Космос в одно касание

В одном отряде они оказались совершенно случайно, про таких людей говорят, что их свели звезды. В их случае все оказалось почти так, как было предначертано — их свели мечты о внеземном, о космосе, о звездах. Их помыслы занимали утопические, космические мысли, уже будучи в высоком и почетном звании они все еще, как маленькие мальчики, мечтали об экспедиции на Луну или Марс, и с каждым днем их мечта становилась все ближе и ближе. Однако они все еще жили на Земле, и пусть это не умаляло их желание покинуть пределы своей родной планеты, чтобы наконец узнать все космические тайны, им приходилось мириться с тем, что в истоках их ждала реальность — и она кромсала их мечты и заставляла вновь мыслями поселиться на родных просторах, неважно, на каких — пусть это будут покатые высокие берега Волги, сухие степи Казахстана или престижная тренировочная база для космонавтов в Финляндии высоко в горах. Стас шел к космосу с самого детства. Он рисовал космос на обоях в своей комнате за шкафом, за что отец потом нещадно драл его за уши, он слушал все выступления именитых генералов о полетах в космос и о том, какие тайны скрываются за голубым небом, он шел за этими мыслями как покорная собачонка, и когда Стасу было восемнадцать, он сбежал из дома, чтобы тайно от родителей посетить место приземления Гагарина в Энгельсе, как мессия, следующий к месту паломничества — всего лишь вниз по Волге и свернуть под величавым ажурным мостом. Милиция поймала его на выезде из города. Дома мама сыпала на его воспитание проклятиями, твердила, что воспитала не настоящего рабочего и гражданина, как того требовал коммунизм, а негодника, который поддался влиянию плохой компании, плакала; отец выпорол его, двухметрового щуплого детину с большими мечтательными глазами, а потом, когда часы с кривой кукушкой в зале пробили двенадцать, а майский ливень за окном бил по стеклам со страшной силой, зашел к Стасу в комнату и пообещал, что летом, на каникулах, они обязательно поедут всей семьей на место приземления Гагарина, при условии, конечно ж отличной учебы и хорошего поведения. Космонавтам же нужны отличные оценки по всем предметам и хорошая спортивная подготовка. На мемориале Стас понял, что есть в его жизни цель, которой он готов отдаться совершенно полностью, и что эта цель совершенно внеземная — космос, звезды, планеты, кометы, созвездия, пыль, черная материя и гравитация. Он писал космосу прекрасные песни, разговаривал с ним и верил — там, в космосе, его ждут. Космос был его первой детской и юношеской влюбленностью, с мечтой встречи с которой он засыпал и просыпался, веря, что у него будет шанс. Он был почти как капитан Каверина, все еще мечтающий о том, что вряд ли могло сбыться без неимоверных усилий, в поисках второго капитана и в поисках себя. У Игоря было проще, но его мечты были такими же внеземными и детскими. После школы отец устроил его в контору и в институт, где Игорь и познакомился с таким мечтателем, который утянул его за собой — Дима Фадеев. Может, Фадеев и гнался за славой космонавта, как и большая часть знакомых, но именно такие целеустремленные и дисциплинированные люди нужны были военно-космическим войскам, совершенно новым и необычным. Игорь пошел за ним, но вскоре так получилось, что Игорь оказался выше Димы по карьерной лестнице, и это могло означать только одно — в космос не пускают расчетливых и холодных, в космос необходимо лететь с чистым сердцем. Отгремела слава после приземления Гагарина, уже взращивалось поколение Юр, которые играли с жестяными ракетами и пели не про моряков, а про летчиков, гремели по радио заголовки передач «Юрий Гагарин в столице ЮАР!» или «Юрий Гагарин посещает Австралию!», постепенно затихая. Вдали гремели какие-то товарные составы на железной дороге, метель била в спину крутыми волнами острых снежинок, заставляя шедших к жилому корпусу Игоря и Стаса сильнее кутаться в куртки и идти на порядок быстрее. Февраль шестьдесят восьмого года таял снегами на небольших покатых холмах раскидистой неровной степи, хотя Самара в этом году удивляла своими аномальными морозами. Конченков недовольно хмурил светлые брови и жмурился, когда пытался посмотреть в небо своим детским взглядом, каким смотрят в его возрасте только безнадежные мечтатели. Лавров фыркнул, слизывая с обветренных губ снежинки, и сильнее завернулся в куртку. — Немного осталось, — промурлыкал Стас, Игорь не стал спрашивать, чего осталось немного — дороги до жилого корпуса или до полета в космос, вернее, до недели решающих тренировок и