всех утомил и исключительно себя радую

Стас/Игорь Ангст, hurt/comfort – R, OOC Таймлайн: середина 9о-ых Коллаж: https://vk.com/photo-152872708_456239602 Хочу поздравить с Днём Рождения котика Игоря, пожелать ему квартиры, удачи, пиздюлей в придачу, а ещё дарю вот такой вот баббл-драббл. Подписчики моего тви знают, что я цветочек с температурой, так что ругать меня не надо - я очень старалась с: _____________________       Мелкий камешек удобно ложится в руку – Стас взвешивает его, подкидывая на ладони, а потом прицельно бросает в заляпанную краской жестянку под окном. Вообще, один раз он уже расхреначил Игорю стекло, но всё более-менее обошлось, потому что Лавров стойко выдержал крики матери и отца, сделав лицо кирпичом и повторяя «представления не имею, что за урод швыряется». Ну да он с детства его задницу прикрывает. На этот раз стекло остаётся целым, и Стас ждёт, переминаясь с ноги на ногу в своих разношенных кедах, ждёт, сминая в кармане пачку украденных у отца сигарет, ждёт нетерпеливо, потому что времени у них совсем нет. В тот момент, когда он уже выискивает ещё один камушек, форточка открывается, и из неё показывается недовольная физиономия Игоря. – Гулять идём? – вот так вот ни «здрасьте», ни «до свидания», да и нужно ли вообще это всё, если они и так почти всё время вместе – не разлей вода, что в школе, что вне её стен. Лавров кивает, захлопывает форточку и зашторивает окна. Ещё не поздно – дети играют на площадке, а фонари не зажглись; но выпускные экзамены на носу, так что почти все их одноклассники сидят по домам, решая задачи по алгебре и заучивая теоремы геометрии. Такое себе занятие, учитывая, что лето щекочет ноздри и манит своим незримым присутствием, хоть на календаре всё ещё весна. Стас усаживается на лавочку перед подъездом, сбрасывая на землю старый рюкзак с баллончиками, и размышляет, стоит ли покурить, да только слишком много свидетелей. Каким бы взрослым он себя ни считал, батя всё равно может дать люлей – хватит и того, что он гуляет, вместо того чтобы учиться. Пальцы ныряют в карман олимпийки, выискивают горсть семечек, и Стас, подавляя желание курить, начинает грызть, выжидая, пока спустится Игорь. Он нервничает, очень нервничает, потому что должен будет сказать ему, что конец вот таким вот посиделкам во дворе и ночным прогулкам. Конец их разукрашиванию стен за гаражами и долгими валяниями на крыше под звёздами. Он и сам не знает, зачем вот так решил – просто чувствует, что это будет верно. Что скажет ему Игорёк? На языке забавно терпко перекатывается это неуместно-ласкательное имечко, которое он никогда не произносил вслух. Только так, только в мыслях, просто потому что – ну какой ему Лавров Игорёк? Так зовут девчонки своих парней, со вкусом жуя жвачку без сахара и оправляя джинсовые юбки. Так может крикнуть мама в окно, зазывая сына есть суп. Так может сказать возлюбленный, манерно растягивая «о» и тут же получая по зубам. Ну а Стас ведь не такой – он просто друг. Пусть и лучший. Пусть и было между ними пару раз такое, что не бывает между просто друзьями. Под ногами скапливаются скорлупки, а сам Конченков не замечает, как сильно нервничает. Как начать разговор? Что сказать? Да и почему он так волнуется, как будто должен держать перед Игорем отчёт? Ну что за детский сад, ей-богу? Он злится, носком расшвыривая мусор на асфальте и прислушиваясь к крикам детей на площадке «раз, два, три, морская фигура замри!». Вот он и замирает, когда скрипит старая деревянная дверь подъезда, и Лавров выныривает в сумрак улицы. У него бейсболка (модная, батя из Москвы подогнал) надета задом наперёд, а спортивки на коленях вытянулись пузырями – видно, и не переодевался вовсе. – Привет труженикам совково-лопаточных работ, – явно намекая на то, что Стас все выходные на даче с родителями картоху сажал, говорит он. – Чего хмурый? Стас хлопает его по ладони и от души отсыпает в руку семечек – Игорь садится рядом, вытягивая длинные ноги, и с аппетитом лузгает, смешно сплевывая на землю. Может, всё же попробовать его назвать Игорьком напоследок? – У меня от тригонометрии пухнет мозг, – говорит, улыбаясь и мотая головой. – Ничего не выучил, баклан. – Не наевшись, не налижешься, – сухо отвечает Стас, пряча губы в вороте мастерки. Он слюнявит собачку, жуёт ее, пока не вспоминает, что