精精 - 精精 owl vision - holy shit podval capella - vechno
От сигарет уже откровенно тошнит. Табак оседает на глотке сушняком и паршивым привкусом, скребет дымом по слизистым, с каждой затяжкой убивая легкие никотиновым ядом. Тетсуро весь пропах сигаретами, как и эта чертова допросная, со своими грязными стенами и мерцающей лампой, из-за которой Куроо никак не может уснуть. Он торчит тут уже битый час, как в одиночке, и готов лезть на стены от скуки, голода и сучьего холода, который сквозняком тянет по ногам. Кроме как курить, здесь заняться нечем, поэтому подаренная от всего сердца пачка какого-то копа пустеет со скоростью одной сигареты каждые десять минут. Тетсуро мечтает о стаканчике кофе, пускай даже самого паршивого в мире, с не растворившимся порошком на дне, и парочке бургеров. От этих голодных мыслей живот снова урчит, и Куроо тянется за очередной, закашливаясь на первой затяжке и сплевывая на пол. И ведь даже пожаловаться некому на такие дерьмовые условия. В камере и то было уютнее. Он следит за своим искаженным отражением в зеркале, зная, что за ним спрятан еще один кабинет. Черт его знает, есть там кто-то или нет, но на всякий случай Тетсу показывает средний палец своему отражению, посылая лучи всего самого доброго и светлого в пустоту за зеркалом. Только и остается, что думать и курить. Куроо размышлял обо всем, что рассказал ему детектив Тсукишима. О том, что Акитеру убили, Тетсуро не знал. Ясное дело, что торчки с такой зависимостью долго не живут, сами обычно мрут от передоза или какой некачественной дряни, но убийство придает истории других красок. Среди нарко-картелей перерезанная глотка означает только одно — Акитеру хотели заткнуть. Навсегда. Но о чем таком мог знать этот снюхавшийся парень? Тетсуро особо никогда не лез в нарко-бизнес, иногда просто зарабатывая легкие деньги, доставляя дозы по адресам. И колеса для Акитеру были одним из таких случаев. Детективу он сказал правду: виделись они раза три в каких-то притонах или в Амбаре, не особо были знакомы, скорее, просто знали о существовании друг друга. Так что ни поводов, ни мотивов убивать Акитеру у Куроо не было. Да и дело-то не в этом. Куроо не считает себя святым. Не носит рясу, зато носит за поясом пушку, а в карманах — купюры, добытые чаще всего незаконным способом. Он угонял тачки и чужих девочек, продавал наркоту и краденное, иногда разбивал о витрины чужие головы и палил во все, что движется. Но убийство для него всегда было тем, через что он не мог переступить. Акааши нажимает на курок не задумываясь; Бокуто может свернуть шею, если его довести до точки кипения; Иваизуми напичкает чужое тело пулями до состояния «пригодно для сдачи на металлолом», если Ойкаве угрожает опасность. А Куроо в четырнадцать рассказали о его предназначении, и с тех пор для него убийство — личная грань, переступив через которую, он окажется в мире, от которого бежит уже какой год. Куроо затягивается снова. Глушит в никотине остатки своих мыслей, выдыхая их из головы вместе с сизым дымом в потолок. Волноваться о том, что его могут посадить, смысла нет. Скоро все равно прибежит Ямамото, скажет пару ласковых капитану отдела, припугнет Тсукишиму ( хотя, судя по его состоянию, этот детектив уже ничего не боится) и прочитает очередную лекцию о том, как плохо красть чужие доджи и об ответственности перед какой-то там семьей. А Куроо снова его вырубит или просто пошлет куда подальше, угонит очередную тачку и вернется к мальчишке с худыми ногами и отличным рабочим ртом. Мимолетные воспоминания о Кенме и его губах на члене вместе со скрипом открывающейся двери придают Куроо желание жить. Но ненадолго. — Давно не виделись, Тетсу. — Куроо вздыхает. Ночка и так выдалась гораздой на события, давайте не будем обострять еще и утро. Если оно уже наступило. — Некомата-сан, Ямамото уже не справляется со своими обязанностями? — Некомата ни капли не изменился. Прошло лет десять с того момента, как они виделись последний раз. Седины стало не меньше, зато морщин на лице прибавилось. — Пожалейте меня, Тору я могу хотя бы ударить. — Пока ты никого не можешь ударить, руки у тебя все еще в наручниках, — смеется старый лис, кивая кому-то за дверью. Какой-то коп появляется (не иначе как ангел с небес) со стаканчиком кофе и завернутым в целлофан хот-догом, от которого тянет жареной сосиской и помидорами. Куроо едва не облизывается, когда завтрак подают ему на стол, а с рук снимают наручники, от которых запястья уже успели посинеть. — Угощайся. — Некомате приносят второй стул. Тот кивает, присаживается напротив и смотрит. Тетсуро отвечает таким же взглядом, долгим и нечитаемым, но живот предательски сводит голодной судорогой. Приходится признать свое поражение. Куроо набрасывается на еду как ошалелый, отгрызая разом пол хот-дога и обжигая небо горячей сосиской и кетчупом. — А пока ты ешь и твой рот занят, послушай меня, мальчик, — Тетсуро едва ли не давится после тихого «мальчик», запивая вставший в глотке комок кофе, — я уже стар и в твои игры играть не хочу. Думаю, жизнь тебя научила, что свои долги нужно отдавать, — что же, аппетит у Куроо теперь испорчен. Остатки теплой булки не лезут в горло. — У тебя долг особенный, долг перед отцом… — Которого я никогда не знал, — Тетсуро проходится языком по зубам и запивает свое замечание кофе, не желая ощущать его послевкусие. — Ты знаешь свою историю. — От взгляда Некоматы всегда становится неуютно. Он будто видит насквозь, чувствует каждое трепыхание сбившегося пульса и слышит каждую не озвученную мысль. — Я знаю только то, что рассказывали мне вы. Не могу быть уверенным в правдивости слов человека, которого я видел пару раз за свою жизнь. — Тетсуро знает свою историю, знает все наверняка, но детская обида брошенного мальчика, запертого в захудалом гниющем городе и чужой семье, не проходит даже спустя пятнадцать лет. В четырнадцать Широро Тетсуро узнал, что его настоящая фамилия Куроо. И что, произнеся вслух свою фамилию, ему на плечи падает груз, весом в сотни трупов и тонны крови, в которой ежедневно тонет весь Амбар. Но свою историю нужно знать, в этом Тетсуро не сомневается.***
