А голову ты не забыла?

— Практическая работа номер восемь, номер девять, номер десять, номер одиннадцать и номер двенадцать. Контурные карты, реферат про Хрущева и доклад о штурме Белого Дома. Я по очереди выложила все на учительский стол. Волошин смотрел на меня самым пораженным взглядом, какой только может быть у него.  — Ого. Ты из жалости? — он легко улыбнулся.  — Вот дурак. У меня просто был серьезный разговор с родителями, который, похоже, закрыл вопрос подростковых страданий. Можешь радоваться, я знаю, как долго ты этого ждал. Сережа опасливо посмотрел в сторону двери. Отодвинув мои работы, поднялся, становясь напротив.  — Ты сказала им?  — Конечно.  — И? Вспоминая прошедший вечер, я перебирала его пальцы, наслаждаясь теплом рук.  — Они не против. Попросили быть осторожными. Он вроде как выдохнул.  — Когда думаю о твоих родителях, сразу начинаю понимать насколько все неправильно.  — С чего это неправильно?  — Потому что это так. Я твой учитель, понимаешь? Мне должно быть стыдно за то, что я сейчас почувствовал радость и облегчение от того, что родители ученицы, с которой я сплю не собираются меня увольнять.  — Ученицы, с которой ты спишь? Молодой человек, ты так просто не соскочишь! Ты сам тогда это слово сказал, да? Я тебя не заставляла. Помнишь ведь? У нас… Я хочу чтоб он повторил это. В общем, не только сейчас. Пусть каждый день повторяет, я все равно буду себя чувствовать точно так же как когда впервые услышала. Я ведь не ждала этих слов. И совсем на них не надеялась. А он сказал.  — Отношения. Волошин, ты ведь сам довольно улыбаешься. И, все так же косишься на дверь, когда целуешь.  — Молодец, люблю тебя. Сережа смеется, и идет к стеллажу, что-то ищет там, у нас ведь сейчас урок. — Мог бы хоть похвалить меня… — Тебе нужна моя похвала? — Мне было бы приятно ее услышать. — Ну, зная тебя, вслед за этим наверняка последует объявление, чего мне стоили эти работы. Так что не тяни, говори чего подлизываешься. — Родители зовут тебя на ужин. Мне показалось, что на лице Волошина промелькнуло выражение чистейшей безысходности. — Шутишь? — Неа. — Я не пойду. — Начинается. Ты ведь уже был на нашем семейном мероприятии. Разницы особо не будет. — Разница особо будет! Я только закатила глаза. Проблема состояла в основном в том, что я своих родителей знала, их реакцию уже видела и в доброжелательности была уверенна. Убедить в этом Сережу и не должно было быть легко. Но я очень хотела чтоб он пришел. Это было важно для меня. Важно почувствовать впервые каково это, быть с ним когда все об этом знают. — Слушай, ты нравишься моим родителям, это правда. Ты умный, воспитанный… Но куда важнее для них то, что ты, если и не любишь, то хотя бы ценишь меня, понимаешь? — Если не люблю? Это еще что за прикол? — Ну… Это типа с их точки зрения. — Он подозрительно щурится. Наверное потому, что говорит мне это «я люблю тебя» постоянно. Я знаю почему. Я ведь делаю так же. И все время страшно, что кто-то может услышать. Но еще больше страшно, иррационально страшно, что он забудет. Не хочу чтоб он забыл. — Ясно. — Так ты пойдешь? — Я не знаю, Ева. Честно. — Собираюсь снова убеждать, но Волошин не дает сказать. — Я верю, что они нормально к этому относятся, но мне все еще тяжело с этим. Когда мы не тут, не в школе, все гораздо проще. Я пытаюсь не думать обо всем, получается, но затем мне нужно вызывать тебя к доске или отчитывать на классном часу, и я… Понимаешь меня? — Боже, Волошин, ты хоть на минуту думал, что ты единственный такой вот принципиальный и высокоморальный идиот во всем мире? Сережа смеется, обнимая меня. Чувствую, как за моей спиной он приподнимает руку, смотрит на часы. Мягко