Последний цветок нарцисса

      Ненавижу четверги.       Половина населения нашей страны терпеть не может понедельники (и порой, надо сказать, не без причины), а я терпеть не могу четверги.       Будь моя воля, вычеркнула бы этот день из истории к чертям собачьим, но, увы, сил для этого у меня нет.       Это началось, еще когда я была совсем ребенком, и продолжается по сей день. Каждый четверг дает мне под дых. На прошлой неделе, к примеру, стоило надеть юбку, как я кубарем слетела с лестницы в собственном подъезде, показывая своему престарелому соседу все, что находится ниже пояса. А пару недель назад я облила горячим кофе мужчину, с которым мы уже успели пособачиться, а в итоге он оказался новым преподавателем в универе. Стоит ли мне говорить, что влетало мне в эти последние дни мама не горюй?       Но этот четверг переплюнул все. Просто все.       Я болела. С утра проснулась с больным горлом и удивилась этому недоразумению. Последний раз ведь заболевала года два назад, когда знакомые уговорили меня сходить зимой в поход, впоследствии чего я неделю пролежала в постели, неспособная даже встать. Благо Лика, хитропопая красавица с актерского, сжалилась над моими страданиями и, скача словно горная кобылка, носилась ко мне с лекарствами, продуктами и прочими необходимыми вещами. Лика была моим спасением что тогда, что сейчас. Лучшая подруга, услышав мой голос по телефону, тяжко вздохнула, сказала, что все ей ясно, и сбросила. Через полчаса она сидела в моей комнатушке с пакетом лекарств и перечисляла все процедуры, которые я буду обязана выполнить сегодня, завтра, а также через пару дней.       — Боже, Люд, тебе болеть противопоказано, ты сразу становишься похожа на живой труп, — причитала девушка, выкладывая из пакета лекарства. — Так, это ты выпьешь, когда я уйду, это… — она повернула бутылочку, прищурилась и попыталась прочитать название, — ам-амбробене, вот, пить по инструкции. Тут еще что-то есть, но я особо не всматривалась.       — Лик, это ж все денег бешеных стоит, — прохрипела я.       Посмотрела на этикетки, вздохнула, поглядела на подругу. Она не бедна, но каждый раз, когда тратила на меня такие бешеные деньги, я чувствовала себя жутко обязанной. Анжелика отмахивалась, смеялась и толкала меня плечом, смешливо упрекая мою еврейскую натуру.       Пару секунд Лика всматривалась в мое хмурое лицо, затем, прыснув, хлопнула по спине и проговорила:       — Держи своего еврея на привязи, Люд. Мы ведь друзья.       Ее рука скользнула со спины на плечо, и она притянула меня к себе, обнимая. Я рассмеялась, закашлялась и предупредительно похлопала ее по спине. Лика, ойкнув, отдалилась, схватила бутылочку с сиропом и кинулась на кухню за ложкой. Мгновение спустя она уже поила меня приторно-сладким лекарством. И было в этом что-то настолько умилительное, что я не удержала улыбки, глядя на нее. Лика же, заметив это, улыбнулась в ответ и дала ложкой по носу, все еще липкой и сладкой от лекарства. Пока я брезгливо пыталась стереть сироп с лица, девушка шустро встала, схватила свои вещи и вытащила едва вибрирующий телефон из кармана пуховика. Сообщение, судя по ее лицу, было неприятным. Она вздохнула.       — Прости, Люд, мне пора. Слава опять бесится без повода, думает, что я бегаю налево.       — Что? Быть не может. Скажи еще, что он маячок на тебя повесил, чтобы следить за передвижением       Я фыркнула, наконец закончив оттирать лекарство с носа. Анжелика посмотрела на меня измученным взглядом, и я поняла, что не первая, кому в голову пришла подобная мысль.       — Боже, Лик, он с ума сходит. Ты уверена, что…       Она прервала меня резким движением. По лицу было видно, что эта тема ее ранит, а воспоминания об излишне ревнивом парне не радуют. Я медленно, пошатываясь, поднялась с кровати и твёрдо сказала:       — Я провожу тебя.       Рука потянулась к штанам, предусмотрительно оставленным на стуле прошлой ночью. Там же лежал мой старый серый свитер, который я носила еще года два назад, и теплые серые носки в бежевую полоску. И только я собралась снять домашние шорты, как девушка одарила меня взглядом, полным скептицизма.        — Тебе заняться больше нечем? Сиди и лечись! Не хватало еще тебя с того света вытаскивать только из-за твоей неусидчивости.       Нахмурившись, я демонстративно стащила с себя остатки домашней одежды и, под возмущенные вздохи подруги, собралась. Лика, махнув рукой, тихо пробурчала под нос что-то про безмозглых девиц и направилась к входной двери. Я сняла с крючка светлый пуховик, застегнулась и потянулась к замку. Послышался щелчок, отворилась дверь, впуская в квартиру прохладу декабря, и мы, не спеша, стали спускаться. Третий этаж был достаточно идеальным, когда ты просто не успевал уставать от длительного спуска или подъема.       Дверь в подъезде была распахнута, шум на улице постепенно доходил и до нашего слуха. Мы переступили порог, и пришлось прощаться: у подъезда стояла машина Вячеслава, молодого человека Лики. Тот глядел на меня так, словно я его девушку по пабам водила да под мужиков подкладывала. Подруга обреченно вздохнула, обняла меня, прошептав на прощание, чтобы я не задерживалась на улице, и села в машину. Скрип снега под колесами еще долго отдавался в голове, а вид подруги, явно расстроенной поведением своего молодого человека, заставлял жалеть, что я вот так просто, без боя, отдала свое сокровище в лапы этому чудовищу.       