whissell - whiskey please The Hills - The Weeknd She Wants Revenge - Up In Flames
— В итоге вся эта заварушка — дело рук этого Укая и его отдела. Как я понял, они хотели взять под контроль все территории города и стать чем-то вроде монополистов в наркоторговле, но, увы и ах, не туда сунулись, — Куроо крутит пустой стакан вокруг своей оси, стуча дном о глянцевую столешницу бара. Яку отбирает игрушку у Тетсуро, закидывая в стакан пару кубиков льда и наполняя новой порцией виски. — И в этот раз я был не при чем, — Куроо взглядом ловит скептическую ухмылку Мори, а рукой стакан. — Нет, Яку, действительно не при чем. — Я скорее поверю во второе пришествие, чем в то, что ты ничего не поимел со всей этой заварушки. — Мори привычно натирает стаканы, то ли краем уха, то ли всерьез слушая эту длинную байку, которую Куроо, между прочим, уже битый час рассказывает во всех красках и подробностях. — Ну, как сказать, — Тетсуро ухмыляется, довольно и хитро, бросая короткий взгляд на скучающего рядом Кенму, — как минимум, я поимел Кена, как максимум — Дайшо. — Мориске на секунду отрывается от стакана и заинтриговано смотрит. Куроо тянет паузу, делая глоток прохладного виски. Кубики стучат о стекло, с каждой секундой все сильнее разбавляя алкоголь водой. — Я жив, он — нет. — Яку цокает, бросая полотенце на стол. — Придурок, — звучит почти вердиктом, но в ответ Куроо только смеется. — Не думаю, кстати, что этот гад мертв. Прячется где-то в очередной норе и выползет, когда все уляжется. — Куроо снова бросает взгляд на Кенму, но тот смотрит куда-то в бутылки за спиной Яку, иногда вспоминая, что нужно моргать. — С чего ты взял? Источники Ойкавы редко ошибаются. — Тетсуро не обращает внимания на возражения Мориске, следя редкими вздохами и мимолетными движениями Кена. Этот парень чем-то гипнотизирует, притягивает взгляд к себе. Голова идет кругом. То ли от выпитого виски, то ли от бессонной ночи, то ли от Кенмы и его редких взглядов, брошенных в отражение зеркальной стены за баром. — Сугуру лучше меня не знает никто. — Тетсуро смотрит еще секунду и отворачивается, опрокидывая оставшееся виски залпом. — Пока я не умру, он вряд ли отправится на тот свет. — Вы как Ромео и Джульетта. — Фу, Мори. Яку улыбается, так, по-свойски, как радушный бармен улыбается завсегдатаям, и заглядывает за спину Куроо. Тетсуро знает, что за его спиной сейчас кладбище. Четыре будущих трупа сидят за дальним столиком, прячась в блекло-желтых отсветах торшеров, заливая свою усталость виски и пивом. Подельников у Укая много. Некоторых посадят, остальных не найдут, и это доставляет определенные неприятности каждому, кто замешан в этом сумасшедшем дельце. Самая тугая петля на шее у Ойкавы. Если остальные в этом дерьме только по колено, то Тоору нырнул по шею, вскрыв этот нарыв на теле всего полицейского департамента. — Что дальше? — голос Яку звучит тише обычного, предрасполагая к исповеди, но Куроо не ведётся на это. Мори, как минимум, не священник, Тетсуро, как максимум, не на смертном одре. — А что дальше? — Стакан скользит по стойке, останавливаясь у самого края. — Коноха пообещал к завтрашнему утру сделать поддельные паспорта и оформить билеты на ближайшие рейсы. — Куроо хрустит шейными позвонками. Этот хруст стреляет в висках не хуже хеклера. Надо бы поспать. — Нам с Бокуто стоит убраться подальше отсюда, лет эдак на пять точно. А возвращать Кена Тендо глупо. — Куроо замечает, как нервно дёргаются плечи Кенмы и как сжимаются пальцы на бокале пива, успевшем, кажется, уже нагреться. — Значит, последний вечер? — Яку все больше напоминает священника, который вот-вот отпустит все грехи Куроо, да ещё и свечку за упокой поставит. — Мори… Я в другую страну лечу, а не на тот свет, — весьма категорично замечает Тетсуро, — что ты тут сопли разводишь, — и, судя по короткому жалящему взгляду Яку, понимает, что переборщил. — Единственное, что я развожу, — это виски водой. — Яку перебрасывает полотенце через плечо, смотрит пару секунд прямым взглядом в глаза