А голову ты не забыла?

Ева не пришла в школу. Ни через неделю, ни через две. Смириться с тем, что она не примет участие в спектакле, как и обещала, было трудно. Но это ни в какое сравнение не шло с тем, чего стоило осознание того, что именно меня она избегает. Прокручивая тот вечер в голове я все меньше понимал, что тогда со мной случилось. Да, она мне нравилась, да, возможно даже немного больше чем нравилась, но у меня был принцип. Никаких отношений на рабочем месте. Тем более с ученицами. А тогда… Черт, так глупо спихивать все на вино, так по-детски. Ведь алкоголь здесь совершенно не при чем. В мои то без малого тридцать, меня не раз пробивало на секс с перепою. Вот только тогда все было по-другому. Как-то дико, пошло и по-животному. А с ней… В тот момент, когда её пальцы переплелись с моими, в голове будто что-то щелкнуло. Тупая банальщина, но по другому и не объяснишь. И Ева… Ни с одной женщиной я не чувствовал себя так. Она была настоящей. Она не пыталась изображать невинность и не хотела показаться опытной, она делала то, что хотела. То, что чувствовала. В голову невольно закрадывалась мысль, от которой становилось тошно. Неужели она такая и с ним? Неужели эта девочка досталась тупому хаму, совершенно не способному увидеть, какая она? В общем, как она сказала? Не лезь в мою жизнь? Да, это её жизнь. Ей решать. А я не стану вмешиваться, как бы мне не хотелось. Ведь кто я ей? Всего лишь учитель. Мне только нужно поговорить с ней. Всего-то. Признаться честно, я уже делал все для этого. Я говорил с Ваней, который скорее всего, ничего не знал. Он и сказал мне, что она действительно уехала. К родителям, в Москву. Там у них были связи и куда проще было оформить Британскую визу. Не нужно было быть гением чтобы понять для чего. Еще в самом начале года, общаясь с Ваней, я узнал, что ему родители дали полную свободу выбора профессии. Во многом потому, что рос он бестолковым и предки решили, что дипломата из него все равно не получится. Еве же досталась роль продолжателя династии. В обычной школе её оставили только с условием, что после её ждет престижный британский колледж, университет и карьера. Сама Ева от этого в восторге не была, но и не возражала. Как выразился мой друг, её никто не заставляет, но она и не думает отказываться. Полюбопытствовав о данном вопросе у директора, я узнал и то, что она очень любит отца и никогда не станет ему возражать. Так же как и он никогда не станет принуждать её к тому, чего она действительно не хочет. В любом случае, сегодня мне совершенно не до этого. Что бы не случилось между мной и Евой, уговор оставался уговором. Хоть она и отсутствовала во время подготовки к спектаклю, я знал, что ребята регулярно отправляли видео и получали указания. После той драки спорить никто не желал. И вот теперь настал день премьеры. За кулисами хаос, в зале горсовета шум пары сотен гостей. — Я знаю, что для большей части находящихся здесь, я вовсе не тот человек, кто должен произносить воодушевляющую речь… Я действительно собирался сказать что-нибудь вдохновенное, но ребята явно не собирались меня слушать, а вдруг, изобразав на лицах полный восторг, кинулись куда-то за мою спину. Я подумал, что классное руководительство все же не мое, а затем обернулся. Словно громом пораженный, я смотрел на толпу подростков горячо приветствующих одного единственного человека. — Мы думали ты не придешь! — И пропущу ваше шоу?! Я же тоже работала над этим. Все рвались обнять её, а она лишь отшучивалась, что задушат. — И вообще, в зале мои родители. Так что даже не думайте опозориться. Тут уже шутили они. Я не знаю, как долго они еще могли разговаривать, но прозвенел звонок и тяжелый занавес поехал в сторону. — Удачи. — сказала она, когда ребята вовсю бежали к сцене. Меня она даже не замечала. Её глаза смотрели куда-то мимо, на декорации, ребят, в, выбитых ею у какого-то театра костюмах, звукаря, нервно крутившего что-то на пульте. Но не на меня. — Здравствуй. — Ева наконец-то повернулась. Слишком долгая пауза, показавшаяся вечностью, перед тем как она совсем тихо отвечает: — Здравствуй. Голову тут же покидают все слова, что я хотел ей сказать все это время. И все, что срывается с языка лишь: — Как ты себя чувствуешь? — Хорошо, спасибо. — Я поговорил с учителями, ты пропустила почти все итоговые и почти никто не согласился поставить по текущим… — Мне плевать, ты же знаешь. — Да, знаю. Снова тишина. В общем то, до тишины