Центральный округ пестрит большими городами, как аляпистое платье безвкусным принтом. У каждого города, как и у каждой игральной карты, есть свое достоинство. Шестерки, Восьмерки, Десятки — подальше от центра, на оголодалых пустынных окраинах, обносимые песчаными ветрами соседнего округа. Растеклись по трассам к центру, прячущие в своих придорожных барах и мотелях всех заплутавших в поздний час. Вальты, Дамки и Короли — это длинные и узкие районы Красных фонарей, обнесенные старой кладкой здания, какие-то достопримечательности, до которых никому нет дела. А над всей этой карточной игрой, Тузом козырной масти, — Центр, захлебывающийся в лазури неоновых красок, задыхающийся в бетоне небоскребов, скользящий по улицам автомагистралями, похожими на вывихнутые конечности, искривленный позвонками побитых тупиков, тонущий в истеричной музыке клубов и дешевой роскоши борделей. Центр — это тысяча с лишним квадратных километров лабиринта, из которого только два выхода: Амбар и Уроборос, но выход не означает свободу. Центр разодран, как старая тряпка, на два огромных куска, неравномерно, но по заслугам. Амбар — это кладбище добродетеля, подпирающий своими боками юго-восточную сторону Центра, взращенный на парах свежей крови и поднявшийся над всем городом по кокаиновой дорожке. Амбар бьется в припадках от передозов, стреляется в подворотнях краденными стволами и стонет наигранными визгами шлюх на замшевых диванах в вип-комнатах. Амбар — детище Куроо Изаму, любимца всех прокаженных, брошенных и униженных этим городом. Уроборос порочным или порочащим кругом оплетает предплечье всех, кто переступает за порог бара. Западный выезд из города, замкнутый длинными кольцами автомагистралей — самым опасный клубок змей, пожирающих не только самих себя, но и все, что полезет в глотку. Бар Уроборос — это место, где ты вряд ли найдешь свое начало, но конец будет тебе обеспечен. Дайшо Такаши не любил возиться с мелочью вроде наркотиков или проституток, а метил куда выше, например, в зятья к мэру города. Ни Куроо, ни Дайшо не имели точек пересечения, по большей части игнорируя присутствие друг друга в городе, поделив между собой территории еще когда были главарями мелких уличных банд. Пока условленные договоры не нарушались, они забывали о существовании друг друга. У Дайшо Такеши был широкий круг влияния в городе, но все это – неустойчивое и шаткое, временное. В преступных кругах уважение тяжело заслужить, но легко потерять, – по щелчку пальцев кого-то, кто круче тебя. Но вот политика имеет куда более весомое значение в мире. Стоит только сесть на нужное кресло, и перед тобой открываются неограниченные возможности. Оставалась только самая мелочь — сесть в это кресло. Мэр города был человеком в возрасте и в вечных сомнениях, подыскивая достойную пару своей дочери уже который год. А Дайшо умел рассеивать любые сомнения, особенно насчет себя. Брачный договор был заключен довольно быстро, по условиям которого Некомата Хана в течение двух месяцев должна была стать женой Дайшо, а взамен Такеши отдает все территории Уробороса правительству. Сделка была заключена, но не состоялась. Куроо Изаму уже давно когтистыми лапами забрался в сердце девушки и оставил пару отметин на ее шейке. Свадьба и правда была запоминающейся. О ней говорил весь округ и далеко за его пределами. Вместо праздничного салюта город разорвало от автоматных очередей, разбивших все вазы с цветами и искалечивших огромный свадебный торт, превратив его в кусок бисквита, напичканного патронами так же, как и множество других гостей. Пока Дайшо лежал с простеленной ногой, Куроо унес его невесту на своем плече, оставив истекать кровью в одиночестве под венцом. Центр погряз в войне. Война за территории — пережитки прошлого, война за влияние — до первой удачной сделки, война из-за задетой гордости — до последней капли крови. Город купался в дождях и изувеченных трупах, подворотни превратились в места боен, в которых за ночь можно было найти десятки тел. Война затягивалась на долгие месяцы точно так же, как удавка затягивается на шее висельника. Центр стал похож на чахоточного больного, кашляющего перестрелками по всем районам, оставляющего кровавые разводы на стенах высоток, в ночном неоне выглядящих как рисунки ополоумевшего авангардиста. Новость полоснула город, как лезвие по венам. У Куроо Изаму родился сын. Новость полоснула город по венам, а Дайшо — по горлу, и он заходился в кровавом гневе и чесоточной обиде, проклиная всех богов и им же поклявшись отправить всю чету на тот свет. Куроо дураком не был. Он догадывался, что Дайшо скоро пройдется по его жизни своим апофеозом мести, и заключил договор с Некоматой Ясуфуми. Он пообещал сделать мэра ставленником на свое место, отдавая в его распоряжение все территории и Амбар, пока его сын, Тетсуро, не повзрослеет и не примет на себя ответственность за бизнес. Некомата пошел на сделку, учитывая, что речь шла о его единственном внуке. Дайшо свое обещание перед богами исполнил. В токсично-зеленом неоновом свете, исходящем от огромной вывески Уробороса над баром, отлично смотрелись два тела с круглыми дырками во лбах. Но выпустить последнюю пулю у него не хватило сил. Маленький комочек, завернутый наспех в какую-то простынь, вопил на всю улицу, что есть сил на руках у мертвой матери. Так на свет появился Дайшо Сугуру. Настоящий Куроо Тетсуро час назад как покинул пределы центра, выезжая на побитую старую