Куроо и отворачивается, бросая за спину. — Лев, налей ему стакан чистого за наш счет и пусть катится отсюда, — хлопая дверью подсобки напоследок. Куроо вздыхает. Выходит как-то слишком по-грустному и хочется сострить что-нибудь колкое в ответ, но усталость берет свое, все сильнее нагоняя головную боль, лишая мозги последней возможности здраво функционировать. — Лев, налей еще бокал холодного пива, в этом уже можно лапшу заваривать, — Тетсуро кивает на пиво Кенмы, но тот мотает головой, отодвигая бокал в сторону. — Можно мне тоже виски, — Кен бросает короткий взгляд на Куроо, будто спрашивая разрешения, и поворачивается ко Льву, — только разбавленный, и льда чуть побольше. — Проще тогда обычной воды налить, — смеется Лев, но вместо привычных двух кубиков кидает четыре, знатно поливая сверху переливающимся янтарем. — Яку-сан сказал… — Да понял я, — Куроо почти крадет стакан из рук Хайбы, проливая виски на пальцы, — какой ты негостеприимный, Лев, от кого только понабрался, — фыркает напоследок, пряча изгиб ухмылки за стаканом. В баре тихо. Колонки в дальних углах мурчат джазом, саксофоном усмиряя мигрень и подливая сонливости вместо виски. Куроо заваливается на свободное кресло у столика, затаскивая Кенму к себе на колени, и утыкается носом в макушку. Его волосы пахнут дождем и пылью. На ум сразу приходит история, которую Кен вкратце поведал по пути домой в машине, как они с Акааши лежали под дождем на холодной крыше высотки, помогая сбежать Бокуто и Ойкаве. Куроо думает: насыщенный вышел денек. Куроо думает: поменьше бы таких. За столиком молчание, будто они уже умерли и кто-то вот-вот бросит первую горсть земли на их братскую могилу. Может, все же стоило исповедаться Яку, пока был шанс? Но шанс ушел вместе с Мори в подсобку, а Лев на священника не тянет. Скорее, на гробовщика. Или на лопату. Кенма сопит в шею, от горячего дыхания тянет алкоголем и сигаретами. Куроо чувствует, как чужие пальцы цепляются за футболку, едва щекоча ребра. Кенма скользит подушечками вверх вниз, и Тетсуро вновь сбивается с ровного дыхания, поддаваясь на умелые провокации. Но они здесь не единственные, кого тянет окончить день хорошей разрядкой. На соседнем диване скрипит кожа, да так пошло, что даже Куроо готов покраснеть. Никого не стесняясь и, кажется, даже не замечая, Бокуто выцеловывает шею Акааши, то и дело зарываясь носом в загривок темных кудрей. Кейджи льнет к чужому теплу, кусает губы, пальцами зарываясь в гриву Бокуто, непривычно опущенную и совершенно не узнаваемую без геля. Акааши умеет заводить с пол оборота, всего одним режущим взглядом. Куроо об этом знает. И, судя по руке, скользящей вверх по штанине Кейджи, Бо тоже об этом уже знает. — В общем-то, — начинает Ойкава, иронично поглядывая на откровенную сцену, — не думаю, что вы кого-то смущаете, но, насколько мне помнится, Мори-чан против секса в его баре. — А я в принципе против секса, в котором не участвую, — сонно тянет Иваизуми, съедая зевком последнее слово. Куроо поддерживает солидарной ухмылкой. — Так что валите. Бокуто нехотя отрывается от шеи Акааши, сверкая недобрым взглядом исподлобья. Смотрится угрожающе, но не настолько, чтобы стереть ухмылку Куроо с лица. — И не шумите, я хочу выспаться, — потому что предыдущей ночью у кого-то были знатные неполадки со сном. Тетсуро ни на кого не намекает, но готов показать пальцем на себя. — А завтрак в постель тебе не подать? — голос Кейджи срывается. Он ведет языком по пересохшим губам, и Куроо дергает внутри, жаром пробирая по позвоночнику. Каков наглец. — Ты знаешь, что я люблю, — кривит все той же ухмылкой Куроо и подмигивает, нарываясь на собственнический тяжелый взгляд от Бокуто. — Не психуй, Бо, я его первым нашел. — Кажется, Бо уже готов поцеловать щеку Тетсуро своим кулаком, но Куроо лишь отмахивается, опуская сонный взгляд на полупустой стакан. Забавно, но всего какие-то три-четыре дня назад он сам готов был врезать Бокуто за слишком обильное внимание к шее Акааши, а сейчас прячет свои губы