеете все понять. — Ей, Ева. — Видимо я слишком довольно улыбалась своим мыслям, потому что Ваня взял меня за предплечье и, выводя из раздумий, очень строго (я его таким видела очень-очень редко) сказал: — Я сказал тебе это не для того, чтобы ты свои дурацкие планы строила, а чтобы перестала наконец-то его доставать. Всему есть предел. Слышишь? — Хватит меня учить. Не буду я ничего делать.       Врать так легко. Слишком легко.

***

— Вижу ты нашел с моими родителями общий язык.       Дождь к счастью кончился и я, под напором бабушки, вынуждена была проводить Волошина. И хотя это мне не улыбалось, я решила, что все же лучшего случая проверить теорию у меня не будет. — Твой отец очень интересный человек. Его мыли касательно… — Я сказала это из вежливости. Не нужно начинать восхвалять моего отца. — Но он и в правду замечательный. — Не ровня мне, да? — Я этого не говорил. — Но хотел сказать. Верно?       Волошин остановился напротив меня и тяжело вздохнул. — Ева, давай так. Я задам тебе вопрос и ты ответишь на него честно. И наоборот. — Не слишком ли много сделок за месяц? — Это только вторая. — Многовато. — он уже собирался идти дальше, но я ответила (ничто так не задает нужный тон разговору как верно выдержанная театральная пауза) — Ну ладно. Валяй. — Почему ты не хочешь быть собой?       Вопрос простой, без подвоха, но ответить на него слишком сложно. Я сама не знала ответ. Не знала, почему не могу быть девушкой в красивом платье, изящно пьющей дорогое вино в семейном кругу. Не знала, зачем мне напиваться, курить, спать с Ромкой, не получая никакого удовольствия, срывать уроки и делать все то, что стало таким привычным. Он просил ответить честно? Пожалуйста. — Я не знаю.       В ответ учитель только кивнул. — Теперь ты можешь спросить.       Я хмыкнула. Часть меня хотела спросить что-то что было бы ожидаемым, в моем стиле. Вторая, что-то такое же философское, чтобы поставить его в тупик и заставить себя чувствовать себя так же неловко, как и я.       Я все не могла определиться и спросила первое, что пришло на ум. — Какой твой любимый цвет? — Что? — Волошин рассмеялся. Ждал он конечно другого. — Твой любимый цвет. Синий, желтый, фиолетовый? Какой? — Это то, что ты хочешь узнать? — Ну да, раз спрашиваю.       Он снова рассмеялся, закинув голову назад. — Не знаю… — Так придумай что-то. — Но ты же ждешь честного ответа, верно? — Я жду чтобы ты ответил, потому, что я мерзну, а у меня температура, насморк, и болит голова. — Ну ладно. — он бросил на меня беглый взгляд. — Зеленый. — Окей, пока. — И это все? — Да, я домой. Я может и провела бы тебя дальше, но я мерзну, а у меня температура… — Насморк и болит голова. Я уже запомнил. — Молодец, Волошин. Купить тебе медаль? — Иди уже.       Как будто я до этого стояла.       Зеленый… Хреново у тебя с психологией, Волошин. Прочитал бы пару книжек, да не палился бы. На мне ведь зеленое платье, дурак.