трассу, ведущую в родной город отца, — город N. Некомата сделал все, чтобы Такеши не узнал о подмене. Он сменил внуку фамилию, увез подальше от гадючника, запер в чужой семье и велел ни о чем не рассказывать мальчику. Единственное, что он оставил себе от внука, — это право на усыновление, чтобы иметь полную возможность владеть его жизнью до совершеннолетия. О том, что Некомата усыновил мальчишку, не знал никто. Дайшо Такеши прожил недолго. Его заказал сам Некомата, в полной мере отомстив за убийство своей дочери. А Сугуру велел отправить в тот же город, только фамилию оставить прежней. Дайшо Сугуру далеко не сразу понял, почему весь город N смотрит на него с таким презрением. Но свою историю Сугуру, как и Тетсуро, выучил отлично. Тетсу рос в захолустном городке на отшибе мира, не особо заботясь о своем будущем. Город N был нарывом на территориях Западного округа, граничащим вплотную к Центральному и подхватившим его заразу, принесенную ветрами с пустынь. Эта едва заметная точка на карте стягивала в себя весь сброд, которому нужно было укрыться от большого мира или просто больше некуда было податься. Пару убийств за спиной? Двери наших баров для тебя всегда открыты. Подсаживаешь людей на наркоту? В нашей забегаловке тебе подадут отличный персиковый пирог. Скрываешься от копов? Номера наших мотелей всегда свободны, не обращай внимания на красные разводы на простынях — всякое бывает. Город гнил, и Куроо гнил вместе с ним. Слушая байки старых наемников, воруя сигареты из-за прилавков магазинов, угоняя чужие машины для развлечения, разбивая голову в драке Дайшо Сугуру или получая хороших пинков от Яку Мориске. Тетсу жил этим городом, пока тот вытягивал из него все хорошее, доброе и честное. В тот день на улице стояла духота. Пустыня спекалась под июльским солнцем, а тени прятались от зенита, лишая последней возможности не изжариться под прямыми лучами. Тетсу четырнадцать. Он собирает старый мопед, притащенный домой чуть ли не со свалки, но зато собственный, который не придется выпрашивать у родителей. Он хлещет пиво из жестяной банки, которое Бо урвал из отцовского холодильника, и вытирает футболкой лоб, измазав тот в мазуте. Бокуто торчит рядом, покуривая сигареты и наслаждаясь легким опьянением от парочки глотков. В старом гараже пахнет табаком, бензином и потом. Тетсу уверен: так пахнет взрослая жизнь. Мама зачем-то зовет домой, и приходится снимать майку на ходу, залетая в свою комнату за жвачкой, и искать что-то, не провонявшее сигаретами и пивом. В гостиной какой-то старик улыбается по-хитрому, внимательно смотрит, и Тетсуро становится не по себе от этого взгляда. Старик говорит, что его зовут Некомата Ясуфуми и что он его дедушка. Ну, дедушка Тетсу. Хотя мама всегда говорила, что его дедушка погиб в аварии. Как-то странно. Тетсу не верит. Присаживается напротив за стол, тянется за газировкой в стакане, от нее тянет ежевикой, а пузырьки щиплются в носу. Через пару глотков газировка пойдет носом, а Тетсуро закашляется от сказанной фразы: — Твоя настоящая фамилия — Куроо. Твоего отца звали Изаму, а мать Ханой. Она была моей дочерью. И Тетсу узнает все. Оказывается, вся его жизнь — одна сплошная подделка. Фальсификация. Оказывается, Широро Тетсуро и вовсе не существует, а вместо него есть некий Куроо Тетсуро, наследник Амбара и целой преступной организации, о которой так много шептались на улицах. Тетсу помнит рассказы о горах трупов, о неоново-красных буквах Амбар, отливающих на мокрых дорогах Центра кровью, и о зеленом Уроборосе, таком же круглом, как дырка во лбу всех его врагов. Тетсу четырнадцать. Он всегда думал, что у него есть заботливая мать и строгий отец, но, оказывается, в действительности у него есть только лучший друг — Бокуто Котаро, который был его другом по-настоящему, а не потому, что ему так кто-то сказал. Тетсуро не хочет быть тем самым Куроо, о котором он так много слышал, поэтому он становится просто Куро. Просто «черным», обычной «тенью», которую никто не сможет поймать и заставить занимать какой-то там пост и нести какую-то там чертову ответственность. Теперь Тетсу знал свою историю. А когда знаешь, от чего бежишь, — бежать становится проще.***
— На этот раз ты вляпался по-крупному, — Некомата совсем по-старчески поджимает губы, напоминая недовольного результатами учителя, но Тетсуро никогда и не стремился в «отличники», — на кой тебе понадобилось убивать того наркомана? Да еще и так небрежно. — Дедушка, смотрю, возраст все-таки сказался на твоей памяти, — признание родства всегда давалось нелегко, но раз его назвали «мальчиком», то пускай этот самый мальчик и разговаривает со своим дедом, — я ведь лично перед тобой поклялся, что в жизни никого не убью. Не хочется как-то взаправду становится тем, кем меня все считают. — Куроо сложно заставить нервничать, но от нахождения в запертом помещении наедине с Некоматой становится откровенно не по себе. — Ты должен был явиться ко мне как только тебе стукнуло восемнадцать, но я решил дать тебе еще пару лет свободной жизни, — старик выбивает пальцами по столу дробь. Тетсу тянется за сигаретой. — Не кури при мне, — серьезно? — И чем ты мне отплатил? Десятилетним марафоном по всем округам? Тебе самому не надоело быть вечно загнанным в угол? — Я и так и так буду загнан в угол. Либо вами, либо вашими псами. Лучше уж иметь иллюзорное чувство свободы, чем лишиться ее совсем, — Куроо насильно запихивает сигарету обратно в пачку, ломая ее пополам. Да и хрен с ней. — Любишь же ты пререкаться, как и твой отец, — Некомата тяжело вздыхает, устало закрывая глаза. Кажется, этот разговор тоже не приносит ему удовольствия. — Без моей помощи ты не выйдешь отсюда. Судя по твоему делу, тебе светит от пятнадцати до пожизненного, в зависимости от того, насколько зубастым попадется прокурор. — Старик открывает глаза. От колючего взгляда у Тетсуро скоп мурашек встает в горле и никак не проглатывается. — Я снова предоставлю тебе выбор: либо ты отправишься на нары и я позабочусь о том, чтобы тебе устроили теплый прием, либо сядешь в удобное кресло и получишь все привилегии главаря. Я даже разрешу тебе приютить того мальчишку, которого ты с таким рвением отобрал у Тендо. Он, кстати, передает тебе большой привет и просит вернуть какую-то куртку. Куроо откидывается на спинку, складывая руки на груди. В ответ Некомате он дарит тишину.***