в изгибах шеи Кенмы. Привычка чем-то делиться у них класса с третьего начальной школы: недопитая банка газировки, недокуренная пачка сигарет, недобитое лицо какого-нибудь Дайшо. Справедливо ли будет назвать Акааши недотраханным? Хотя, Куроо вроде старался. — Тетсу-чан, почему ты не остался? — Куроо не сразу понимает, к чему этот вопрос. Он вроде остался, обещанно оплатил всем выпивку, и вот сидит, поддерживает общий статус бара одним своим видом. — А, — удается сообразить только после десяти секундного взгляда Ойкавы и вздернутой брови, вокруг которой смешно расцветает синяк, — потому что, Тоору-чан, я должен поддерживать имидж парня, в котором все, рано или поздно, разочаровываются. Так проще. — Но разве… — Тетсуро наиграно хмурит брови и зевает, щелкая челюстью. — Разве я не устал за сегодня? Спасибо, что спросил. — Куроо шлепает Кенму по пояснице, намекая, что пора подниматься. — Очень устал. Пожалуй, пора хорошенько вздремнуть. — Стоит только встать с кресла, как по вискам наотмашь бьет головокружение, угрожая повалить обратно. — Пойдем, Кенма. Сегодня мы спим на диване у Акааши, — ухмылка выходит не слишком развязной. Кажется, самое время признать, что Куроо проигрывает недосыпу со счетом ноль — двадцать четыре.***
Акааши стягивает водолазку, отправляя ее на пол к остальным вещам. От них тянет мокрой пылью и оружейным маслом. Он считает этот запах уникальным, незабываемым и не смываемым. Так пахнет смерть. Не его, конечно, чья-то чужая. Его смерть будет пахнуть ядом или никотином. Хотя, одно и то же. Акааши выкручивает холодную воду в душе на максимум, задерживает дыхание и чувствует, как все тело моментально бросает в дрожь. Велика вероятность, что горячая вода совсем разморит и он отключится тут же на черном кафеле. И дело не в страхе пробить себе череп при падении, а в Бокуто, ждущем его в спальне и уже, наверняка, голом. Ничего нового впрочем, эта спальня повидала многих, а Бокуто — как почти эксклюзивное дополнение к обширному списку, а еще повод закончить затянувшиеся отношения — или не совсем — с Куроо. Мышцы хватает судорогой от ледяной воды, и Акааши кусает губы, разминая ногу. Упирается пальцами в мокрый кафель и ловит капли, вырисовывая ими какой-то быстрый невидимый узор. Если в пальцах не тлеет сигарета, Кейджи не знает куда их девать. Какой-то синдром навязчивых действий. Справа с тихим скрипом открывается дверь, и Акааши по привычке готов рвануть к оставленной посреди ванной одежде за хеклером или глоком, или что там у него сегодня в карманах, но вовремя вспоминает про Бокуто и про то, что секс и огнестрел — это разные вещи, хотя разрядка от них похожа. — Ты долгий, — Бокуто подходит медленно. Акааши делает вид, что не смотрит, отворачивается обратно к черному глянцевому от воды кафелю, но краем глаза все еще следит за тем, как красиво смотрятся татуировки на чужом теле. — Еще никто не жаловался, — куда-то в воду отвечает Кейджи, опуская голову под холодные струи. — Не советую подходить, Бокуто-сан. — Тетсу рассказывал, что к тебе опасно подходить, только если на тебе есть одежда, — Акааши уверен: это не единственное, что рассказывал Куроо, — а сейчас… Котаро не заканчивает предложение, да и Акааши этого не нужно. Бокуто горячий — холодная вода никак не спасает положение; он обнимает сзади, оставляя на плече мажущий поцелуй, лезет под руку и тянется к крану, смаху накидывая горячей воды. — Тебя что, приучали в проруби купаться? — Холод сменяется на обжигающий поток, покрывая испариной стеклянные стенки душевой. Акааши ведет по ней пальцами, оставляя длинные следы. — Я предупреждал, — звучит как-то смешливо. Акааши улыбается, откидывая голову на плечо Котаро, пока чужие пальцы вычерчивают мокрые узоры на его ребрах. — Предупреждение звучало неубедительно, Акааши, — и Бокуто почти шипит, утыкаясь носом куда-то в изгиб шеи Кейджи. Акааши медленно ведет ладонью по всей длине члена, почти вынуждая Котаро нетерпеливо толкаться в руку. — Секс в душе — это не мое, — это вранье, и