Когда мы встретимся снова.

      — Лидия? Лидия?       — Она жива? Это вообще возможно?       — Не знаю. Лидия, ты меня слышишь?       Голоса доносились как из туннеля, далекого-далекого, неясно, мутно; их смысл тоже доходил с трудом. Перед глазами все плыло, а свет казался слишком резким, чужим и болезненным.       — Лидия?       — Мистер Дитон? И… Кто… Что…       — Крис, пожалуйста, отойди. Лидия, не вставай. Тише. Тсс…       — Что произошло? Я помню… — Лидия часто заморгала, все еще не в силах привыкнуть к свету. Мысли роились, как беспокойные мухи, которых вспугнули громким звуком или неосторожным движением, и теперь они все летают по кругу, сшибаются, путаются, не находя во всем этом никакого смысла.       — Что? Что ты помнишь? — встревоженное, заботливое лицо ветеринара темным пятном закрывало режущий свет, и голос его, мягкий и знакомый, успокаивал мечущееся сознание.       Лидия уже поняла, что что-то произошло, что-то очень важное, что она почему-то упустила, но никак не могла понять, что именно.       — Там был Девкалион со стаей… — она судорожно вздохнула. — Талия Хейл… И не только они, это было собрание стай, совет стай… С Неметоном что-то происходило, и еще было полнолуние, какое-то особенное… Все были на взводе, и волчата с ума сходили. И… — Лидия сглотнула и закрыла глаза, успокаивая себя. Вроде как недавние события казались размазанным старым сном. — И хотелось кричать, но крик застревал в глотке.       Лидия замолчала, глухо закончив свою сбивчивую речь. Дитон быстро переглянулся со смутно знакомым мужчиной в углу помещения, и взгляды их вовсе не показались девушке слишком радостными. Лидия посмотрела внимательно на каждого из них, все выискивая, что же такое знакомое выглядывало из светлых глаз гостя друида.       — Мистер Дитон, — как можно более твердо произнесла Лидия, с трудом справляясь с комком в горле, — вы можете мне сказать, что конкретно произошло?       Ветеринар вздохнул.       — Лидия… — он сделал паузу и поднял на нее ужесточившийся взгляд. — С этих событий прошло двадцать лет. Тебя считали мертвой все эти годы. ***

1994 г.

      Лидия раздраженно выдохнула, захлопывая шкафчик и приваливаясь затылком к стене. Неудивительно, что вокруг было так пусто: часы холла уже показывали пять вечера, а она только-только вышла из чертовой библиотеки, потому что доклад по химии сам себя не приготовит, а на дом они эти книги, видите ли, не выдают. Единственным ее желанием оставалось наконец оказаться дома и выпить чаю с маминым пирогом, а потом завалиться на кровать с томиком «Унесенных ветром»… Но всем этим мечтам никак не способствовала маячащая в конце коридора фигура Питера Хейла.       Питер Хейл был на пару месяцев ее старше и учился с ней в одном классе, но величиной самомнения мог потягаться с олимпийским чемпионом по всем вида спорта сразу, и, надо полагать, победить. С Лидией отношения у него были странные: вечно окруженный восхищенной стайкой девчонок, шестнадцатилетний Хейл смотрел на нее высокомерно и насмешливо, но как-то заинтересованно, чем не могла похвастаться ни одна из его «фанаток». Она вечно ловила на себе его странные взгляды, раздраженно фыркала, обменивалась колкими фразами и старалась ни в чем не уступить: ее, как и его, окружали восхищённые взгляды, поклонники и спокойно-небрежная любовь учителей, готовых за высокие успехи в математике и ряде других предметов закрыть глаза на мелкие проступки своих любимчиков. Лидию и Питера негласно признавали Королем и Королевой школы, и ей не то чтобы очень нравилось такое с ним обобщение.       