Тсукишима исходит на нет. Ходит по коридорам тенью, стучит каблуками по раздробленному кафелю, бездумно кивая головой всем встречным. Он ищет в своей голове ответы — не находит и снова дает круг по этажам участка, гуляя по лабиринтам собственных извилин. Мысли роятся скопом, бьются в уставшем сознании, прогоняя подступающую дремоту и усталость. Тсукишиме бы выпить кофе и просто отдохнуть, но вместо этого он штурмует лестничные проемы, пропахшие табаком. Среди побочных, ненужных и бесполезных бьются две мысли, и одна из них и вовсе не должна существовать: как посадить Куро, если он Куроо, и виновен ли он на самом деле? Чем больше Тсукишима борется со второй, тем больше находит доказательств своей неправоты и потерянного времени длиной в два года, упущенных в никуда. Он гонит все это прочь, отчетливо вспоминая лицо Куро на видеозаписи. Кто поверит в его детские отговорки? Каким неудачным стечением обстоятельств тогда для Куро стала смерть Акитеру, если брата убили ровно в тот момент, как этот придурок покинул его дом. Нелепица. Тсукишима сворачивает на третий этаж, не чувствуя усталости в ногах, из физических болей ощущая только головную. Но это у него хроническое. На выходе с лестницы он едва ли не сталкивается в дверях с Ушиджимой, выглядящим, кажется, не менее уставшим. — Я как раз тебя искал. — Капитан кивает, мол, иди за мной, возвращаясь обратно в потемки коридора. — Почему не берешь трубку? — Не помню, где оставил телефон, — Тсукишиму передергивает оттого, как звучит его собственный голос. Тошнотворно жалко. Медленно, но верно подступает разочарование в самом себе. Поспешите и успеете на представление, как Тсукишима Кей хоронит себя заживо. — Ямагучи уже хоронить тебя собрался, весь отдел на уши поставил. Я сказал тебе зайти позже, а не пропадать на час. — Ушиджима по пути заглядывает в соседний кабинет секретаря. — Гошики, сделай два кофе, — в ответ Тсукишима слышит активное «сейчас все будет». — Некомата сейчас беседует со своим приемным сыном или внуком, я так и не понял, кем этот Куро ему приходится, — дверь натужно скрипит, петлями проходясь по оголенным нервам Кея, или же это у него сработал защитный механизм от упоминания раздражающего прозвища. — Расскажи мне, что ты из него вытащил? — Ничего толкового. Он подтвердил, что был в доме Акитеру. Передавал ему наркотики от поставщика, и что они были номинально знакомы, но поводов и мотивов убивать брата у него не было. — Тсукишима заваливается на стул, только сейчас ощущая, как у него гудят ноги. Кажется, он настолько устал, что даже сердцу тяжело перегонять кровь по венам. В кабинете капитана душно и хочется на улицу, постоять пару минут под дождем, чтобы хоть немного охладить голову. — Если верить его показаниям, то единственное, за что мы можем его посадить, — это распространение. Но это даже не наша юрисдикция. — А мы можем его посадить? — Губы дергаются в нервной усмешке. Тсукишима убирает очки на голову, массирует зудящие виски пальцами, пытаясь хоть немного снять напряжение. — Посадить-то можно кого угодно, только вот чего это будет стоить? — Ушиджима прикрывает зевок ладонью. За все годы службы Кей впервые видит капитана таким вымотанным. Дверь за спиной снова скрипит, впуская в кабинет Гошики и бодрящий аромат свежего кофе. Чашечка кажется Тсукишиме слишком маленькой, никакого толка от нее: ни взбодриться, ни утопиться. Кофе обжигает язык и глотку, заставляя прослезиться и закашляться, но Гошики стоит отдать должное — кофе вышел очень вкусным. Ушиджима не успевает поднести чашку к губам, как по кабинету разносится трель звонка. Кей видит, как нервозно капитан возвращает чашку на стол, разливая на пальцы горячий кофе. — Капитан убойного отдела, Ушиджима Вакатоши. — Тсукишима слышит только тихое шипение из трубки, но, судя по лицу Ушиджимы, это шипение его чем-то очень удивило. — Ойкава Тоору? Чем обязан? Пальцы начинают мелко дрожать, и Тсукишиме приходится поставить чашку на стол. Упоминание об Ойкаве вызывает примерно такой же импульс раздражения, как и упоминание о Куро. И с тем, и с другим Кей виделся всего раз, но и этого ему хватило, чтобы заразиться каким-то особым вирусом непереносимости этих двоих. Сколько еще друзей Куро должен принять участок, чтобы окончательно свести Тсукишиму с ума? Кей замечает беглый взгляд Вакатоши на себе. Капитан тянется к телефону, нажимая на кнопку громкой связи. По кабинету проносится знакомый насмешливый голос: — Помнишь меня, детектив-чан? — У Тсукишимы перед глазами всплывают недавние образы. Вот замшевый диван, на нем Ойкава с хищной ухмылкой, а в углу верным псом сторожит «Ива-чан» с пушкой наперевес. — Пока ты рылся в старых архивах школы, копая совсем не в том направлении, я занимался делом, которое тебе оказалось не по зубам. — Вы говорите о деле Куро? — Я говорю о деле, которое ты присвоил Куро, — судя по шумам, доносящимся из динамика, Ойкава находится на оживленной улице. Слышен стук дождя о кровлю и забивающий ветер. — Хочешь узнать имя настоящего убийцы брата? — Это смешно. Вы пытаетесь сбить меня со следа? Насколько я знаю, вы находитесь с Куроо Тетсуро в весьма близких отношениях, так с чего мне вам доверять? — На замечание Тсукишимы Ушиджима