будь тут Куроо, он бы несомненно поделился парой историй, но Бокуто слишком резко толкает Кейджи в спину, почти впечатывая лбом в кафель, одним захватом сводя руки за спиной. — Теперь — твое, — видимо, истории придется оставить на потом. Акааши кусает губы — от нетерпения и чтобы просто не улыбнуться, — утыкаясь лбом в стену. Влажная челка липнет ко лбу, а холод кафеля почти остужает голову, но этого мало. Бокуто все еще держит его руки, — освободиться несложно, но как-то не хочется, — сильно сдавливая запястья. Кейджи невольно тянется назад, трется задницей о стоящий член Бокуто то ли подсказывая, то ли подталкивая, то ли напрашиваясь. Хорошенько так напрашиваясь. Бокуто больно кусает в плечо, ведет языком чуть выше по шее и снова кусает, выбивая из Акааши первый полустон, тут же забирая его звонким шлепком по заднице. — Бокуто-сан, вы только не перенапрягайтесь, у вас швы разойдутся. — У Кейджи тонкий оскал на губах и бесстыдные мысли в голове, а еще укусы багровыми синяками расцветают на плечах. Он этого не видит, но весьма ощутимо чувствует. — Ты слишком разговорчивый, Акааши. Тебе помочь замолчать? — Кейджи выкручивает запястья, почти выныривая из рук Бокуто, и теперь его черед толкать Котаро к стене. У Бокуто тело — почти цветник, если не татуировка, то синяк или шрам. И Кейджи соврет, если скажет, что ему это не нравится. Это как автограф плохого парня, и Акааши в очередной раз соврет, если скажет, что его это не заводит. Водить пальцами по груди — особый вид кайфа. Чувствовать, как под подушечками твердеют мышцы, стоит только задеть особо чувственные места. Подчинять одной улыбкой или сковывать скольжением языка по прессу — это маленькая власть над чужим телом, и Кейджи соврет в тысячный раз, если скажет, что он этим не упивается. Акааши скользит языком от синяка к шраму, от него к татуировке кольта и ниже, слыша за шумом воды вздохи Бокуто. Тяжелые и протяжные, гулким эхом отскакивающие от стенок ванной и слышимые, кажется, даже Куроо и Кенмой на первом этаже. Ладонь охватывает член, Акааши медленно ведет ею вниз и облизывает губы; Бокуто хватает его за волосы, плотно вплетаясь пальцами. Его язык умело очерчивает головку и скользит ниже, из-за чего Бокуто дергается, и он сильнее сжимает член в ладони; первый стон не заглушить шумом воды. Кейджи уверенно берет по самое горло. Смачно и дерзко причмокивая, наслаждаясь самим процессом не меньше Бокуто. Изучает языком каждый сантиметр, облизывается и снова берет полностью, заставляя Бокуто сильнее вцепиться в волосы и чаще толкаться бедрами. Акааши любит играть, тянуть, ждать лучшего момента, последней капли и лишать остатков разума чужое сознание. Но Бокуто, кажется, шлет к чертям все эти игры, поднимая Кейджи с колен одним рывком. Лопатки ударяются о стекло душевой, смазывая испарину. Акааши жмется спиной к стеклу, чувствуя себя почти распятым под взглядом Котаро, жадно рассматривающим его тело. Он сдается и первым рвется за поцелуем, вжимаясь губами в чужие губы. От этого поцелуя тянет отчаянием последней ночи. Котаро вжимает Кейджи в стеклянную стену, охватив за поясницу, почти вынуждая обвить ногами его бедра, и целует: прерывисто и тяжело, сжимая задницу Акааши в своих ладонях. Кейджи думает, что стеклянная стенка не выдержит, но ему наплевать. Он путается пальцами в мокрых волосах Бокуто, пытается дышать через раз и ненавидит воду: из-за нее скользят ноги на бедрах. Кейджи бьется затылком о стекло, и то дребезжит, едва оставаясь на своем месте. Бокуто медленно ведет пальцем внутри, растягивая, пока Акааши кусает его плечи, сильнее сжимая ноги на его бедрах. Второй заходит резче и сразу — глубже. Кейджи на секунду замирает, — из легких выбивает воздух, — и расслабляется, цепляясь скользящими пальцами за плечи и спину Котаро. Сам поддается темпу, насаживается сильнее, трется своим стояком о живот Бокуто и стонет в его ухо, развязно и жарко. Котаро отпускает Акааши на пол, снова прижимая лицом к стеклу, вжимаясь всем телом, целует куда-то