отстраняется. — Все, скоро должны ребята прийти. Так что становись и начинай рассказывать мне про твоего любимого Александра Третьего. На оценку. — Ты же знаешь, что я все знаю. — А это так, для протокола. Я люблю, когда ты отвечаешь. Мне от этого смешно, в основном потому, что он не сводит с меня глаз когда я начинаю рассказывать о крушении поезда и манифесте о кухаркиных детях. Я бессовестно стебу любимого Романова, пока ребята, возвращаясь с перемены, смеются с моего оригинального стиля и рассаживаются по местам. Они бросают сумки на пол, закидывают ноги на парты, но Волошин ничего им не говорит. Все потому, что пока мы занимались своими любовными разборками, мои же одноклассники, заявили, что он вообще-то нормальный чувак. С чего бы его так травить. Тогда, когда перед глазами все время всплывали они с Ленкой, я не могла понять их стремления к перемирию. А сейчас… Черт, мы ведь заканчиваем школу. Что тратить последние золотые деньки на бессмысленные попытки доказать свою крутость. Мы все повзрослели за этот год. Волошин для этого много сделал. Он стал нам другом. Всем нам. Он стал Серегой, Серым… лучшим учителем, который у нас был. Миша, получая довольные фидбеки от остальных учителей, удовлетворенных нашим спокойствием, едва ли не через день дергал меня со своим «я же говорил». Я отшучивалась. — Ну что, ребята, сколько ставить? — Серый, ну это точно пятерка. — Влад, который дольше всех слушал мой доклад и громче всех ржал с моих шуток, демонстративно несколько раз хлопнул в ладоши. Я ответила весьма театральным поклоном. — А мне кажется, нельзя так несерьезно относится к собственной истории. Я только закатила глаза поглубже. Меня бесил даже голос. А Леночка, будто этого не замечала, сидела сложа руки за своей последней партой. Я знала, что Волошин, в ту же ночь Нового Года серьезно с ней поговорил и пояснил, почему она поступила неправильно, читай, как сука. В детали мне вдаваться не хотелось. Она отстала от него, о нас не знала, как и все мои одноклассники, даже те, которые лучшие друзья. А поскольку бесила она меня по большей части из-за вещей, не связанных с нашим классным руководителем, то мне даже притворятся в отношениях с ней не пришлось. Я все так же не упускала возможности пройтись по её умственным способностям, не испытывая угрызений совести. А поскольку, все всё так же хорошо помнили, как она пренебрежительно повела себя с нашим другом, вписываться за нее никто не спешил. Сережа просил не гнобить ее. Я старалась. — Ну, по фактам все верно, а изложение это всегда личный выбор. Хорошо, садись, Трофимова. Пять тебе. Довольно улыбаясь, я уселась за своей первой партой. Подумала, на мгновение, что совсем легко смогу привыкнуть смотреть на Волошина не через учительский стол. — Ну что, готовы услышать классную новость? — Давай уже. Я с нетерпением шикнула на шумящих ребят. Он ведь еще тогда должен был сказать мне. Но теперь это казалось слишком далеким. — Хотя… Думаю, сначала обсудим вашу успеваемость, выпускной класс все же… — Волошин, мать твою, мы же не дебилы чтоб так с нами интригу держать! — Ну-ка, за языком следим. — Витя только глаза закатил. — Сам же тянешь кота за яйца! Говори уже. — Ну ладно. Мы с директором недавно вспоминали ваше превосходное выступление в начале учебного года. — Слушай, мы ведь договорились не вспоминать былое. Ну типа… — Ань, ну ты дослушай меня, пожалуйста. Так вот, мы так поговорили, и решили, что, учитывая вашу театральность и любовь к этой теме, в счет компенсации за то, как она прошла для вас… По большей части, из-за вашего поведения, конечно-же. Хотя я не приуменьшаю и свою долю… — Господи, да роди ты уже свою новость! — Не выдержала