уверенно кивает. Верить всему, что говорят тебе по телефону, да еще и такой подозрительный тип, как Ойкава Тоору, — верх непрофессионализма. — О, хвастаешься тем, что узнал фамилию Тетсу-чана? И как тебе? Полегчало? — в динамик бьется тихий ребяческий смех, который никак не вяжется с образом Ойкавы. — Уверен, что нет. Ну так что, мы будем продолжать играть в обвинителя и защитника или перейдем ближе к делу? — Ойкава, если тебе есть что сказать по делу — не тяни. — Ушиджима напрягает плечи, Кей замечает интерес в глазах капитана. Неужели он верит этому информатору? — Кто это у нас подал голос? Известный капитан Ушивака-чан? Ты так тихо себя вел, что я было подумал, что ты решил нас оставить с детективом наедине. — Ближе к делу, Ойкава-сан. — Прежде чем вцепиться мертвой хваткой в Куро, ты хотя бы пытался пробить поставщиков наркотиков Акитеру? — голос Ойкавы стал серьезнее. В памяти всплыл его цепкий взгляд, от которого одновременно становилось тошно и страшно. — Если нет, то я разочаруюсь в тебе еще больше. — На найденном в доме пакетике наркотиков были только отпечатки Акитеру и Куро, искать в этом направлении было бессмысленно. — Бессмысленно — это держать тебя на месте детектива. У Акитеру был постоянный поставщик, очень давно работающий в том районе. Стоило просто немного поработать под прикрытием, чтобы об этом узнать. Но ты, видимо, слишком горд, чтобы марать свои руки нечестными сделками. Но в чем-то ты прав, искать в этом направлении было бессмысленно. — Тогда к чему весь этот монолог? — Это выводило из себя. Уверенность в голосе Ойкавы, не подкрепленная ни единым доказательством, выглядела нелепо. Но, кажется, голос на том конце провода так не считал. — Тогда я решил вернуться к началу и поступить как настоящий детектив, так же, как это должен был сделать ты. — Дождь усиливается. Тсукишима неосознанно бросает взгляд на окно, отчетливо замечая начинающийся ливень. Невольно в голове пробегает мысль, что Ойкава совсем рядом. — Я просто решил подумать, какие мотивы могут быть у убийцы? Ведь эта самая первая мысль, которая посещает детектива при расследовании. Мотивов может быть множество, но будем мыслить локально: Акитеру — законченный наркоман. Среда, которая его окружает, — это нарко-бизнес. Ему перерезали горло, его заставили замолчать. Вывод: что такого мог знать снюхавшийся наркоман, что его решили за это убить? — Ойкава, ты не лекции читаешь, а даешь наводки на раскрытие преступления. Давай короче, — капитан нервозно пьет остывший кофе. Кей тоже хочет сделать пару глотков — в горле совсем пересохло — но не может сдвинуться с места, улавливая связь в каждом сказанном слове Ойкавы. — Кто-то должен читать твоим подчиненным лекции, раз ты сам этого не делаешь. И я вам не наводки даю, а раскрываю преступление, с которым твой отдел возился два года. — Если Акитеру что-то знал, но никому об этом не рассказывал, какой толк был в его убийстве? — А с чего ты взял, что Акитеру не хотел ничего рассказывать? Возможно, он просто не успел. К тому же, его брат — коп. Опасная комбинация. И еще один факт недалекому детективу: за последние два года таких убийств было, как минимум, пять, и вот вчера — шестое. Ты когда-нибудь слышал о Дайшо Сугуру? — Ушиджима едва ли не давится кофе, с грохотом возвращая чашку на стол. — Дайшо мертв? — Кажется, единственный, кто не знал этого самого Дайшо, был Тсукишима. — Да. — Ойкава на секунду замолкает. В кабинете повисает механический шум дождя из динамика, сливающийся с настоящим за окном. — Убийство Дайшо окончательно подтвердило мои догадки. В его смерти, как и в смерти Акитеру два года назад, виноват местный нарко-отдел. А если быть точнее — специальная опергруппа, под командованием Укая Кейшина. Чтобы раздобыть для тебя эту информацию, я пожертвовал жизнями двух людей, будь благодарен хотя бы им. Если бы Тсукишима стоял, он бы непременно рухнул на пол. Одна единственная мысль почти дефибриллятором возвращает к жизни измученный мозг: складывается. Дышать становится тяжело, в кабинете совсем не хватает воздуха; хорошо бы открыть окно, а лучше разрушить стены; Кей глубже вдыхает носом, выдыхая через рот — это должно помочь успокоиться, но не помогает. Складывается. Картиной, мозаикой, пазлом, простой головоломкой для детского сада. Он хватается пальцами за край стола, чтобы совсем не рухнуть со стула, потому что голова идет кругом и, кажется, вот-вот свернет ему шею. Голос Ушиджимы звучит как в вакууме. Глухой и далекий. Картинка складывается. Кей ломается. — О чем узнал мой брат? — голос хрипит, едва не срывается, то ли на крик, то ли на полушепот — не разберешь. — Изымаемые спецгруппой наркотики не уходят в отдел на уничтожение, а остаются на дальнейшую продажу, а вместо них в отдел поступает подделка или более дешевые наркотики. У Укая самый масштабный нарко-картель в стране. И об этом узнал Акитеру, — слышен щелчок зажигалки и глубокий вдох. Ойкава курит. — Ты понимаешь, что сейчас даешь показания против полицейского? — Ушиджима задает вопрос с другого конца кабинета, наполняя стакан водой из кулера. — У меня есть свидетель, которого вы поможете мне спасти, если поторопитесь. — Поторопимся куда? — В Центральный штаб нарко-отдела.***