в загривок, так, наотмашь и как бы между прочим, вытаскивая пальцы и шлепая напоследок. Кейджи скользит ниже по стеклу, прогибаясь в спине, уверенно двигая бедрами назад. Из-за шума воды едва слышен тихий гортанный смех. Бокуто явно доволен картиной, а Кейджи сейчас не отказался бы от зеркала вместо стекла. Акааши кусает губы, едва не срываясь на стоны, чувствуя, как Котаро медленно водит членом по его бедрам, дразня проходясь между, заставляя Кейджи все чаще подаваться навстречу. Бокуто входит резко, Акааши едва не давится своим же стоном, и замирает на пару секунд. Кейджи жмурится, скользит пальцами по мокрому стеклу и медленно выдыхает, привыкая к ощущениям или надеясь на маленькую передышку. Чувствует, как Котаро скользит пальцами по спине, сгоняя капли воды, тянется к волосам и быстро хватает. Выходит медленно, сильнее цепляясь за волосы (они скользят в его пальцах), почти накручивая их. Дальше Акааши перестает хватать воздуха. Бокуто насаживает на всю длину, впиваясь пальцами в задницу Кейджи, свободной рукой надрачивая его член. Входит с шумными шлепками, и стоны срываются на тихий рык, только Кейджи никак не разберет, кому из них двоих они принадлежат. Акааши едва стоит, рвано глотая воздух, сильнее сжимаясь вокруг Бокуто, чувствуя, что ему хватит еще парочки толчков, чтобы кончить, ну или кончиться полностью. Голову кружит, в глазах то темнеет, то фейерверк мечется вспышками огней. Кейджи просто дуреет от всех этих стонов и пошлых шлепков. Он стонет во все горло, пачкая спермой гребанное стекло своей душевой, упираясь в него же лбом. Бокуто дает передышку — какие-то две секунды ничерта не стоят — и снова входит, заходясь в четком быстром ритме, от которого Кейджи едва не теряет сознание первые несколько секунд. Ему срочно нужна кислородная маска и крепкая сигарета, а лучше сразу две. Кейджи слышит громкий шлепок, а лишь за ним чувствует подступающую боль, расползающуюся по всему телу приятной истомой и ломкой. Он снова начинает заводиться от ритма Бокуто и его полурычащих стонов. Котаро выходит резко и кончает на спину, упираясь носом куда-то в лопатки и тяжело дыша. Акааши нужна вся пачка сигарет. А еще многочасовой сон. Но это не обязательно. Кейджи приходит в себя, когда Бокуто уже успевает повязать полотенце на бедра. Он выглядит слишком энергичным для человека с незаживающей раной на груди, побоями разной тяжести и получасового секса. Он выглядит слишком энергичным просто «для человека». — Акааши, я буду греть для тебя постель, — Бокуто улыбается и разминает спину, в последний момент успевая схватить, падающее с бедер, полотенце. — Бокуто-сан, просушите хорошо швы, чтобы рана не загноилась, — Кейджи поворачивается спиной к душу, смывая сперму и ловя на себе довольные взгляды Бокуто. — Не помру, — бросает тот напоследок вместе с полотенцем. А вид сзади у Бокуто тоже отменный. Думает Кейджи, улыбается и устало закрывает глаза.***
Куроо зевает, трет левый глаз кулаком и готов продать душу за еще одну чашку крепкого кофе. Не свою, конечно, ее вряд ли кто-то возьмет. Снова пробегается взглядом по пластиковой карточке с новым именем и фамилией и отдает должное качеству работы Конохи. Не придерешься. И Куроо очень надеется, что таможенники тоже не придерутся. Утро заливает глаза серым болезненным светом, а на горизонте жидкой кляксой розового зиждется рассвет. Тянет влажным ветром за шиворотом — эта промозглая осень у Тетсуро уже в печенках, хотя идет только первый месяц, — и студит руки колючим холодком. Сигарета поникше тлеет в губах, а при каждом неудачном сквозняке норовит поджечь джинсовку осыпающимся искрами. Такое себе утро для кардинальной смены жизни. Тетсуро быстро моргает, сгоняя остатки сна, и стучит в заднее стекло мустанга, обращая на себя внимание сонного Кенмы. Тот, прячущий нос в ворот одной из водолазок Акааши, бросает ленивый взгляд на него и, помешкав, опускает стекло. — Дай паспорт заценить, — Куроо нависает над окном, упершись руками в крышу, и зубасто