Недолго думая, развернулась обратно, но в голове внезапно появилась мысль, что дома явно не хватает гречневой крупы. Удивляясь внезапной идее пойти в магазин, я, однако, решила так и поступить. Что-то упорно продолжало вдалбливать мне, что дома ну очень нужна гречка, и если я не куплю ее прямо сейчас, не куплю никогда.       Магазин находился буквально в семи минутах ходьбы от дома. Стоило немного обойти нашу маленькую пятиэтажку, и вуаля: вы уже слышите звон колокольчика над головой, легкий стук двери и чувствуете запах свежей выпечки. В том, что она свежая, ни у кого не было сомнений, ведь хозяйка — добрая, немного пухлая женщина за сорок — сама, вместе со своими дочерьми, пекла чудесные хлебобулочные изделия.       Хотя, признаться, впервые увидев ее, мне захотелось тут же выйти из магазина. Пока я ходила от прилавка к прилавку, она вглядывалась в меня маленькими глазами, недовольно сощуривалась и следила за каждым моим шагом. Тогда она выглядела напряженно, а сжатые в тонкую полоску губы говорили о том, что женщина чем-то не шибко довольна. Когда я определилась с покупкой и подошла к кассе, слегка ежась под ее взором, она шумно вздохнула, лицо ее разгладилось и приняло радостное выражение.       — Бог ты мой, неужто Данькина дочка? — Женщина опустила ладони на прилавок, поглядывая на меня. — Ох, сто лет его не видела, но как же похожа! Ну точно Данькина, вон, даже нос одинаков!       Я стояла, сначала ошарашенная таким вниманием, а затем, придя в себя, подтвердила, что отца моего и впрямь так зовут. Не слушая меня больше, женщина затараторила и потащила к себе в дом. Там меня приняли как родную. Мы долго болтали о моей семье, об отце и его вечных поисках работы, женщина же рассказала о том, что видела меня еще малюткой на одном из семейных праздников, но из-за переезда видеться возможности более не было. Показала мне фотографии своих дочек, рассказала о муже и весело тараторила о своем, изредка спрашивая, как у меня дела и как идет учеба.       Эта женщина с самого первого дня была ко мне добра.       Когда подошла к магазину, меня удивило количество людей, собравшихся здесь. Они громко причитали и шептались, чем вызвали чувство беспокойства. В толпе я увидела светлую макушку старшей дочери Елены Олеговны и сразу поспешила к ней. Но подходя, заметила опущенные и подрагивающие плечи, руки, что закрывали лицо, и тихие в шуме толпы всхлипы. Меня обуяла тревога.       — Алина? — Мой голос утопал в какофонии звуков, но она услышала и повернула ко мне заплаканное лицо.       — Люда!..       Девушка кинулась ко мне, ища поддержку, а я увидела, почему.       Наш маленький магазин, отрада для каждого в этом дворе, был разрушен. Осколки стеклянной двери лежали в снегу, маленький дверной колокольчик подрагивал на ветру, а господа полицейские уже осматривали помещение. Вдалеке слышался вой сирены.       Судя по рассказам очевидцев, произошло нападение. Некий мужчина, которого никто не знал, ворвался в магазин, вереща что-то на английском и размахивая ружьем. Кто-то пытался на том же английском объяснить ему что-то, но мужчине это не понравилось, и он начал палить. Ранил двоих людей, а одного убил. Убил женщину, что отважно закрывала грудью своих покупателей.       Поперек горла встал ком. Алина в моих объятиях продолжала плакать, дрожа, как осиновый листок. Скорая, насколько я поняла, приехала довольно быстро. Звуки оглушали, заставляли морщиться. Я не имела ни малейшего понятия, что мне делать. А в голове словно ураган прошелся, картинка вокруг расплывалась, меня тошнило. К нам подбежал Дмитрий Сергеевич, супруг Елены. Он притянул дочку к себе, кивнул мне и с выражением муки увел девочку. В этой галдящей толпе я осталась одна.       Внезапно я поняла, что гречка мне не особо-то нужна, развернулась и, пытаясь протолкнуться сквозь толпу, пошла прочь. В голове творился ужасный кавардак, казалось, что мир вокруг совсем сошел с ума. Я не могла представить себе, как буду говорить об этом отцу. Не могла представить, как вообще буду что-либо говорить.       Я остановилась. Во дворе было тихо. Окруженный тремя пятиэтажками с одной стороны и какими-то хлипкими строениями с другой, он на данный момент напоминал место из какой-нибудь антиутопии, где после людей остались только снег, холод да скрип старых качелей. Я не спеша шагала в сторону старой железной лавки, недоумевая и сетуя на жизнь. И неожиданно услышала скрежет.       Едва не поскользнувшись, повернулась на сто восемьдесят градусов и уставилась на то, как незнакомый мужчина голыми руками стаскивает канализационный люк. Пару секунд мы ошарашено глядели друг на друга, пока я не заметила ружье у него на плече.       Озаренная догадкой, я почувствовала прилив ужасной, неимоверной ярости. Это тот самый ублюдок!       — Эй!       Не думая о последствиях, я двинулась к загадочному человеку, каждый шаг чертыхаясь из-за скользких дорог. Он, недолго думая, нырнул в открытый люк, из-за чего я остановилась, удивленно глядя на то место, где только что был преступник. Затем, придя в себя, сорвалась с места, не имея четкого представления, что же делаю.       Дальше все было как в замедленной съемке. Я поскальзываюсь, лечу вперед и выставляю руки перед лицом. Мир явно подставил мне очередную подножку.       В голове все медленно сложилось, и я, падая в открытый люк, смиренно подумала: «Ненавижу четверги».