Бокуто чувствует себя неловко перед трупом, лежащим у его ног. С одной стороны, если эта пуля предназначалась ему — парень умер за зря, с другой — если пуля все-таки прилетела по назначению, то получается, что он все равно помер из-за Бокуто. В общем, сидеть в одном кабинете с трупом, когда не можешь даже пошевелиться, — не самое увлекательное занятие. Все ребра ноют, будто их разом сломали с одного удара битой. Швы лопнули, снова заливая футболку кровью из незаживающей раны. Бокуто думает: «Да сколько можно?». За последние три дня он потерял слишком много крови, вот-вот — и потребуется переливание. Горло все еще дерет от сушняка, а в ушах — глухой шум. Голову ведет как после трех шотов водки не закусывая, а вероятность потери сознания равна вероятности мгновенной смерти у парня с пулей в черепушке. Зыбкая темнота сковывает сознание, и Бокуто почти проваливается в нее, в последний момент слыша знакомый голос где-то на грани собственного дыхания. — Выглядишь дерьмово, — примерно так же Котаро себя чувствует, — давай, приди в себя, у меня нет времени с тобой сюсюкаться, — Бокуто и сам хочет очнуться и наконец покинуть эту липкую темноту, но веки не хотят подниматься, а тело — двигаться. Сквозь пелену агонии, что крошится ноющей болью в голове, Бокуто чувствует холодные и влажные ладони на щеках, от которых почему-то тянет дождем и улицей. Холод дарит успокоение, но только на секунду. Темнота тянет за ноги, как зябкое болото: чем больше прикладываешь сил к сопротивлению, тем больше погружаешься на дно. Что-то прохладное летит в лицо, будто его выкидывают под ливень. Бокуто проводит языком по губам: вода! — Воды, — голос хрипит, ни черта не разберешь. Котаро и сам не уверен, что произнес это вслух, скорее, это всего лишь измученный внутренний голос. Голову запрокидывают назад, и Бокуто кажется, что его лишили последней опоры. Голова идет кругом внутри самой головы. Такое вообще возможно? Напоминает бэд-трип от самых паленых марок, которыми они с Куро закидывались еще по-детству. По гортани растекается прохладная вода, и Бокуто едва не захлебывается ей, начиная заливисто откашливаться. Но инстинкт самосохранения все же срабатывает, выбрасывая Бокуто из болота темноты. Глаза режет серым болезненным светом. Бокуто жмурится, рассеченная бровь начинает неприятно пощипывать. — Ты меня слышишь, Бокуто? — Ойкава? — Правый глаз едва открывается, первые секунды фокусируя картинку. Бокуто пару раз быстро моргает одним глазом и действительно видит почти перед самым носом лицо Ойкавы. В прошлый раз, когда он приходил в сознание, он видел Акааши, напоминающего ангела, а вот Тоору, с опухшим фиолетовым синяком под глазом и разбитой губой, ангелом было назвать сложно. — Как ты здесь оказался? — Выполняю просьбу твоего бойфренда и вытаскиваю твою задницу из дерьма, — Ойкава быстро отстраняется, роясь в карманах своего пальто, — хотя изначально это не входило в мои планы. — Какого еще бойфренда? Я тебя так сильно приложил, что ли? — Тоору заходит за спину, и Бокуто от этого не по себе. Ойкава один из тех людей, которого лучше всего держать в поле своего зрения. Ножи в спине — это по его части. Что-то тихо щелкает, и с ободранной кожи запястий валятся наручники. — Ох, сука, как же хорошо. — Котаро свободно разводит руки в стороны, разминая ноющие плечи. — Я думал у вас с Акааши роман? Нет? — Ойкава подходит к окну и кому-то машет. — И то правда, зачем Кейджи-чану западать на такого простака, как ты? — Давай я сначала немного приду в себя, а потом ты будешь меня бесить. А то я настолько без сил, что даже ударить тебя не могу, — и это правда. Хочется свалиться замертво рядом с этим трупом и проспать пару суток. — Давай мы сначала отсюда уйдем живыми. Ива-чан, как у тебя дела? — Бокуто сгибает и разгибает ноги под столом, проверяя их работоспособность. Ощущение, будто все тело набили ватой. Котаро больше напоминает себе мягкую игрушку, чем человека. Такую, побитую жизнью плюшевую сову. — Продержись еще немного. Скоро должно прибыть подкрепление. — Какое еще подкрепление? — Бокуто поднимается со стула, упираясь ладонями в стол. — Что вы тут устроили? — Во-первых, вытаскиваем задницу очень важного свидетеля, — Ойкава достает из нагрудника хеклер, греющим уши щелчком снимая с предохранителя, — во-вторых, я закрываю дело убойного отдела, за которое мне хорошо заплатили, — хеклер скользит по гладкой поверхности стола, ударяясь рукоятью о ладонь Бокуто. — Что с коридором, Акааши? — от упоминания Кейджи у Бокуто невольно дергаются плечи. Хочется даже улыбнуться, но челюсть слишком болит. — Давай, Бо, нам пора. — Так Акааши правда здесь? — Хеклер знакомой тяжестью оседает в ладони. Бокуто упирается спиной о дверной косяк, пока Ойкава аккуратно выглядывал в коридор. — Да не тяни ты, просто выходи, — Котаро выталкивает Тоору из кабинета, наваливаясь на него грудью. — Если Акааши здесь, я хочу его поскорее увидеть. — Для начала ты дашь показания в убойном отделе против Укая и расскажешь обо всем, о чем вы щебетали сегодня, — Ойкава нервно поправляет пальто и проходит мимо, пихая Бокуто в плечо. — Потом мы убедимся, что придурка-Куро отпустят, а дальше — делайте что хотите. Коридор тянется длинной линией, немного уходя из-под ног, — Бокуто все еще штормит от резких движений, — врезаясь в белую дверь с табличкой «пожарный выход». Внизу эхом разносится шум перестрелки и чьи-то крики. От этого гама подскакивает адреналин, Бокуто сильнее сжимает в ладони хеклер. — Кстати, Ойкава, — до лестницы еще пару метров; идти в сопровождении звуков перестрелки не хочется, — кто тебе заплатил за Куро? — Изначально мне платили не за него. Некомата давно был обеспокоен масштабным распространением наркотиков по Центру, учитывая, что за этот товар он не получал ни копейки. Он просил меня узнать, кто стоит за этим картелем, а дело Тетсу-чана всплыло само по себе. — Они тормозят у двери, прислушиваясь. За ней — тишина. Кажется, Иваизуми отлично справляется с ролью наживки. — Когда я рассказал об этом Некомате, он поручил мне это дело, накинув сверху двойную цену. Бокуто с ноги выбивает дверь, нарываясь на нервный цык от Ойкавы. — Никогда не понимал, почему Некомата так печется о бро. Не, ясное дело, что он его внук и все такое, — шаги гулко отскакивают от стен, эхом врезаясь в потолок, — но иногда он прям перегибает