далеко, музыка, переговаривающиеся герои, зрители в зале… Но она молчит. И это давит хуже любой тишины. — Послушай, то, что между нами было… Я хочу оправдаться, извиниться, но она как всегда перебивает. — Мы оба наломали дров. Так ведь ты говорил? — Да. — Я думаю, будет лучше, если никто об этом не узнает. Она разворачивается, собирается уходить. Все летит к чертям, рушиться… Ну как она может быть такой холодной? Я как мальчишка, стою не в силах даже шевельнуться, словно ботинки прибили к полу, как в дешевых комедиях. Мне, черт возьми, без малого тридцать, но я даже не могу нормально поговорить с девушкой. Сколько раз я бросал кого-то, вот так развернувшись и уходя, даже не думая, какую боль причиняю? Сколько раз? Карма - адская штука, раз это моя расплата… Но к чему тут? У нас ничего не было. Я не люблю её, она не любит меня. Я её учитель, она моя ученица. Того, что случилось между нами быть не могло. Не должно было быть. Так о чем же я жалею? — Ева, стой! Ловлю её, притягиваю к себе, обхватываю лицо руками и весь мир исчезает. — Скажи мне, что ты этого не хотела. Скажи, и я отпущу тебя, никогда об этом не вспомню. Все будет как раньше. Только скажи. Она молчит. Не двигается, только тяжело дышит. Смотрит прямо в глаза и не говорит ни слова. Прекрасная безмолвная принцесса. Как в том новом фильме. И я просто не могу. Целовать её так правильно, так естественно, как дышать. Она отвечает, подступая еще ближе, обнимает, руками проводит по спине, и… Уходит. Она уходит, медленно спускаясь в зал, оставляя меня наедине со своим безумным мимолетным видением. И я чувствую, что пропал. Она спускается по ступенькам, а в голове Адажио Чайковского заглушает все происходящее на сцене. Как мальчишка в женской бане, я смотрю в маленькую дырочку, просверленную каким-то умельцем в деревянной кулисе. Вот она подходит к родителям и бабушке, садиться рядом и смущенно улыбется, когда отец приобнимает её за плечи. Не моя Ева. Боги! Вопрос, заданый самому себе еще в тот вечер эхом звучит в голове и сейчас. Что я творю?

***

Депресия тяжкая штука. Сначала выкуриваешь по полпачки в день, совершенно не заботясь о легких, потом пъешь, не чувствуя вкуса и напрочь забывая о печени, а потом просто сбегаешь вместе с родителями делать визу на абсолютно безразличное будущее. Я не знала, что произошло в тот вечер. Я знала, что хотела его больше чем кого-либо в своей жизни. И не знала, что заставило его уйти. И в тот вечер… Я не могла пропустить выступление ребят. Еще и родители приехали и захотели посмотреть пьесу. Я должна была быть там. И не только потому, что там был Волошин. А потому, что там мои друзья. И видят боги, я со всех сил старалась быть сдержаной. Я не хотела показывать то, что в действительности творилось в моей душе. Я хотела, чтобы он думал, что мне плевать, хотела чтобы чувствовал себя точно так же, как и я в тот вечер. Но, клянусь чем угодно, я больше всего хотела, чтобы он снова меня поцеловал. Я совершенно пропала. Потерялась в собственных противоречиях. Да. Наверное впервые я по-настоящему влюбилась. И в кого?.. — Я горжусь тобой, — отец нежно приобнимает за плечи и я тут же забываю обо всем. Это куда важнее. Ради таких моментов я готова делать все, что угодно. Хоть на Луну лететь в неисправном корабле, только бы отец гордился. Мама, она ведь мама… С которой никогда не ссоришься, которая вечно опекает и просит позвонить по скайпу по дороге в школу, чтобы убедиться, что ты действительно идешь в шапке. Но отец… Он всегда был для меня примером. Строгий, чесный, справедливый, но в тоже время до ужа добрый и любящий. Такого мужчину я всегда хотела видеть рядом. Но не получалось. Я вечно выбирала кого-то, кто был полной противоположностью папы. Какого-то идиота, которому было совершенно плевать на меня и мои чувства. И как бы хорошо я не относилась к Роме, я более чем отчетливо понимала, что он такой же. Мы встречались часто. Несколько раз в неделю, взбирались друг на друга и трахались до того, что не могли даже пошевелиться. Он любил всегда быть сверху, все держать под контролем, делать меня уязвимой… Я этого терпеть не могла, но каждый раз снова приходила. В тот вечер с Волошиным… Я чувствовала себя женщиной, а не просто игрушкой для секса. Я чувствовала себя равной ему. Все было слишком сложно. Но ребята выходили один за другим на сцену, и я понимала, что наш Сергей Николаевич все же что-то умеет. Они играли хорошо, с чувством, с