выглядит это премерзко, а потом выплёвывает. – Ага, – кивает Игорь, беспечно пожимая плечами. Стас украдкой косится на него и вдруг вздыхает: заходящее солнце путается в ресницах прикрытых век Лаврова, делая его по-мальчишески незрелое лицо фарфоровым. У него волосы отросли и смешно вьются, так что Конченков едва справляется с собственным желанием сбить эту бейсболку на землю и впиться пальцами в вихры, чтобы вспомнить, какие они на ощупь, чтобы потом собственнически притянуть его к себе. Он знает Игоря безупречно хорошо, на сто десять процентов – от только-только пробивающихся усиков, которые тот тщательно сбривает, до шрама на внутренней стороне указательного пальца левой руки – жертва ночного бутерброда, который тот резал для Конченкова. В тот вечер он остался ночевать у Игоря – родители уехали на дачу, а в зале стоял «Денди» с кучей картриджей. Лавров резал докторскую и рассказывал, как хорошо в танчиках можно укрепить корону, а потом – вжух! – проехался по пальцу. Да так неудачно, что вспорол кожу едва не до кости: кровь хлынула и на колбасу, и на стол, и даже на майку, а Лавров даже не сразу понял, что натворил. Стас тогда среагировал мгновенно – схватил полотенце и прижал к руке. – Не дурак ли? – проворчал он, оттягивая послушно поддающегося ему Игоря к раковине, крутанул вентиль и запихнул пальцы под холодную воду. – Я отвлёкся, – виновато улыбнулся Лавров. Улыбка у него была такая… такая… Как будто говорила «ну вот он я – неловкий и совсем неуклюжий, но ты ведь любишь меня и таким?» И дело было, конечно, не в этом, а в том, что именно таким Стас его и полюбил – неловким и болтливым, чересчур громким, абсолютно бестактным во всех сферах жизни, потому что даже в ванную, пока Стас мылся, он мог запросто войти и сесть на стиральную машинку, чтобы поболтать о чём-нибудь безумно важном, что требовало безотлагательного решения. Как правило, это было объявление о показе «Терминатора» в «Родине» или предложения пойти поиграть в баскет за школой. Сначала Стас смущался, а потом прекратил, потому что делал Игорь всё это очень непосредственно и без лишнего стыда – словно так и должно было быть. И тогда, сжимая его руку в своей руке под ледяной водой на кухне Лаврова, он тоже думал, что они так некстати нарушают личное пространство. Вода текла, руки леденели, но Стасу так не хотелось выпускать ладонь из своей хватки – Лавров стоял непозволительно близко, и Конченков без труда мог уловить запах порошка от его растянутой майки и рассмотреть смешные не волосики даже, а пух, растущий на щеках. Хотелось его в эти щёки поцеловать, а потом оттолкнуть гадливо – потому что неправильно это. Не должно и противно. Но Стас его тогда не оттолкнул – просто достал руки их, всё ещё с переплетенными пальцами, из воды и аккуратно замотал бинтом злосчастную ранку, ни слова больше Игорю не сказав. Вот только пушок этот и ямочки на щеках стали ему сниться, да так часто, что это стало каким-то наваждением. – Пойдём порисуем? – предлагает Стас, ногой подпихивая рюкзак. Баллончики весело бренчат, немо уговаривая развлечься, но Игорю очевидно лениво – он всё больше вытягивается селёдкой на лавочке, словно удобнее места не находил. Собственно, это тоже его особенность – засыпать в самых непредвиденных местах. Например, сидя на боковушке в вагоне поезда, когда они едут в лагерь, или на коленях Стаса, когда они на даче ловят рыбу в заросшем осокой пруду. Спящий Лавров похож на кота, и Стас уже однажды не сдержался – украдкой потягал его за щеки и пощекотал отросшие баки. Кудрявый стервец… – Сейчас усну, – констатирует факт Игорь. – Ну так идём, пока не уснул, – раздражается Стас, подтягивая портфель. – Только попить вынеси. Он усилием воли поднимается и оборачивается на улыбающегося Лаврова: тот руки сложил на животе и смотрит на Конченкова, жмурясь, лишь одним глазом – солнце бьёт ему аккурат в лицо. – Домой пойду – батя загонит учить теоремы, – пожимает плечами он. – Поёдём к колонке, а оттуда к гаражам. Конченков поводит плечом, соглашаясь, и жуёт свою губу. Нужно решиться и сказать, но всё как-то неловко и не к месту: прощания должны быть не такими. За домом Конченков закуривает сигарету и протягивает пачку Лаврову. – Лике стрике*, – дразнится Игорь. – Понторез несчастный. – Батины, – пожимает плечами