палку. — Тетсу-чан не только его внук, но и наследник Амбара. К тому же, думаю, что этим расследованием он хотел проверить, переступил Куро через свою же черту или остался при своих принципах. Если бы Куро на самом деле завалил того торчка, Некомата надавил бы на это, вынудив внука занять свое место. — Этот старик умеет добиваться своего. Бокуто резко тормозит. На пару пролетов ниже — скрип двери и чей-то топот. Кажется, теперь их черед вытаскивать стволы. Котаро хватает Ойкаву за шиворот и тянет за собой, поднимаясь обратно на этаж выше. В тухлом красноватом освещении по стенам бегут чужие тени. — Давай выше! Он на третьем! — Чужой голос скалится эхом. В этих узких лестничных проемах ни развернуться, ни сбежать. Это как запереть самого себя в тесном гробу и кричать, чтобы закапывали. Бокуто готов палить по теням: все равно больше ни хрена внизу не разберешь, но опускает ствол дулом вниз, просовывая руки между решетками. Хоть какой-то шанс прицелиться. — Акааши, нас перекрыли между этажами, — шипит рядом Ойкава, нервно махая своим глоком по лестнице, — что на крыше? Как Ива-чан? Бокуто не слышит ответа и ему жаль. Голос Акааши всегда такой спокойный, а спокойствия им как раз сейчас не хватает. — Понял. Бокуто, давай на крышу, там нас прикроет Акааши, — у Ойкавы знакомая нервная улыбка, наверное, самая искренняя среди остальных его оскалов. Последний раз он видел ее, когда они дрались с Иваизуми. Видимо, дела у них совсем плохо. Кажется, шум их собственных шагов звучит громче падающих камней. Снизу подгоняют чужие голоса: — Давай живее, он удирает! Бегать по лестницам всегда тяжело. Бегать по лестницам с открытой раной, ватными ногами, болящей головой и, возможно, сломанным ребром — в разы тяжелее. Но адреналин подстегивает, рвется в крови вспышками и холодит спину чужими шагами. Еще один пролет с одышкой и очередным почти-приступом удушливого сушняка. Бокуто слышит, как снимают с предохранителя чужой пистолет, и первый выстрел разрывает перепонки эхом, оставляя дырку в стене. Еще один пролет — сколько здесь блядских этажей? — Бокуто слышит свой собственный хрип. Ойкава почти на пять ступенек выше и быстрее, каждый раз оглядывается, проверяя то ли его, то ли сколько им осталось жить. Кажется, недолго, потому что Ойкава прибавляет в беге. Бокуто думает: «А может черт с ним?». Сейчас бы как остановиться, да как выпустить всю обойму в эти тени, а самому погибнуть героической смертью, спасая жизнь Ойкаве. Бокуто думает: «Ну нахер». Будь это кто угодно, но не Ойкава, он бы так и поступил, а спасать жизнь Тоору — может быть, когда-нибудь, но точно не сегодня. Перед глазами спасительная дверь, Бокуто даже готов присвистнуть, мол, неплохая пробежка, давно таких не было, и лучше бы не, но Ойкава сходу выпускает пару пуль в замок, выбивая дверь ногой, не давая Бокуто и секунды перевести дух. Дождь хлещет, забивает в глаза так, что ни черта не разберешь. По резинчатому настилу крыши разбросаны лужи, и Бокуто вступает в одну из них, полностью промочив кроссовок. За дверью, совсем близко, чужие крики. Бокуто вскидывает пушку, совсем не разбирая, куда целиться. Первый ложится на землю сразу, стоит только высунуться из дверного проема. Второй, спотыкаясь о ноги первого, делает не больше шага, прежде чем встречается лицом с резиной. Третьего пуля находит рядом с первым. — Отличная работа, Кейджи-чан, — Ойкава снова салютует соседнему зданию. Бокуто валится на крышу, прямо в лужи, чувствуя, как прощается с последними силами. — Бо, нам пора вниз. Убойный отдел уже здесь. — Он может пойти к черту. — Но прежде ты дашь им показания, иначе твой бро сядет лет на двадцать. — Засранец Ойкава пинает Котаро в ногу. — Кейджи-чан, заставь его подняться. — Тоору молчит с секунду, а затем прыскает от смеха. — Бокуто, Кейджи-чан говорит, что если твои швы снова разошлись, то он готов добить тебя прямо сейчас. — Смерть от рук Акааши — лучшее, на что я мог рассчитывать. — А что насчет поцелуя? — Согласен, мне еще очень рано умирать. — Бокуто перестает ровняться на лужи, поднимается — немного отрывисто, с болезненными гримасами на лице, — и громко чихает, так, что, кажется, закладывает в ушах даже у Ойкавы. — Тебе не обязательно быть здоровым. Просто не умри, пока ты мне нужен. Бокуто ненавидит треклятые лестничные проемы. Теперь они бегут вниз, и тошнит от ступенек сильнее, чем от американских горок. Раз. Два. Три. Четыре. Пять. Бокуто сбивается на пятидесятой, сам не зная, на черта он вообще их считает. Ойкава стучит каблуками по кафелю и снова впереди на пять ступенек. Если он каждое утро не бегает марафон, то Бокуто не понимает, откуда в нем столько сил. На втором этаже все четче режут по ушам звуки перестрелки. Неравномерные очереди с секундным затишьем напоминают сердцебиение, которого Бокуто, кажется, вот-вот лишится. — Давай на улицу, а я проверю, как там обстоят дела. Ива-чан не отвечает, — Ойкава тормозит у развилки из двух дверей. — Если там нужна наша помощь, мой ствол лишним не будет. — Да черт с тобой, мне нужно знать, что с Хаджиме. — Ойкава едва ли не вылетает под пули. Бокуто прижимает его к стене, спасая, как минимум, от ранения в ногу. — Опусти! — Остынь. Никому лучше не будет, если ты тут сдохнешь. — Котаро держит Ойкаву за шиворот пальто, выглядывая из-за угла, и пытаясь разобрать кто где и вообще за кого воюем. Кажется, они успевают на кульминацию. Конечно, как такое шоу могло пройти мимо них? Укай выглядывает из-за соседней стены, отстреливаясь от омоновцев, вероятно, убойного отдела. Задачка довольно проста: макушка Укая перед самым носом, у Бокуто в руках хеклер, и продырявить ему затылок — дело одной секунды. Он даже успевает навести ствол, но кто-то решает эту задачку за него. Стоит Укаю только высунуть голову из укрытия, как пуля входит прямиком в лоб, отбрасывая его куском мусора на пол. Бокуто даже немного обидно. — Ну хоть какая-то польза от этого детектива, — Ойкава буквально выныривает из-под руки Бокуто, выглядывая за угол. — Главное, чтобы они не перестреляли его подельников, иначе подозреваемых совсем не останется. Бокуто смотрит на дырку во лбу Укая. Такую же круглую и ровную, как и во лбу у Терушимы. Бокуто думает: «Квиты», — и хлопает за собой дверью.***
