А голову ты не забыла?

— Когда мне было пять, я взобралась на это дерево чтобы поесть яблок, прямо с ветки, немытых, еще даже толком не дозревших. И упала. — Кто бы мог подумать. Сережа смеется, и я в ответ тоже. Мы лежим под большой яблоней, наслаждаясь первыми теплыми апрельскими днями. Ваня уехал к девушке, оставив дом в полном моем распоряжении. Отец, в свое время, неплохо постарался, чтобы сделать наш двор местом полного уединения, недоступного для чужих глаз. Интересно, прибавилось ли в нем рвения, если бы он знал, что его любимая дочь будет использовать это для посиделок с собственным учителем. В любом случае, тень деревьев удачно скрывала нас от чужих глаз и, наконец-то ласкового, весеннего солнца. — А ты был послушным ребенком? — Я был совершенно несносным мальчишкой. Однажды мама купила мне ужасно дорогой костюм на утренник. Мне было лет шесть или семь, не важно. Это был костюм какого-то принца, очень качественный, красивый, я конечно был звездой вечера. — Почему я не могу сдержать смех? — Не смейся, так и было. Так вот, она мне строго настрого запретила в этом костюме превышать скорость умеренной ходьбы, играться с мальчишками или как-то еще подвергать его риску. — И что ты сделал? — В саду был ремонт, и я, пытаясь, как доблестный рыцарь, перегнать своего друга в погоне за страшным драконом, споткнулся и упал лицом, руками и всем туловищем прямо в огромную банку с синей краской. Я смеюсь до боли в животе, но не могу остановиться. Я просто представляю маленького Волошина всего в синей краске. — Как ты остался жив? — Ну… Отец всыпал мне хорошего ремня. Сережа улыбается, а у меня веселье как-то уходит, уступая место интересу. — Ты никогда не рассказываешь об отце. — На то есть причины. — Какие? Он печально тупит глаза. — Разные. И давай лучше о чем-то веселом. Если о том, что мы не делали, то хотя бы о том, что ты так и не играла мне. На рояле. — Ты серьезно? — Абсолютно. Он поднимается, оставив меня лежать башкой на пледе. Уже протянув руки, говорит: — Пойдем, если сыграешь — расскажу тебе что-то крутое. Я не могу отказать ему. Вот такому Волошину — теплому, доброму, жизнерадостному. Моему. Ведь с ним я наконец-то могу быть собой. Той девочкой, которую он увидел на семейном ужине. Я хочу любить. Любить, зарываясь в волосы, носом уткнувшись в шею, вдыхая сладкий запах пота. Любить, обнявшись и укутавшись в один на двоих теплый плед. Любить, нежно целуя в нос и шептать всякие глупые нежности. По-девчачьи. Как в кино. Я столько лет желала чтобы Ромка позволил мне любить себя именно так. Но он не позволил. И я не любила. А Сережа… Ему я буду играть на рояле, буду сбиваться и фальшивить, все время поднимая глаза на него. Буду готовить ему есть, все так же не отрываясь от его глаз. И делать обиженный вид, когда он, широко улыбаясь, будет заклеивать мне порезанный палец. — Это все ты виноват. — Ну конечно. — Я не могу нормально резать что-то, пока ты на меня так смотришь! — Как же я смотрю? — он смеется. — Как ты умеешь. — Как мне нужно на тебя посмотреть, чтобы ты наконец-то сдала мне все работы по истории, за которые я, по доброте душевной, не поставил тебе до сих пор двойки? — По доброте душевной? Так это теперь называется? Он вопросительно вскидывает брови. Я знаю, он не любит, когда я так шучу. Но сейчас что-то в его глазах говорит мне, что он не сердиться. — Ану иди сюда! — Совсем как мальчишка он гонится за мной, уже в гостиной догоняет, и закидывает на плечо. Я смеюсь, так громко, как не смеялась еще с детства. — Ну что, устроить тебе Октябрьский переворот? — Нету на тебя графа Дуку! — Что?! — Сережа смеется, опуская меня на пол и крепко держа руки за спиной. — Ваня так говорит. Я вижу, он хочет сказать что-то, но не успевает. Звук поворачиваемого в замке ключа раздается как гром среди ясного неба. И я понимаю, что это может быть только одно: — Родители вернулись. За считанные секунды я поправляю растрепавшиеся волосы и проверяю