расстановкой. Даже Леночка с её мордой-кирпичом, в роли одной из трех изысканных французских ТП выглядела вполне себе так по-актерски. — Великолепное представление! — говорил мой отец на устроенном нами фуршете для учителей, родителей и, конечно же, учасников спектакля. Вот уж чем точно удалось всех удивить. — Ребята просто восхитительны. Такие талантливые! Я лишь искренне улыбаясь, наблюдая как отец восхищенно нахваливает моих ребят перед учительницей литературы. Она, к моему удивлению, совершенно не думала возражать. — Ева, это было прекрасно. — математичка похлопала меня по плечу и широко улыбнулась. Она была не первой учительницей за вечер, проявившей себя подобным образом. Я чувствовала себя звездой, любимицей всех окружающих и просто идеалом. Они восхищались мной, а не ругали. Это было настолько удивительно и приятно, что даже Волошин не испортил мне настроения: — Думаю, можено считать твою часть уговора выполненой. — он улыбался и мне отчаянно хотелось забыть о том, что произошло. — Так что весной мы идем в поход. На первом же классном часу согласуем маршрут. Он смеется и смотрит мне прямо в глаза. Молчание слишком затягивается, но я не чувствую неудобства. Теперь я готова часами вот так смотреть на него. — Ну, Сергей, позвольте мне еще и вам высказать свои восторги! — отец появляется внезапно и я сама себя не контролируя, неловко опускаю голову. По иронии, именно этот жест замечает мама и смотрит на меня со смесью удивления и лукавого интереса. Я хочу взять себя в руки, не хватало еще откровенных разговоров с родительницей, но только еще больше краснею. Твою ж… А тем временем отец с Волошиным опять разжигают яростную дискуссию. В этот раз спорят о политических мотивах Крещения Руси. Вот ведь… Бесят уже. Я оставляю их в покое, все-таки у меня есть целая неделя общения с предками и это действует на меня как на кошку валерьянка. Прохожу по залу, то и дело здороваясь с пришедшими гостями и ловлю непередаваемый кайф, представляя себя эдакой Анной Павловной Шерер. Со всеми учтива, вежлива, тут же готова поддержать разговор… Мне было хорошо и спокойно, как никогда, поэтому когда Сергей Николаевич подошел, освободившись от дипломатических бесед отца, я даже почти не почувствовала… того, что должна была. — Получился настоящий светский прием. Не хватает только вальса и шампанского. — То, что ты не видишь шампанского не значит, что его здесь нет. Волошин округляет глаза до размеров земной орбиты и я просто не могу сдержать смех. Лишь заставляю себя не хохотать во весь голос, чтобы не рушить сегодняшний образ леди. — Да шучу, я. Какой же ты наивный! Он недоверчиво смотрт на меня, но спустя пару минут понимает, что я не вру и качает головой. — Вовсе я не… Я знаю, он хочет сказать, что не наивный, и он это говорит, вот только я уже не слушаю. Я смотрю уже не на Волошина, а на человека за его спиной. Рома, совершенно не заботясь о том, где он находиться, откровенно пристает к какой-то девочке то ли из десятого, то ли из девятого класса. Волошину не составляет труда проследить за моим взглядом. И в следующий миг он уже тянет меня прочь из зала, скзав только тихое: — Пойдем отсюда. Я благодарна ему, совершенно искренне благодарна, вот только… — Я вовсе не ожидала от него верности, никогда. Знала, что он спит и с другими. Только раньше он хоть пытался это скрывать… Сергей Николаевич качает головой. — Давно вы… вместе? — Совершенно не подходящее слово… — Ты знаешь о чем я. — Три года. — Боже! Он отворачивается и зарывается пальцами в волосы. Я даже уже начинаю испытывать какое-то невероятное чувство к этому его жесту. Мы стоим в каком-то кабинете, видно один из работников не закрыл уходя… Завтра точно получит выговор. Но меня это совершенно сейчас не волнует. — Прошу, не осуждай меня. Не знаю, зачем я это говорю. Просто Волошин — единственный человек, которому я хочу объяснить… — Ева, я вовсе тебя не осуждаю. Я просто пытаюсь понять, зачем… Ты ведь невероятная… Умная, добрая, искренняя… Я смеюсь, но совсем печально. Я не хочу от него это слышать. Не сейчас. Не при таких обстоятельствах. Не смотря ни на что, я не хочу чтобы он меня жалел. Потому что я сама себя не жалею. — Прошу, не говори так. — Почему? Потому что ты все равно не дашь мне то, чего я хочу… Думали ли вы когда-то о том, как все меняет наша неспособность сказать то, что на самом деле думаешь? Голивуд впаривает год за годом один и тот же шаблон. За полчаса до конца фильма