даже я. Вот зачем так дразнить? Перемирие же у нас, перемирие! Сережа рассмеялся. Ребята начали возмущаться. — Поделом вам, должен же я хоть как-то мстить. Ладно. Директор предложил, и я согласился чтоб вы на девятое мая устроили реконструкцию для младших классов. Все стихли. Я смотрела на Волошина совершенно… обескуражено. — Чего стихли то? Не хотите? Ладно, я так и… — Ты чего! — По поводу! — Да мы… На месте сидеть осталось только Леночка. А Серый снова смеялся, глядя как яростно мы на него кинулись. — Хорошо, хорошо. Короче… После уроков будем собираться, репетировать. Но параллельный класс опять с нами. Еще можно взять десятиклассников, для массовости, но это уже не обязательно. Все в вашем распоряжении. Довольны? Мы опять разразились довольными выкриками, в целом и общем выражающих восторг и согласие. Пара часов ушла на согласование начальных деталей. Долго спорили о всяких мелочах, но я просто гордилась тем, что выпросила себе лошадь. Уже когда ребята разошлись, и мы снова смогли остаться вдвоем, я, сонно потягиваясь, опять заговорила об ужине. — Я так и не услышала твое согласие на мое предложение. — Может потому, что я его не давал? — Сереж, ну пожалуйста. Помнишь, ты говорил, как будет классно не прятаться. Неужели для тебя бы что-то изменилось если бы тебя пригласили после нашего выпускного? — Многое, правда. Я не понимала. Тогда нет. Мне это казалось таким глупым, через чур принципиальным. — Я бы хотела чтобы все было так, как мы представляли. Подождать. Сказать об этом вместе. Но так уже не выйдет. Я понимаю, насколько для тебя важно то, будешь ли ты моим учителем, когда будешь говорить с моей семьей. И, правда, эта одна из вещей, которые я очень в тебе люблю. Но для меня это совсем не важно. И для них тоже. Поэтому я прошу тебя прийти. И еще я хочу чтоб ты был рядом. Волошин опустил голову, устало потер глаза. Я чувствовала себя отвратительно. Я чувствовала себя эгоисткой, которой важны только собственные «хочу». Но в то же время, я не могла отделаться от мысли, что эгоист и он. — Ну хорошо. Считай ты меня уговорила. Когда? — Завтра вечером. — Наряжаться нужно? Или в гражданском? — Ну… Что-то среднее. Он покачал головой. Улыбнулся. Наклонился, легко поцеловав. — Договорились. А теперь марш домой. Напишешь, как дойдешь. — Хорошо. И ты напиши, как дома будешь.

***

До. Чего. Же. Страшно. В голове пятиэтажные, зубы дрожат, руки трясутся, ноги не ходят. Я пытаюсь собраться и, не разбив, донести до обеденного стола тарелки. Валя рвется мне помочь, я, черт возьми, понимаю почему. Если в моей семье когда-то был более неловкий ужин… Да не было такого! Мама суетится на кухне, бабушка критически осматривает будущую невестку, которая уже и так красная, как помидор. Хуже всего то, что таким же взглядом она смотрит на меня. Потому что ей уже все сообщили. — Собственно, от тебя всегда можно было ждать чего-то подобного. Не зря же в десять лет перешерстила все мои любовные романы. Вопреки моим страхам, бабуля восприняла все спокойно. Парадоксально, но Сережа нравился всем. Только Ваня постоянно сокрушался о том, как он мог не заметить. Тарелки опустились на стол и я бросила взгляд на часы. Волошин уже должен быть тут. Звонок в дверь почти что мозги вынес. — Я открою! Если бы Усейн Болт видел с какой скоростью я рванула к двери, он бы подарил мне все свои медали. Задача была одна — перехватить Сережу до того, как к нему дойдет папа. Я, стараясь дышать ровно, повернула ключ в замке и открыла дверь. — Здравствуй. Волошин стоял на пороге и тепло улыбался. В костюме, с букетом цветов. Волосы красиво причесал. — Ты принес мне цветы? — Это для твоей мамы. — Вот ты подлиза. — Я