И почему именно он должен был встретиться ей в чертовом пустом коридоре? Что это за совершенно не смешная шутка небес?       — Эй, Мартин! — он вальяжно к ней приблизился, явно чувствуя себя в своей тарелке. — Милая юбка.       Лидия против воли скосила глаза на свою новую юбку: темно-коричневую, с широким поясом, эффектно сидящим на узкой талии, и длиной почти на ладонь выше середины ее бедер. Дьявол.       — Приму это за комплимент, — язвительно отреагировала она, доставая зеркальце из сумки и поправляя макияж нарочито привычными, равнодушными движениями: авось поймет, что ей на него плевать, и отвяжется.       Только ей почему-то было не плевать.       — И правильно сделаешь, — согласился он и подошел ей ближе, почти нависая над ней и заставляя отступить на шаг. — Потому что я собираюсь сделать еще один.       — Это какой же? — все с такой же равнодушной неприязнью поинтересовалась Лидия, с чем совсем не вязался ее взгляд: напряженный, любопытный, бегающий с холодно-голубых глаз Хейла на его губы и издевательски острые скулы. Ей вообще все в нем казалось сущим издевательством: и пушистые темные ресницы, и красивый излом бровей, и пухлые губы, и волосы, без всякой укладки лежащие в этом нарочном беспорядке так, будто он только что вышел из парикмахерской, и, больше всего, эта невозможно-идеальная кожа, светлая, ровная, без малейшего изъяна, даже крошечного прыща. Он же такой же шестнадцатилетний подросток, ему совсем не положено щеголять с такой идеальной кожей, когда она по пол-утра тратит каждый день на нанесение макияжа!       Ей иногда казалось, что он не человек.       — А вот какой, — Питер, нарушая все возможные законы личного пространства, абсолютно хозяйским движением заправил завитый рыжий локон за ее ухо, пуская волну мурашек по ее телу, — я приглашаю тебя на свидание, Лидия Мартин. Сегодня, в семь, в «Н.».       — Это не комплимент, Хейл, это наглость, — язвительно отреагировала Лидия, стараясь не думать о том, что ресторан, в который он ее приглашает, как-то совсем не по статусу шестнадцатилетнему подростку. Насколько же богаты его родители? — А теперь будь добр отпустить меня, я собираюсь ехать домой, — она уперлась ладонями в его грудь, пытаясь оттолкнуть, но тот был несдвигаем, как скала.       — У-у-у, сколько злости, — засмеялся Хейл. — Расслабься, Мартин, я серьезно. Ты самая красивая девчонка в этой школе, и притом, пожалуй, самая умная, что даже привлекательней в наше время; я обладаю теми же качествами и не в меньшей мере. Мне кажется, — он снова к ней наклонился, заставляя буквально вжаться в шкафчики, — что чем тратиться на тех, кто ниже нас по статусу на несколько уровней, лучше уже наконец сойтись.       — Замечательная тирада, правда, — прищурилась Лидия, — но пошел-ка ты куда подальше со своими предложениями. У меня есть парень.       — Ты с ним рассталась три дня назад, — быстро, почти скучающе отреагировал Питер, упираясь рукой в шкафчики и, не скрываясь, изучая ее губы и вырез блузки.       — Шпионишь за мной? — раздосадованно спросила Лидия, разочарованная, что ее аргумент провалился.       — Разумеется, — насмешливо согласился Питер. — Хватит ломаться, Лидия. Я тебе нравлюсь, я по глазам вижу.       — Именно поэтому пошел к черту! — она возобновила попытки его оттолкнуть. Ее бесило в нем все, в том числе и то, что его никак нельзя было не назвать привлекательным. И то, что он прекрасно это знал.       — Как грубо, — он драматично закатил глаза. — А я ведь приготовил тебе подарок. Неужели тебе совсем не интересно?       — Как будто у меня есть выбор, — пробормотала Мартин. — Говори уже.       