все ли в порядке с одеждой. А в следующий миг уже вишу у отца на шее, совершенно искренне его обнимая. Плевать, что они явились чертовски вовремя. Застань они нас хоть в постели, я все равно была бы рада их видеть. — Боже, в живую мне еще больше нравится твоя стрижка. — Спасибо, отец. — О, Сергей, и вы здесь? — Мама удивленно смотрит на Волошина, неловко стоящего на все том же месте. — Да, знаешь, мы с ребятами подумали, что неплохо бы устроить что-то вроде небольшого представления на выпускном. Вот, решили с Сергеем Николаевичем немного развить эту мысль и посмотреть что из этого получится. — О, это было бы круто. Никогда в твоих способностях не сомневался. В любом случае, я рад, что вы здесь. Мы приехали не одни, с гостем, он сейчас придет, рассматривает кустарники. — Отец, наклонившись, шепчет мне: — они с мамой нашли друг-друга в плане цветов. Всю дорогу о них говорили. — Я готовила салат, может подойдет. Правда, я на двоих готовила, но продукты еще есть. — Не волнуйся, солнце, мы взяли еду в ресторане. — Оу, хорошо. — Я, наверное, пойду. — Сережа стоит у входа, желая уйти, и я пытаюсь хоть взглядом попросить его остаться. Отец тут же начинает убеждать его передумать. Небезуспешно. А вот мама… Я даже не успеваю подумать о том, что она, как всегда, слишком проницательна, когда входит их гость. И мир рушится. — Что ты здесь делаешь? — Вопрос явно обращен к Волошину и я искренне недоумеваю откуда они могут быть знакомы. Как и родители. Немая сцена покрепче мхатовских пауз. Напряжение в воздухе — хоть рукой потрогай. — Ухожу, как видишь. — Я вздрагиваю, до того холоден его голос. Со мной он так не говорил никогда. Именно никогда. — Простите, вы знакомы? — Озвучивает общий вопрос моего семейства отец. Его лицо не выражает недоумения, но я-то знаю, что он еще как озадачен. Но он ведь дипломат. — Можно и так сказать. — Отвечает Сережа, не отрывая взгляда от незнакомого мне мужчины. — Верно, отец? Челюсть падает и улетает в неизвестном направлении, не обещая вернуться. Не до шуток, но по другому и не скажешь. Ко всем чертям, в мире что, существует только две профессии? Почему отец Волошина должен быть чертовым дипломатом? Почему он не может быть слесарем, или просто инженером, или каким-то гуманитарием из захолустья? И где мои предки умудрились с ним связаться? И какого они вообще поперли его в наш дом? Я разрываюсь от вопросов, которые никогда не озвучу, а Сережа все так же стоит. — Может пройдем в гостиную? Все таки планировали ужин… Я хорошо знаю своих родителей, их врасплох не застанешь, готовы часами отстаивать права каких-то там пигмеев. Но теперь дело коснулось личного. Если отец еще не понял, то мама, я видела, чувствовала, по её взгляду, уже сложила всю картинку. — Простите, но я все же откланяюсь. Рад был вас видеть. Даже не смотрит на меня. Ну хотя бы глянь! Я ведь не виновата. Дверь громко хлопает. Я не хочу нарушать это молчание. Я злюсь на родителей, на себя, на этого ублюдка. Почему-то я твердо убеждена, что он ублюдок, просто потому, что я знаю Волошина. И других вариантов у меня нет. Я не хочу нарушать это молчание. Я бы молчала вечность, лишь бы оставить все как есть, пока не стало еще хуже. Пока мама не задала вопрос, на который мне придется дать ответ. И на который я не смогу ответить ложью. Но вопрос задает не мама. — А ты стало быть — Ева? Как молотком по затылку. Как молотком, который вырубает все чувства. И я просто бегу к двери, не обращая внимания на оклики родителей. Дом на отшибе, на окраине городка, теперь я сполна могу это оценить. Пусть каждое утро нужно вставать на полчаса раньше чтобы вовремя быть в школе, но теперь я могу беспрепятственно крикнуть: — Сережа! — И надеяться, что он остановится и обернется. Но он продолжает идти. Бредет по полю, даже не в сторону домов. Руки в карманах и смотрит в землю, будто надеется сам ад увидеть. Я бегу вдогонку, ногами утопая в мягкой земле и надеясь, что он не