стараюсь быть вежливым. — Подлиза. Он рассмеялся. А я поняла, что очень долго держу гостя на пороге. Едва удержавшись чтоб не хлопнуть себя по лбу, отступила в сторону, позволяя ему войти. — Сергей, наконец-то! — отец возник, именно возник, черт возьми, посреди прихожей и тут же перехватил у меня молодого человека. Он, широко улыбаясь, крепко пожал Волошину руку. Сережа даже не дрогнул. — Здравствуйте, благодарю за приглашение. — Что вы, мы вам очень рады. — мама вошла к нам, улыбаясь все так же тепло. Мне даже показалось, что она слегка смутилась когда Волошин протянул ей свои белые тюльпаны. — Прекрасные цветы, спасибо большое. — Ну что, пока девушки заняты цветами и ужином, могу я предложить вам помочь мне с выбором вина? Заодно похвастаюсь своей коллекцией. Отец продолжал улыбаться, положив Сереже на плечо руку, а у меня что-то оборвалось внутри. Он собрался, вести его в винный погреб. В закрытое, окруженное стенами место под землей. — Я с вами… Ваня, явно желающий избавиться от, демонстративно намекающего ему о важных вещах, бабушкиного взгляда уже поднялся со стула, но папа метнул на него строгий взгляд. — Развлекай свою гостью, мы прекрасно справимся вдвоем. У меня почти вырвался стон. Уже помогая маме на кухне, я не удержалась от совершенно глупого вопроса. — Он же не собирается с ним ничего делать? Ма в ответ рассмеялась. — Только разговаривать. — Этого я боюсь. — Мне кажется, отец по большей части хочет отыграться. — Чего? — Ну знаешь, твой дедушка, в свое время, не был особо в восторге от него. — Мне казалось, дедушка с папой хорошо ладят. — Ну, это ведь столько лет прошло. А представь себе отца, только тощего, с прыщами и странной прической. — Мои глаза округлились до размеров блюдец. Я видела фотографии со свадьбы и родители мне там казались такими красивыми… — Это он сейчас такой красивый. А в семнадцать лет он и умом не особо-то блистал. Я как-то слегка истерично прыснула. И тут же посмотрела на часы, но прошло всего пару минут. Мама конечно же все заметила. — Господи, не будет он его там избивать! — Я явно казалась ей смешной. — Но если хочешь, беги, спасай уже… Никогда еще наш погреб не казался мне таким далеким. Я уже собиралась открыть дверь, но… Черт, не удержалась. — Я не считаю это правильным. Ева сказала, что вы… не против. Но, поверьте, я не хотел чтобы вы узнали об этом так. — И когда ты хотел чтоб мы узнали? — Когда я уже не буду её учителем. Если к тому времени Ева была бы со мной. Я замерла. Черт Волошин, какого ты несешь? Сколько раз мне нужно сказать, что я серьезно, чтоб ты перестал страдать по этому поводу? Ты же не чертов Эдвард! — А ты бы смог её отпустить? — Да. — Даже на секунду не задумался. — Если она когда-либо попросит. — Отец молчал. Я почти открыла дверь. — Я уже сказал вам, что люблю её. Но Ева ведь ваша дочь. Ваше право мне не верить, и, учитывая обстоятельства, ваше право запретить мне даже приближаться к ней. И я не буду говорить вам, что не могу жить без нее, и все остальное… — Да, скорее это она мне скажет. Мне казалось, что я точно знаю, что Волошин улыбнулся. — Да, это на нее похоже. — Сергей, я тебе верю. Я знаю свою дочь. Она ребенок, но при этом хочет чтобы все считали, что она взрослая. Я больше всего хотел, чтобы рядом с ней был человек, который сможет понимать это, и не станет это менять. Мне кажется, что ты такой человек. Я очень хочу в это верить. А касательно того, кто вы друг другу сейчас… Просто будьте осторожны. А там, поживем — увидим. Повисла тишина. Дрожащими руками я открыла дверь. — Мама зовет есть. — Я, кажется, даже придумывала какую-то шутку. Но забыла. — Отлично! — Отец широко улыбался, будто