Стас, ничуть не обижаясь. – Бери, пока дают. Лавров берёт сразу две: одну суёт за ухо, а вторую раскуривает стащенными с кухни спичками. Сигарета между его губ смотрится инопланетным объектом – он слишком ребёнок с этими своими кудрями и по-детски круглыми щеками, даром, что уже исполнилось восемнадцать. Отчего-то сейчас Конченков чувствует себя гораздо старше и ему хочется вытащить эту сигарету из губ Игоря (Игорька, пусть будет так), и строго-настрого запретить курить. Но это было бы совсем уж странно. – Прикинь, ещё месяц – и поедем поступать в Москву, – мечтательно тянет Лавров, попыхивая сигареткой. Стас не отвечает ему: просто пялится по сторонам и злится, потому что гаражей с колонкой не видать, а говорить ему не хочется. – Поступим и в одной общаге будем жить, – продолжает Игорь. – В одной комнате. Эх, тусоваться будем… – Не будем, – бурчит Стас, отшвыривая камешек носком кеда. – Не будем? – удивлённо переспрашивает Лавров. – Учиться будем? Конченков злится ещё сильнее и теперь уже в сторону летит бычок – к чёрту всё это. – Я не поеду поступать с тобой, – сухо отчеканивает он – получается очень отстранённо, по-военному четко, ну да ему нужно привыкать. – Не… поедешь, – на вдохе повторяет Лавров. Они молчат, только гравий шуршит под ногами, и шелестят деревья молодыми листочками. Слышен гул проезжающих машин, дети по-прежнему играют позади дома, а Стас чувствует себя отвратительно. Нужно было мягче это сказать – не так ведут себя друзья. Ну а как ему признаться, что вся эта идея – дурацкая, он не спорит – только из-за Лаврова? Исключительно из-за него. Дорожка игриво виляет под ногами, скрывается в кустах шиповника, и Стас первый ныряет в них с головой, брезгливо переступая через разбитые бутылки и промокшие окурки. – И куда ты будешь поступать? – спрашивает Игорь в спину. Говорить вот так не в пример легче, так что Конченков сразу же даёт себе погоняло ссыкуна – слабо быть честным, правда? – Никуда, – бросает он через плечо, выходя к кирпичной стене гаражей. Здесь всё разукрашено граффити, и места живого нет, но Конченков точно знает, куда идёт – на ходу срывает травинку и жуёт ее, пытаясь отвлечься. – Постой, – говорит вдруг Игорь и даже руку кладёт на его плечо. – В чём дело? Стас оборачивается и хмурится, но скорее растерянно, чем действительно злясь – вот он, момент, когда нужно сказать правду. Вот эта секунда, держи. Но он не держит – просто молчит, вглядываясь в лицо Лаврова, и любуется его кудряшками. Дурацкие, абсолютно дурацкие кудряшки. Рука сама тянется вверх, пальцами зарывается в эту копну волос, и Стас с необъяснимым восторгом думает, что волосы у Игоря всё такие же мягкие. Ничуть не изменились с тех пор, как Конченков вот так же не выдержал однажды и прижал его к себе, впившись в обветренные губы. Ковёр, висящий на стене, под его головой пружинил, и Конченков царапал ворсинки, жадно кусая губы Игоря – неумело, впервые, потому что до этого целоваться он так ни с кем и не научился. И язык у него был юрким, но таким бестолковым – лизал эти губы, исследовал нёбо, цеплялся за зубы, но даже при всём этом поцелуй этот был прекрасным. Стас, конечно, потом трижды пожалел: грубо оттолкнул Лаврова, пока тот, сидя на кровати, вытирал обслюнявленный рот тыльной стороной руки и с победой смотрел на него, мол, «давай, начни обзываться, скажи, что я грёбаный педик». Но Стас не сказал – он сам поцеловал его, сам вцепился в эти губы, поддался на провокацию, и корил себя за это он тоже сам. Вот только зачем корить, если иначе и быть между ними не могло? Бесконечная химия, непонятные взгляды и жесты – то, что так долго скрывали они друг от друга. То, что делало их недодружбу недоотношениями, да и и какие это отношения между двумя парнями? Алё! Они долго потом не общались: Стас не выходил на улицу, игнорируя звонки Лаврова на домашний, маме сказал, что подтягивает математику, а в школе сторонился. Вот только Игорь опять воткнулся штопором в его личное пространство: выловил его на улице, когда Конченков подумывал уже свернуть к гаражам, чтобы прогулять школу, и начал болтать о комиксах про Человека-Паука. И было это естественно и очень безыскусно – легко было поверить, что ничего между ними не случилось, а поцелуй этот был всего лишь наваждением, сном, что испарился в форточке по