Она чувствовала, что ее сопротивление ему тает на глазах, но стать одной из длинного списка его однодневных девчонок ей совершенно не хотелось.       — Но сначала мы заключим пари, — продолжил гнуть свою линию Хейл. — Если тебе мой подарок понравится, то ты пойдешь со мной на свидание.       — А если нет, то я ударю тебя в горло, — мило улыбаясь, закончила Лидия, принимая условия сделки. Хейл, скалясь, усмехнулся.       — Идет, — казалось, он даже не сомневался в своей победе. — Только по-честному, Мартин.       Он вдруг властно положил ладонь ей на затылок, не давая снова отстраниться, и наклонился с четким намерением поцеловать.       — Что ты творишь? — прошипела она, сильнее упираясь в его грудь.       — Поцелуй — мой подарок, — насмешливо проговорил он ей в самые губы.       — Можешь подставлять горло. Мне это уже совсем не нравится.       Он негромко засмеялся.       — Как ты можешь судить, не попробовав, Мартин? Ты нарушаешь условия сделки. Ты должна увидеть подарок, прочувствовать его целиком, и только если будешь уверена, что тебе он не понравился — тогда я признаю себя побежденным.       — Мы так не договаривались, — она сжала губы, глядя на него зло и обескураженно. Он был так близко, что она чувствовала его дыхание. Наверняка со стороны они походили на влюбленную парочку, но, к сожалению или к счастью, коридоры были пусты.       — Ты отменяешь сделку? — он приподнял бровь, как-то холодея взглядом. Лидия замерла на несколько секунд, потом ослабила сопротивление ладоней, сдаваясь.       — Черт с тобой, Хейл, — она приподняла лицо, подставляя губы, не в силах справиться с любопытством и дрожью в коленях. — Давай, целуй.       Он, будто нарочно, только усмехнулся шире.       Поцелуй почти сбил ее с ног волной жара, исходящего от парня: казалось, его температура составляет не нормальные тридцать шесть и шесть, а все тридцать девять градусов по Цельсию. У нее все-таки совершенно сдали все силы, и она совсем размякла в его руках, вжимаясь лопатками в шкафчики и путаясь пальцами в его темных волосах. Питер Хейл целовался чересчур профессионально, одной рукой с силой прижимая ее к себе за талию и не давая упасть, другую уложив на ее шею, поглаживая большим пальцем под ухом и обостряя и без того яркие ощущения; губы его, сухие и горячие, действовали властно и почти грубо, и даже в поцелуе он весь оставался собой: самоуверенным, высокомерным и неизменно сногсшибательным.       — Ну что, — хрипло пробормотал он, прижимаясь своим лбом к ее, когда последний воздух в легких кончился, — скажешь, что не понравилось?       Лидия, все не в силах восстановить дыхание и совладать со своим телом, только закрыла глаза, кусая губы, и мотнула головой в сторону в отрицательном жесте. Его довольную усмешку можно было почувствовать кожей.       — Сегодня в семь в «Н.». А в субботу сходим в кино. Слышала, вышел второй Терминатор?       — Я не смотрю такое, — попыталась сопротивляться Лидия, но он предупреждающе сжал руку на ее талии.       — Никогда не поздно начинать. Тебе понравится, можешь мне поверить.       Он снова коротко прижался к ее губам, будто напоминая, что значит его «понравится», потом отстранился, заставляя Лидию почти задрожать от неожиданно холодного воздуха холла.       — Я тебя подвезу, — сообщил он ей. — Ни к чему толкаться в душном автобусе.       Ей почему-то больше не хотелось с ним спорить.       И только сердце все колотилось в грудную клетку, грозясь выломать ребра. ***       — Ты как? — заботливо поинтересовался Алан Дитон, накидывая плед ей на плечи и настойчиво предлагая чашку чая. — Вот, выпей, станет легче, я обещаю.       