разговора, который я слышала и не было вовсе. — Не будем заставлять ждать нас! Он бодро поднялся по лестнице, и я, пропустив Волошина, пошла следом. Как и полагается, мы сели за стол, завязался разговор. Вежливый, не без шуток и взаимных подколов, с расспросами и совсем короткими неловкими паузами. Никто бы не посмел меня осудить за то, что я совсем не помню о чем именно был этот разговор. Очень скоро я расслабилась, наслаждаясь вечером. Мне доставляло удовольствие то, как грели пальцы Сережи мою ладонь, когда он под столом выводил у меня на руке какие-то линии. И в этот раз, я вызвалась его проводить по собственному желанию, невольно вспоминая тот вечер, когда он впервые узнал мою семью. Я вспоминала как думала чтобы такого сделать что его уволили. Хуже того, я вспоминала что именно хотела сделать. И я бы сделала. Тогда, у костра, я ведь все это спланировала себе. Камеру нашла… Мне вдруг захотелось ему сказать об этом. Почему-то я была уверена, что он не рассердится, несмотря на то, как это ужасно звучало. Но после этого вечера мне не хотелось иметь перед ним секреты. — Я догадывался. — Серьезно? — Ну конечно. Знаешь, камера когда включена, на ней огонек такой мигает. — Господи… Волошин смеется. Его это забавляет. А мне легче, от того, что он не злится, но… — Почему ты не говорил об этом? И главное… Если знал про камеру, почему… Спал со мной тогда. Он тяжело вздыхает. — Я не мог знать точно, была ли ты со мной искренней когда мы говорили. Мне хотелось верить, что да. Но я знал про камеру, знал что она включена и догадывался зачем она там. Я просто хотел верить, что ты это сделала со злости, и на самом деле ты не тот человек, который способен довести подобное до конца. Я не могу ответить. — Ты слишком хороший для меня. — Тебе просто нравится думать о себе плохо. Мы все такими были. Поговорим об этом через год где-то. Так смешно… Ну ладно, Волошин, пока соглашусь с тобой. — Но ладно, в конце-концов, все было вовсе не так страшно, как ты наверняка себе рисовал. — Я решила не говорить, что слышала их с папой разговор. Пока не говорить. — Да, согласен, я преувеличил. Наверное. — Наверное? — Ага. Мы дошли до перекрестка, где ему нужно было сворачивать. — Не иди дальше, не хочу волноваться как ты вернешься. — Ладно, рыцарь на белом коне. Спокойной ночи. — И тебе. Он чуть крепче сжал мою руку, перед тем как отпустить и уйти. Я еще немного посмотрела ему вслед, прежде чем вернуться домой. Я всегда почему-то любила ту атмосферу, которая витала в доме после любого праздника. Когда мы с мамой уносили на кухню посуду, сворачивали скатерть и протирали стол, который папа потом собирал и переставлял на обычное место. Бабушка обычно с присущей ей прямотой заявляла, как мы её утомили и уходила спать. Ваня шарился по кухне, подъедая перед сном и отхватывая от мамы парочку подзатыльников. Сегодня все было особенно красивым. Бабуля только подмигнула мне, уходя к себе. Папа стоял у окна, старательно вглядываясь в ночную тьму. Я подошла и обхватила его сзади руками, прижимаясь, как в детстве. — Ох, любимая ты моя дочь… Он издал тихий смешок, переплетая наши пальцы и оборачиваясь лицом. — Что? Па поправил мои волосы, прошелся ладонью по щеке. — Не стану ничего говорить. Только, пожалуйста, держи свой характер в узде. И было что-то в его взгляде. Что-то грустное, не вяжущееся с той атмосферой хорошего вечера. Он ушел к себе, оставив меня одну. Словно сказал, вот, теперь твоя очередь стоять и думать, старательно вглядываясь в ночную тьму. Его слова тогда действительно заставили меня долго думать. Впервые думать о себе, о своих поступках. Думать, как взрослую, а не девочку-подростка. Я все еще о них думаю.