плаксивый момент, затем милашный хэппи-энд и живут они долго и счастливо. Ведь в середине фильма она отчаянно высказывает все, что думает и неожиданно узнает, что он её любит. Счастливая девочка из нереального мира, которой так приятно себя представлять. В реальном же мире я стою напротив Волошина, отчетливо понимая, что скажи я сейчас тупую клишированную фразу, не получу «голивудского» ответа. Потому что он не читал мой сценарий. А причина, побудившая его сказать мне все это, лишь желание утешить. Как прозаично. Открывать душу всегда страшно. Ведь какова вероятность, что туда не плюнут? Гораздо проще сделать по привычке. Так, как не больно. — Леночка будет ревновать. Я ожидаю вспышки ярости, злости, его раздражения, но… — Прошу, не закрывайся от меня. С совершенно неожиданной силой он хватает меня за руку и заключает в объятия. Он теплый, сильный и не требует ничего большего чем просто быть собой. Как давно я хотела чтобы кто-то просто обнимал меня, не ожидая ничего большего. Просто гладил по волосам, пока я буду утыкаться в плече и обхватывать его спину руками, чувствуя, как становиться хоть немного легче. Волошин чуть отстраняется, смотрит мне прямо в глаза, проводит большим пальцем по скулам и слегка наклоняется, будто ждет разрешения… — Я не хочу, чтобы ты снова убегал и извинялся. — шепчу в приоткрытые губы. — Я не буду. Верить — опасно, но так хочется… Я подаюсь слегка вперед и чувствую как желудок делает сальто-мортале. Я не верю, что он это делает. Не верю, что Волошин вот так целует ученицу, но как-то плевать. Воздуха не хватает, и я шумно делаю вдох когда он на мгновение отрывается, усадив меня на стол. Чей-то рабочий стол. Широкими ладонями он раздвигает мне ноги, подходя ближе, и снова целует. Только теперь будто дразнит, играет… Я чувствую, как Волошин улыбается, кусая мою губу и я бедрами подаюсь вперед. Рука на моей талии тут же с силой сжимается. И теперь улыбаюсь уже я. Тянусь к его рубашке, (меня ведь вовсе не заботит, что даже дверь открыта) побаиваясь, что он оттолкнет. Но Сергей Николаевич этого не делает… Странно, я в даже в мыслях не могу назвать его Сережей… Волошиным да, но не Сережей… Ведь назвать по имени, как… пустить слишком близко. Думаю о том, что мысль вовсе не подходящая для ситуации, но… Звонок орет громче чем обычно и вздрагиваю. Самыми последними словами ругаю того, кто решил позвонить и всерьез думаю о том, чтобы не брать трубку. Но Волошин смотрит прямо в глаза и тихо говорит: — Лучше ответь. — Слушаю. — отец спрашивает где я. Обреченно закрываю глаза. — Я в уборной, мне стало душновато, решила отойти. Нет, все хорошо, нормально себя чувствую. Дай мне пару минут и я подойду к вам с мамой. Давай. Нажимая на красную трубку, поднимаю голову на все так же обнимающего меня Волошина. — У него всегда был дар звонить вовремя. Он улыбается. — Ну, в противном случае нас могли бы начать искать. Сомневаюсь, что увиденное им понравилось бы. — Это верно. — одной рукой все еще сжимая телефон, обнимаю его и спрашиваю: — Что же мы будем с этим делать? — Совершенно не представляю. Но, думаю, нам нужно поговорить. — Да, нужно. Ты подождешь меня здесь? Я сбегаю, успокою отца и вернусь. — Хорошо. Спрыгиваю со стола, борясь с соблазном, поцеловать Волошина ещё раз и уже у двери спрашиваю: — Я нормально выгляжу? — Как будто только-что целовалась со своим учителем. — Ты учишься у меня плохому! — Иди уже. С улыбкой, которой позавидовал бы даже Чеширский кот, иду к залу. «Переговоры» с папой занимают от силы минут пять. Бессовестно вру, что мне срочно нужно поговорить с подругой из Мурманска и ухожу обратно к пресловутому кабинету. Как часто из-за эмоций мы не замечаем чего-то важного… Чьей-то фигуры за углом, странного шороха… Как часто мы из-за эмоций скоры на суждения до того, что рушим все в мгновение ока. Ведь окажись я тогда хоть немного разумней, усмири я свою гордость и дурость, все было бы совсем по другому. Ведь войдя в кабинет номер триста сорок один, принадлежащий какому-то Прохорову, который наверняка получил выговор несколько часов спустя, я уже не могла думать разумно. Ведь на том же месте спиной ко мне стоял Волошин, сжимая в объятиях Леночку. Сбегая по ступенькам прочь к выходу, я слышала как он просил остановиться, выслушать, как говорил, что я (какая неожиданность) все неправильно поняла. Но я уже не слушала. Открывать душу всегда страшно. Ведь какова вероятность, что туда не плюнут?