Лидии все казалось, что ее легкие схлопнулись, сжались, выпустили из себя весь воздух и так и окаменели: вдохнуть никак не выходило. Горячий керамический край чашки ткнулся в ее губы, и ей ничего не оставалось, как сделать глоток; жидкость, стекающая в желудок обжигающим теплом, действительно слегка расслабила скованные льдом мышцы.       — Значит… — Лидия облизнула губы и зажмурилась: колючий комок в горле застрял совершенно неожиданно. — Значит…       — Тихо, милая, — ветеринар погладил ее по плечу. — Не торопись. Тебе нужно свыкнуться с мыслью, что эта жизнь — она будет совсем новая, с чистого листа. Не пытайся зацикливаться на прошлом. Слышишь меня?       — С чистого листа, — на автомате повторила банши, стискивая чашку сведенными судорогой пальцами. Волна памяти захлестнула снова. — А как же… А как же Хейлы? Стая? Я же практически была частью их стаи, я же…       — Лидия, — мягко произнес Дитон. — Семь лет назад в доме Хейлов случился страшный пожар. Это было подстроено. Мне жаль, но…       — Так значит… — слезы душили в глотке.       — Лучше не спрашивай. Двадцать лет — долгий срок. Слишком многое изменилось. Слишком ко многому тебе придется адаптироваться. Я не хочу… Вываливать на тебя все сразу. Хорошо?       Лидия кивнула, сдавленно глотая слезы. Ей хотелось сжаться в комок и спрятаться; ей хотелось бы вовсе не просыпаться.       — Но как же вы… — голос слушался все еще очень плохо, но тем не менее, ветеринар, кажется, понимал ее и без этого.       — Почти не изменился? — аккуратно закончил он. Лидия кивнула. Дитон обменялся короткими взглядами с гостем, о котором Лидия уже было забыла, и снова повернулся к ней, мягко, тепло усмехаясь. — Что ж, милая, у всех свои фокусы, тебе ли не знать?       — Это из-за того, что вы Советник? Друид? — ломко спросила Лидия, осекаясь — чей же теперь он советник?       — Да, — ветеринар кивнул, и Лидия тогда наконец снова посмотрела на мужчину в углу комнаты уже другим, более осознанным взглядом. На вид ему было слегка за сорок, он был высок, тренирован и хорошо сложен, по загорелой коже уже прочертили свои следы рубцы морщин, особенно когда он улыбался так вымученно, как делал это сейчас, и, хотя половину его лица занимала жесткая светло-русая с густой проседью борода, его светлые глаза, серебристо-серые, будто кто-то залил расплавленное серебро в радужку, перепутать с чьими-то еще было сложно.       — Крис? Крис Арджент? — неверяще спросила она, широко распахнутыми глазами глядя на мужчину. — Сын мистера Арджента? — она его помнила совсем молодым, неизменно серьезным, с мрачноватой, но уверенной усмешкой в уголке тонких губ и коротким ежиком выгоревших волос на голове. Мужчина перед ней выглядел… Старше. Старше на двадцать лет.       Он кивнул.       — Да. Приятно, что ты меня так хорошо помнишь, Лидия. Правда, боюсь, теперь я мистер Арджент, — он как-то невесело усмехнулся, все не выходя из темного угла. Лидия, все еще не вполне веря, пристально его осмотрела уже не в первый раз, и вдруг ей пришла в голову ужасная догадка. Она резко метнулась взглядом на свои руки, боясь вместо мягкой и белой девичьей кожи увидеть загрубевшую, подпорченную временем, с некрасивыми темными пятнами и проступающими венами.       Ее руки все так же были похожи на ее руки.       — Не волнуйся, — Дитон улыбнулся, накрывая ее дрожащие кисти своей теплой ладонью. Лицо Криса насмешливо скривилось: он явно понял причину ее столь резкого испуга, и это едва ли могло ему льстить. — Тебе все те же семнадцать.       — Но всем, кого я любила, на двадцать лет больше, — дрожащим голосом завершила Лидия, не в силах озвучить самое страшное: какая-то часть их и вовсе не пережила эти двадцать лет.