прогонит. Тихо останавливаюсь за спиной. Он ведь знает, что я иду за ним. Так почему не обернется? Не скажет хоть что-то? Я ведь понятия не имею, что нужно говорить в таких случаях. Я даже не знаю, что мне чувствовать. Скажи мне, Волошин, что мне чувствовать? Злится на тебя, что ты ничего мне не говорил, и я даже не могу тебе помочь, потому что не знаю, почему ты так рад был видеть отца? Мне злится на родителей, за то, что они его притащили, за то, что не предупредили о своем приходе? Может мне стоит винить себя, за то, что тупо бреду за тобой не зная, что сделать? А может радоваться, искать хоть что-то хорошее, в том, что случилось? Ну скажи же хоть что-то! — Я думаю, твои родители догадались. — Что? Волошин, ты издеваешься?! — Не кричи, я говорю, что мне кажется, что твои мама с папой все поняли. Так что я наверное завтра уволюсь и уеду. Я перестаю идти за ним. Просто останавливаюсь, потому что не верю. — Что ты сделаешь? В ответ только молчание. — Волошин, черт тебя дери, если ты думаешь, что выбрал хорошее время чтобы драматизировать или держать мхатовскую паузу, то ты очень сильно ошибаешься! — Ноль реакции. — Ты решил съебаться в закат? Так вот, у тебя не получится, потому что ты нифига не герой галимого голливудского фильма! Я обгоняю его, становлюсь впереди, загораживая собой дорогу, которой в общем-то и нет. И наконец-то вижу его лицо. Совершенно пустое, бесчувственное и холодное. Настолько непохожее на того человека, которого я люблю, что из легких аж выбивает воздух. А он на меня не смотрит. — Посмотри на меня. Сережа, прошу тебя, просто посмотри на меня… Еще мгновение назад, догоняя, так решительно и резко вставая перед ним, я так хотела наорать, выплеснуть все, что хочу, но теперь… Теперь могу только еле-еле шептать, пытаясь не разреветься от отчаяния. — Я не знаю, что случилось у тебя с отцом, но ведь это было в прошлом. А сейчас я рядом с тобой. Я прошу тебя рассказать мне, но только потому, что я хочу помочь. Но, если тебе это не нужно, если… Если я тебе не нужна… Слова приходят в один миг с осознанием. Незапланированные, необдуманные, но они срываются, и мне самой становится страшно оттого, что он может сейчас это подтвердить. Страшно до того, что я инстинктивно отступаю, и… И он ловит мою руку, соскользнувшую с его плеча. Переплетает пальцы и тянет на себя, заключая в объятия. Все внутренности будто растекаются от так скоро наступившего облегчения. И слова опять сами вырываются: — Я люблю тебя. Ты же знаешь, что я тебя люблю? Он смеется. Но как-то не так. — Жалко отец не слышит, ему бы понравилось. Заставляю себя отстраниться и посмотреть ему прямо в глаза. Я не могу так. В этот раз даже сказать не успеваю. — У тебя прекрасные родители. И я очень завидую. Ты заметила, что мы с отцом не в теплых отношениях. Понимаешь, он крупный бизнесмен и в девяностые неплохо так поднялся. Думаю, тебе не составит труда догадаться как. Ребенком, я, конечно же, этого не понимал. А когда вырос, видимо, просто не хотел признавать. Отец все-таки. Мы, вроде как, уживались. Знаешь, он, не смотря ни на что, маму все же любит, как и она его. И я, как порядочный сын, старался не сильно возникать. Но потом я увлекся историей, захотел посвятить этому жизнь, да еще и заявил отцу, что буду преподавать. А у него ведь были другие планы. Мы сильно ссорились тогда. В какой-то момент я узнал, что он занес достаточно большую взятку, чтобы меня валили на экзаменах вплоть до отчисления. Я предъявил ему это, а он сказал, что я просто бестолочь и ничтожество. Что учитель из меня никогда не получится и я приползу к нему просить денег. — Сереж, я… — Мама очень долго просила нас помириться, и ради нее я решил сделать шаг навстречу. Я пригласил его на ваш спектакль, на Новый Год. Надеялся, что он придет и увидит, что его сын никакое не ничтожество. — Вот почему ты просил нас… — Только все зря. Он сказал, что не хватало ему еще ехать в такую глухомань ради какой-то дурной