***
Я убегал из дома. Не могу вспомнить, сколько мне тогда было точно лет. Но точно помню, что это была средняя школа. Да, среднюю школу свою я не забуду никогда. Там были очень хорошие учителя и три года подряд старостой становилась одна и та же понимающая девочка. И там хорошо преподавали. Класс был большим. В комнатах светло. И единственным минусом был я. Ну. Мой голос. — Уно-кун? Почему остановился? Не можешь прочитать? — Куби над его голосом смеётся, учитель. Уно-кун стесняется. — Что ж, тогда мы все послушаем голос Куби-куна. У меня не было проблем. Я просто... перестал веселиться, когда надо мной смеялись. И никто плохого-то не хотел. Меня не задирали. Просто тогда... это казалось таким обидным. Обиднее, чем сейчас. Сейчас и мне смешно немного. У всех вокруг голоса поменялись. А я продолжал говорить своим привычным голосом. Конечно, я не понимал проблему. Я не понимал, почему ребята иногда смеются. Я же очень любил общаться. А недавно я слышал запись своего голоса того времени. Да и мама тогда сказала: «Тебе уже скоро пятнадцать, а голос как у ребёнка. Вот все и смеются». Так и сказала: «все», хотя я спросил только про Куби. Вот тогда и стало казаться, что и правда все. Все вокруг смеются. Я рассказал это Ямаде-сенсей. И она сказала, что голос может стать наименьшей из моих проблем, если я собираюсь продолжать кататься и если я хочу сделать фигурное катание делом жизни. Я должен был принять решение. Сам. А ведь я не понимал тогда, кто я такой. Как я мог решить, кем мне быть? Я не мог даже старшую школу выбрать. И даже не помню, почему тогда мне было так плохо. Может, я устал. Или ушибся. Я не помню, правда. Но я плохо написал тест по английскому. Нужно было его пересдавать. И, не помню, по делу или нет, но меня назвали плаксой. А я даже не помню, плакал ли. Наверное, это не важно. Я просто шёл домой в окружении ребят из класса, и Куби сказал, что я опять ною, плачусь по своему голосу. Или как-то так. Он как-то смог одной фразой задеть и голос, и тест, и что-то ещё. Я первый начал драку. Сам начал: толкнул Куби, тот толкнул меня, я упал и разозлился. Было так стыдно, когда нас растаскивали учителя. Ещё стыднее, когда отволокли в учительскую. И до боли стыдно дома, перед матерью. А потом было обидно. Мама утверждает, что не делала этого, но, кажется, она отвесила мне оплеуху и я убежал к себе в комнату и плакал за кроватью до полуночи. — Спать ложись! Всё не выплачешь! Тебе ещё тест переписывать! Когда все легли, я убежал. На полном серьёзе: не погулять. Я взаправду покидал в сумку одежду, обулся и ушёл. Даже велик из гаража стащил. Я даже не понимаю, куда я собирался ехать, зачем? Раньше, бывало, когда родители ругали, я уходил к Хигучи-сан. Однажды это было совсем вечером, каток закрыли и я пошёл к ней домой. Она сразу позвонила моей маме, но меня не выгнала. А тогда... Я даже к ней не пошёл. Просто уехал. Уже светало, когда меня начало клонить в сон. Я хотел вернуться. За ночь успел выехать за город. И мне уже не нравился мой поступок. И я стал бояться возвращения.***
— И когда ты вернулся? — Не помню. И не помню как. Вернее, я думаю, что я решил вернуться в город. Но струсил и вместо дома пошёл к Хигучи-сан. А потом сидел во дворе её дома. Она сказала, что я сидел там на скамейке, уткнувшись в колени, и спал. Что она меня в окно увидела, а когда растолкала, то у меня всё лицо опухшее было и красное. Я плакса... — Сильно попало? Юзуру дышал в затылок. Обнимал. Шёма сжимал его руку и думал, что это не важно. Что, конечно, дома влетело. Родители всем своим видом демонстрировали своё возмущение и непринятие проступка. Мама с ним дня три не разговаривала: лучше бы оплеуху отвесила. Даже Ямада-сенсей в тот вечер загоняла по льду. И всё это ему объясняла Хигучи: почему взрослые так себя ведут и почему именно Шёма обидел их, а не они Шёму. — Я не думаю, что дома вообще заметили бы моё отсутствие, если бы я сразу пошёл домой. — Но ты пошёл к Хигучи-сан? — Да. А сейчас, думаю, я бы пошёл к тебе. — Я бы отправил тебя домой. И проследил бы, чтобы дошёл. — Повёл бы меня за ручку? Шёма оборачивается и смотрит в глаза. — Повёл бы. А голос у Юзуру не такой, каким мог бы быть. Не строгий, не грубый. Другой совсем, почти как обычно: добрый. И, наверное, поэтому Шёма поворачивается к нему лицом, так, что кончиком носа чувствуешь дыхание, и шепчет: — А я бы пошёл. Куда угодно. С тобой.