ухмыляется, наблюдая за полусонной реакцией Кенмы. Он копошится в недрах черной спортивной сумки, выуживая за одно и другие паспорта. — Ай да Коноха, ай да талантище. — Откуда у него моя фотография? — вопрос выходит скорее риторический. Куроо понятия не имеет откуда Акинори достает нужную информацию, но свои хакерские навыки он доказывал не раз. Только и остается, что пожимать плечами. — Оттуда же, откуда он постоянно берет мои новые номера телефонов. — В чужих паспортах он тоже не находит ничего интересного, бросая их обратно на заднее сиденье. — Хренов волшебник. Бокуто явно не торопится покидать теплую спальню Акааши, и это напрягает, потому что до самолета осталось каких-то три с половиной часа. До аэропорта им ехать чуть больше двух часов, при условии, что никто не захочет по пути облегчиться или перекусить, — но плевать Куроо на это хотел, — и еще час на регистрацию. Он закуривает очередную, протягивает пачку Кенме в окно и дарит от всей души пачку спичек из какого-то мотеля. А еще искренне верит в то, что сможет выспаться за восьмичасовой перелет, и ради сна откажется даже от клейкого самолетного обеда. Спустя пару затяжек и одного удара ногой по колесу, Бокуто все-таки появляется на улице: сонный, растрепанный, но довольный. Сверкает улыбкой так, что у Куроо глаза слепит и руки чешутся влепить знатную затрещину. — Ты у нас вип-персона, что тебя ждать нужно? — Куроо с особой утренней злобой тушит недокуренную сигарету ботинком, хотя она не виновата в его паршивом настроении. Да и Бокуто в нем не виноват. — Бро, не будь занудой и дай мне прикурить. — В нем виноват хренов Тсукишима и его идея-фикс по поимке Куроо. Не засади он Тетсуро за решетку, не пришлось бы сталкиваться с Нэкоматой, и можно было спокойно дальше водить за нос Тору, без всех этих перелетов и трусливых удираний. — У меня тут печаль, между прочим. — Эта самая «печаль» не особо вяжется с улыбкой во все тридцать два или сколько у него там осталось, Куроо уже готов уменьшить их число. — Я уезжаю от любви всей своей жизни. Куроо моргает, непонимающе и тупо, бросает какой-то рассеянный взгляд на задние сиденье мустанга, а потом на курящего Бокуто. — Бо… — Тетсуро прикидывает, стоит ли вообще об этом говорить, иначе улыбка Котаро явно превратится в улыбку Джокера, а очередные швы его тело не перенесет. А еще терпение Куроо их не перенесет. — Садись, — говорит почти примирительным тоном, и даже готов открыть тому дверь. Бокуто слушается — событие само по себе удивительное, но Куроо не в том состоянии, чтобы его оценить по достоинству, — и быстро скрывается в машине, не по-божески хлопнув дверью. Изверг. Это же шестьдесят восьмой год. Акааши выходит из дома с небольшим черным саквояжем, запирает за собой дверь и даже не оглядывается напоследок. Бокуто наверняка накрутит, мол, Кейджи едет только ради него, и вообще, у них теперь все по-серьезному. Но Куроо не скажет, что Акааши уже давно планирует переезд, потому что утешать друга придется ему. Тетсуро дарит Акааши свою самую ироничную ухмылку, но в ответ у него из пачки молча крадут сигарету и открывают заднюю дверцу мустанга. Куроо слышит удивленное: «Акааши?!», и старается дальше не вслушиваться. Ему и так с этим ехать два часа. Телефон плачевно пищит в кармане стандартной мелодией, и Куроо уже готов послать любого, кем бы этот звонящий ублюдок ни был. Но после короткого: «Можешь отменять похороны, Куроо-кун», Тетсуро готов послать уже конкретного звонящего ублюдка нахерн, но вместо этого говорит: — Дайшо, блядский ты мудак, — и, кажется, даже улыбается. Этот самый «блядский мудак» шипит свое банальное: я тоже рад тебя слышать, хотя предпочел бы не, а еще сходу предлагает какое-то дельце, на которое Куроо, по привычке или по старой не-дружбе, готов согласиться. Белый мустанг взвывает приятным моторным шумом, поднимая за собой облако пыли и ржавой листвы. Впереди только рассвет и пару часов быстрой езды, и, кажется, у Куроо есть немного времени, чтобы рассказать парочку дерьмовых историй.