самодеятельности. А вот ради новых влиятельных друзей приехал. Да еще как удачно! Теперь то он точно может убедиться в своей правоте. — Нет! Он просто тупой ублюдок, если мог сказать такое! Волошин улыбается, и проводит пальцами по моей скуле. — Вряд ли тебя можно назвать незаинтересованным лицом. — Ну и ладно. Только ты не смей уезжать, хорошо? — А с родителями твоими что делать? — Я поговорю с ними. Они меня во всем поддерживают, думаю, если я все им объясню, они поймут. Сережа тихо кивает, и я опять подхожу ближе, уткнувшись носом в его грудь. — Боже, и во что мы впутались? — Не драматизируй, все как-то образуется. — Я люблю драматизировать, ты ведь всегда знал это. Он обнимает меня. — Я пойду домой. Возвращайся к родителям, не стоит им лишний раз волноваться. — Хорошо. До завтра тогда? — Да, до завтра. Открывать дверь родного дома как никогда стремно. Родители сидят в гостиной, на диване. Тихо разговаривают между собой. Заметив меня, замолкают.  — Все в порядке? — Отец выглядит как всегда заботливым и сопереживающим. Мне кажется, что было бы гораздо проще если бы он сердился. Но он не сердится.  — Да, все… хорошо. — Он легко улыбается. С детства он учил меня, что нужно брать на себя ответственность за свои действия. И не бояться первой начинать разговор. — Думаю, нам нужно откровенно поговорить.  — Может присядешь?  — Да, конечно. — Устраиваюсь напротив них. Мама ободряюще улыбается. — Вы наверняка уже многое поняли…  — Конечно, но чтобы избежать недопонимания, мы хотели бы тебя выслушать. Все, что ты считаешь нужным нам сказать. Я молча киваю. Мне нужно немного времени, чтоб найти слова.  — У меня отношения с… — Я неловко замолкаю, не зная как назвать его перед родителями.  — С Сергеем. — Мама, как же я люблю ее в такие моменты.  — Да, спасибо большое. Уже несколько месяцев. Об этом никто не знает, по понятным причинам. Отец собирается что-то сказать, но замолкает. Спустя полминуты, наверное, как и я, подобрав слова, спрашивает:  — Ты понимаешь, что, с юридической и моральной точки зрения, это очень сложная ситуация?  — Конечно.  — Отдаешь себе отчет о возможных последствиях, в первую очередь для него?  — Более чем, поверь мне.  — И ты уверенна в его искренности? Отец смотрит так, что будь на его месте детектор лжи, солгать было бы проще. Но я не собираюсь лгать.  — Абсолютно. Он выдыхает, и я понимаю, что он ждал ответа не смея даже лишний раз набрать в легкие воздуха. Я с ужасающей ясностью поняла, что для моего отца в этот момент самым важным было то, что чувствую я и что чувствуют ко мне. Мама накрыла ладонью его руку и тихо сказала:  — Пойдёмте есть.  — Да, вы накроете? Я пока заберу вещи из машины, и сделаю пару звонков.  — Хорошо, па. Уже на кухне, когда я наконец-то решилась поднять взгляд на мать, она тихо сказала:  — Очень жаль, что так вышло с Сергеем. Мы с Николаем познакомились случайно, он сказал, что у него сын тут живет. Если бы мы знали…  — Ты что, мама! Да вы… Причем здесь вы? Это же… Это все он! Он просто ужасный человек!  — Не говори так.  — Но это так! Он ведь… Мама подошла, и, взяв за руку, остановила.  — Не нужно. Вряд ли Сергей хотел бы, чтобы ты рассказывала кому-то, почему они не ладят. И к тому же, не стоит судить людей по рассказам других, насколько бы тебе не был близок этот человек. Она мягко провела по моему лицу, улыбаясь и взглядом давая понять, что разговор окончен. Где-то в гостиной послышался голос папы. Он говорил на английском, решал какие-то свои очень важные дела. Я подумала, что за всеми своими сердечными переживаниями, все же очень забила на учёбу. Стало как-то стыдно. Родители готовы принять даже самые невообразимые мои действия, а я так обманываю их доверие. Вопрос сорвался сам собой.  — Я не оправдываю ваших ожиданий? Мама остановилась. Она что-то брала из холодильника, и я не могла видеть ее лицо.  — Почему ты так думаешь?  — Я плохо учусь. И… с дисциплиной все плохо. А теперь еще это…  — И ты думаешь из-за всего, что ты перечислила, мы должны в тебе разочароваться?  — Я не знаю…  — Ева, вы с братом — самое ценное что есть у нас с папой. Я знаю, ты наверное сердишься на наши отъезды, командировки и прочее. Мы бы хотели проводить больше времени дома, но пока что не можем позволить себе этого. Понимаешь? Да, мы далеко не бедны, но, чтобы поддерживать благосостояние, нужно работать. Мы выросли в тяжелое время, и, когда родился Ваня, мы с отцом решили, что дадим ему все, чего у нас не было. А ты… Если бы ты только могла знать, каким чудом ты для нас была. — Как она улыбалась. Я готова была разрыдаться. — И с самого детства ты была такой упрямой, самостоятельной… Мы решили, что лучшее, что мы можем тебе дать — это свобода. Мы решили, что будем принимать любой твой выбор и любые действия, потому что очень рано поняли, что в обратном случае просто потеряем тебя. Понимаешь? В горле стоял ком, готовый вот-вот разорваться. Я никогда не смотрела на это в таком свете. Оглядываясь теперь, я понимала насколько была слепа. Мне казалось, что им все равно. Но им никогда не было все равно. На любую мою просьбу родители откликались сразу же. И должно было случится что-то действительно серьезное, чтоб они пропустили какой-то мой важный день. Оглядываясь теперь, я понимала, о чем говорила Ксюха, когда сказала, что завидует мне. Я всегда была свободной. Не брошенной, как мне казалось последние годы, а именно свободной. Обнимая маму, я старалась передать ей все то, что чувствовала. Все то, что хотела сказать. И, чувствуя ее руки у себя на спине, понимала, что она знает.  — Что бы не случилось, ты не можешь нас разочаровать. Просто потому, что ты — часть нас самих. Я часто закивала. Мама улыбнулась, и вернулась к столу. Но вдруг резко повернулась ко мне.  — А где, к слову, твой брат?  — Он, ну… У Вали.  — Ночевать хотя бы приходит?  — Иногда.  — Какой ужас. Папа застыл на пороге, застигнутый врасплох вырванной из контекста фразой.  — Что снова случилось?  — Твой сын совсем от рук отбился.  — Неужели? Какое счастье, я уж думал он никогда с родительских плеч не слезет.  — С плеч он все же не слез, а вот девушку свою, судя по всему, очень даже компрометирует.  — Бог с тобой, женщина, Валя благоразумная девушка. Уж точно куда благоразумнее нашего остолопа. Я подавила смешок. Родители знали Валю не то чтоб очень хорошо, но достаточно, чтоб понимать, что она — определенно лучшее, что могло случиться с моим бестолковым братом. Она была на два года младше Вани, но куда умнее и, как выразился папа, благоразумнее. Валя без труда могла вселять братцу разумные мысли, и, за последние два года их отношений, он даже сам смог их генерировать.  — И все же, я за то, чтоб наконец-то его женить.  — Ева, ты что думаешь?  — Ради Бога, если мне не придется его каждое утро поднимать с постели, я только за.  — Как насчёт пригласить их на ужин?  — Па, если ты собрался и предложение за него делать, то это явно лишнее. Отец рассмеялся. Вдруг стало легко. Проблемы, которые только что казались ужасными и неразрешимыми, вдруг отступили и оказались совсем не страшными. Мы сидели на кухне, все втроем. Говорили, спорили. Я радовалась предстоящему долгому отпуску мамы и папы. Они уедут теперь только в середине мая. А после выпускного, уже я уеду с ними в Москву. Сережа обещал навещать меня там. Да и я смогу часто ездить к нему. Я часто представляла, как он помогает мне учить историю. Или другие предметы. Но куда чаще думала о том, что мы сможем перестать прятаться у меня или у него. Держаться за руки. Гулять в парке. Ходить в кино. Просто быть рядом друг с другом, не заботясь о предрассудках. Это наверное было тогда моей главной мечтой. Меня не волновало мое будущее в высшем образовании, работа, карьера. Это все было таким далеким и неважным. Все. Но не он. Я пыталась быть бесчувственно бунтаркой с холодным сердцем, как в фильмах. Я была самой обычной девчоночной девчонкой…