— Твое молчание можно принимать за согласие? Тетсуро смеется и тянется к пачке, выуживая сигарету. Плевать хочется на запреты Некоматы и на него самого. Зажигалка клацает, делает сальто в пальцах, с громким шлепком возвращаясь на стол. От сигарет тошнит, но Куроо не привык вести серьезные разговоры без табака. В нужные моменты он позволяет тянуть паузу, а еще неплохо помогает думать. — Мое молчание можно принимать за молчание, — и откуда только пошла эта дурная фраза «молчание — знак согласия»? «Молчание — золото» — вот с этим Тетсуро согласен, особенно, когда рядом Бокуто. — Твои методы запугивания на меня не действуют. Хочешь засадить меня — просто щелкни пальцами. У детектива, притащившего меня сюда, уже есть готовое дело. Хочешь усадить на свое место — можешь не стараться. Этот диалог закончится ничем. — Ты отказываешься от моей помощи? — Некомата устал. Это видно по его ссутуленным плечам и тяжелым мешкам под глазами. И виной тому то ли бессонная ночь, то ли образ жизни. Куроо кидает взгляд на свое отражение: они чем-то похожи, и от этого тошнит сильнее, чем от сигарет. — Я все равно выйду отсюда. Скорее всего, сегодня, но, может, для профилактики продержишь меня в одиночке пару дней. — Тетсуро смакует послевкусие сигарет, выдыхая ровный столб дыма в стол. Придвигается чуть ближе, почти повисая на локтях над столом. — Я ведь твой единственный внук, каким бы неблагодарным мудаком ни был. — Засранец, — Некомата улыбается, тяжело вздыхая, — не нужно было давать тебе свободу, но я хотел, чтобы ты вырос со своим мнением и принципами. — Я таким и вырос, дедушка. — Если я ничего не сделаю, меня перестанут уважать, ты же знаешь. Не могу найти управу на собственного внука, так как могу держать весь город? — Некомата горбится еще больше, превращаясь в совсем немощного старика, невозможно уставшего и измотанного. Куроо видит его таким впервые. — Поставь на мое место Ямамото, он отлично справится. Пускай это будет моей первой и последней волей, как главаря Амбара, — Тетсуро самому не верится, но видеть деда в таком состоянии тяжело. В горле горчит, но уже не от табака. — Я даю тебе три дня, чтобы свалить из страны, а потом дам указание — стрелять на поражение, стоит только твоей головушке замелькать в поле моего зрения. — Я не подведу. Улица встречает дождем, промозглым ветром и возможностью подхватить простуду, но после затхлого воздуха допросной — вымокшие улицы пахнут свободой и щекочут приятной свежестью в носу. Куроо поглубже вдыхает осенний запах мокрой листвы и асфальта; голова дуреет от бессонной ночи и пол пачки сигарет в одного; он сходит со ступенек участка. Ливень тот час же забивает за ворот тонкой футболки, заставляя покрыться мурашками открытые руки (куртку Тендо все же пришлось вернуть), и стой теперь, мокни под дождем, без денег и машины. Тонированный шевроле едва ли не поливает грязной водой из лужи, тормозя так, что у Куроо закладывает правое ухо. — Вот сейчас, только сейчас, ни минутой раньше ни минутой позже я готов признать, что люблю чертового Ойкаву Тоору. — Тетсуро стучит ладонью по крыше шевроле и опускается к окну, но за тонированным стеклом показывается лицо Бокуто. — Опа. — Бро, я заебался, — откровенно признается Котаро, открывая дверцу шевроле, едва не проходясь на коленям Куроо, — у меня был очень долгий и ебать какой насыщенный день. — Бо, мне тоже есть что рассказать. — Оставьте сплетни на потом, мальчики, и не портите мне работу, — Ойкава показывается с заднего, перескакивая лужу. — Тетсу-чан, Кейджи-чан ждет тебя за углом. — Бро, он не дал мне ехать в одной машине с Акааши, — что Бокуто, что Ойкава — оба выглядят откровенно паршиво, едва держась на ногах. Кажется, свою историю Тетсуро придется отложить на потом, потому что узнать, что случилось у этих двоих хочется больше. — Ирод, как он мог! — драматично отшатывается Куроо, но от резкого движения голова начинает идти кругом. — Тсукишима застрелил Укая, — констатирует обычным фактом Ойкава, прикуривая на порожке участка, — не знаю, счастлив он или нет, но выглядел почти живым, когда вязали остальных подельников. — Кто такой Укай? — Ублюдок, застреливший Юджи, — Бокуто с боем отбирает сигарету у Ойкавы и садится на мокрые ступеньки участка. — Терушима мертв? — Что вообще блять случилось за эти три гребанных дня? — Дайшо тоже, — Ойкава закуривает вторую. — Дерьмо, — Куроо тоже готов закурить. Промокшая челка липнет ко лбу, а футболка — к коже. Руки трусит на ветру — даже сигарету не достать. — Бо, с меня выпивка в баре у Яку. — Пересечемся вечером! — Бокуто салютует двумя пальцами ото лба, стряхивая пепел себе на штаны. — Вообще-то, мне ты обязан жизнью, Тетсу-чан! — Ладно, тебя тоже угощу, сладенький, — Куроо машет рукой, мол, свидимся, и стартует быстрым шагом вниз по улице, выискивая взглядом ближайшую кофейню или любое другое место, где есть хоть что-то горячее. Усталость от ночи подло бьет под колени, и хочется завалиться прямо на текущие тротуары, укутавшись обморочным сном. Тело знобит то ли от дождя, то ли от дерьмовых вестей, которые нисколько не красят этот бесконечный день. Белый мустанг мокнет под проливным, виляя по лобовому дворниками. Куроо открывает дверцу заднего, взглядом натыкаясь на едва заметную улыбку. — Соскучился? Кенма медленно ведет языком по губам. Акааши заводит мотор.