утру. Зато сейчас Стас хочет поцеловать Игоря так, чтобы тот больше не думал, что это сон. Чтобы помнил все прикосновения и вдохи – зря Конченков сказал, что не наевшись, нельзя нализаться. Очень даже можно. – Не хочешь ехать со мной поступать, потому что я тебе нравлюсь? – зло смеётся Игорь. Улыбка его болезненная, а глаза прикрыты – он откидывает голову, когда Стас тянет его за кудри вниз, оголяя беззащитную цыплячью шею. Вот ведь стервец… – Неправильно это, – говорит Конченков, дыша в эту шею и едва не касаясь губами. Ну да чуть-чуть не считается. – Я в армию пойду, чтобы эту дурь из головы выбросить. – Не получится, – смеётся Лавров. Он вдруг подаётся вперёд, обхватывает Конченкова руками и прижимается так сильно, что кажется, будто они срослись. – Столько лет не получалось и не получится сейчас. – Получится, – шепчет Стас. И, конечно, врёт, потому что в следующее мгновение он отпускает эти кудри и просто тянется пересохшими губами к губам Игоря, обхватывает его щёки ладонями и целует – неторопливо и нежно. Ласково. Словно бы в противовес своим словам – конечно, у него не получится. Конечно, он не забудет. Конечно. Но попытаться надо – для очистки совести. – Ты мне снишься всё время, и поцелуй тот тоже, – признается, отстраняясь, он. – В голове эта каша… – Неужели так противно? – Игорь смотрит на него, но в глазах сложно прочитать что-то кроме обиды. Дурак. Думает, что он Стасу противен. Разве может он, вот такой вот домашний и уютный Лавров, со своими кудрями и щеками, со своими ресницами, по-девчачьи изогнутыми, ему быть противным? – Мне от себя противно, – говорит Стас, но руки с лица Лаврова не убирает – проходится подушечками по линии скул и подбородка, рассматривая его как в последний раз. – А мне с тобой хорошо, – Игорь не отстраняется больше – просто обнимает его, вновь находя губами его губы. Они целуются страстно, на выживание – словно бы воздух заканчивается, и это последнее, что и Стас, и Игорь хотят воплотить в жизнь. На самом деле не только это, потому что по-хорошему Стас хочет большего, хочет ласкать Лаврова целыми ночами, вглядываясь в рассыпавшиеся по подушке кудри, ловя на губах вздохи и вылизывая малиновые от поцелуев губы. Ему хочется так много – всё то, что под запретом, но будоражит сознание и заставляет кровь гнать по венам. Хочется быть ближе и показать свою любовь. Не в этом ли смысл?.. И пока он только думает об этом, Игорь воплощает это в реальности: торопливо, словно боится, что Конченков передумает, ныряет ладонью под резинку его треников и спускает их, высвобождая давно стоящий член. Он медлит ровно одно мгновение, пока между ними только судорожные вдохи и выдохи, а потом, стянув и свои, некрасиво, очень стыдно плюет на свою ладонь и принимается их ласкать – вместе. – Ну и отслужишь ты, и что? – шепчет он, срывая короткие поцелуи и прижимаясь всем телом к Стасу. – И дальше-то что? – Ничего, – отвечает Конченков, сам уже обхватывая его ладонь сверху и проводя большим пальцем по головкам их членов. – Не вернусь домой. Он знает, что лжёт. Игорь знает, что Стас лжёт, но ложь эта такая сладкая и успокаивающая – обещает, что всё станет так, как надо. Так, как должно быть у всех мальчишек их возраста: Конченков выбросит из головы эти их торопливые поцелуи и начнёт жить заново, в институт поступит, девушку себе найдёт… А потом он снова цепляется за эти кудряшки и понимает – не найдёт. – Вернёшься, – уверенно шепчет Игорь, улыбаясь и прикасаясь к нему губами. – Точно знаю, что вернёшься. Он дёргает рукой ещё пару раз, и они кончают – тяжело выдыхая и не отстраняясь. У Стаса ноги подкашиваются, а в голове пусто – он цепляется за плечи Игоря, сминая майку в кулаках и утыкаясь лбом в лоб Лаврова. Происходящее уже не кажется таким неправильным – просто ощущать тепло тела Игоря очень приятно, приятно и чувствовать истому в животе и думать о том, что всё это взаимно – ни капли не противно. Глупые люди, которые поставили штампы на всё подряд: это правильно, это можно, а вот это – нет. Нельзя целовать кудрявого мальчишку, которого так сильно любишь. Нельзя прикасаться к нему и ласкать его тело. Нельзя признаваться. Стас вдруг решает, что можно. – Вернусь, – шепчет он, прижимаясь губами к виску Лаврова. – Вернусь, Игорёк. ________________ *сигареты «Lucky Strike»