комиссии. — Пять лет ради одного дня, — фыркнул Игорь, заворачивая за угол, чтобы срезать дорогу до здания, которое уже виднелось за тренировочными корпусами, и чтобы хоть немного спрятаться от ветра. — Зато какого, — Стас улыбнулся, пряча замерзшую руку в карман пальто, — дня, ради которого стоило трудиться всю жизнь. Может, это не принесет никому пользы, но зато хоть я увижу космос. Я давно его жду, и он давно ждет меня. Мы определенно с ним созданы друг для друга. Игорь остановился, незаметно хватая Конченкова за руку, чтобы тот не ушел вперед, а затем достал из кармана куртки помятую почти пустую пачку сигарет, ловко поднося спичку к сигарете и быстро прикуривая, в несколько глубоких затяжек оставляя от сигареты лишь белесый пепел на белоснежном мокром снегу. Сигаретный дым бьет в нос, здоровые легкие Стаса, не привыкшие к этой дряни, разражаются, и Стас отзывается кашлем, сплевывая за спину. — Мне кажется, что, если ты будешь так смолить, уже через несколько лет от твоего здоровья ничего не останется, а легкие превратятся в гуталиновый склад, — Стас был против вредной привычки друга, однако никак не мог повлиять на него. — Будешь много умничать — мозги отсохнут, в полет не возьмут, — усмехнулся Лавров, делая последнюю затяжку и заходясь в сиплом кашле. Конченков недовольно посмотрел на друга и отвернулся от него. Его всегда ранили эти едкие замечания и почти приказы спуститься с небес на землю — но разве для того, чтобы осуществить внеземную мечту, необходимо стоять ногами на твердой почве? Именно. В невесомости все будет по-другому, там никто не будет тащить его обратно к земле, как червяка, там это ехидство будет считаться просто неудачной шуткой. Стас боялся представлять, что с ним случится, если комиссия не примет его в команду, пригодную для полетов. Это будет его смертью. Конченков верил в материализацию мыслей, поэтому старался думать только о хорошем. — Да не обижайся ты, — хоть они с Игорем и были друзьями, Лаврова мало интересовали духовные переживания друга по поводу его бестактных слов. — Такого медведя, как ты, куда угодно возьмут. В военно-космические точно, — и похлопал его по плечу, бросая сигарету в трещину между кирпичами, чтобы капитан и старший отряда в случае чего не кидались с сотней расспросов. — Я не хочу «куда угодно», понимаешь? — в такие мгновения Стас терял добрые лучики в уголках глаз и добродушную улыбку, становился серьезным, именно таким, каким его хотели видеть, но эта гримаса быстро исчезала с его лица, сменяясь печалью, какой страдают несчастно влюбленные люди. — Я хочу в космос. И я сделаю все, что будет возможно, чтобы осуществить это. И Стас делал. Он не сбегал из лагеря по вечерам на танцы в близлежащий городок, не курил втайне от всех, читал фантастическую литературу и учил английский, чтобы читать еще больше того, что не переводят на родной язык, вместо побегов, за которыми начальник военного городка в последнее время не особо следил, он бегал по вечерам вокруг жилого и тренировочных корпусов, несмотря на щуплое тело он показывал самые лучшие результаты в физических упражнениях, а его сердце работало, как часы. Стаса ставили в пример, но он не зазнавался и не пользовался этим. Единственную вольность, которую он позволил себе — это придвинуть свою койку к окну с позволения старшего отряда и в течение часа после отбоя наблюдать за звездами в черном небе. Над Самарой их было немного, но Стасу хватало и их, живых, именно таких, с какими, как он верил, он скоро увидится. Сомнения стали закрадываться совершенно незаметно. — До последнего думал, что нас не выпустят из этой душной коробки, — Игорь улыбнулся, развязывая узел темно-зеленого галстука с звездочкой, и сел на водительское кресло новеньких «Жигулей». — Ах, отпуск, оказывается, ты существуешь для космонавтов. Я уже думал, что все это лишь страшные рассказы старших коллег. Стас залез на пассажирское кресло и вытянул ноги, на сколько это, конечно, было возможно. Погода улучшалась, метели уже не свистели по ночам и не застилали все вокруг белой пеленой, да и вообще — весна уже приближалась к Волге, с треском прыгая по заледеневшему руслу, ломая капельки сосулек на крышах и убирая с дорог снег, обнажая глину и землю. Они на средней скорости неслись сначала к маленькому городишке в десяти километрах от базы, чтобы купить немного запасов в дорогу, а потом они должны были ехать в Самару — Стас полгода не виделся с родителями, Игорь уже год. — Устроим себе отдых по полной программе, — Лавров жмурился от бьющего по глазам солнца и сильнее сжимал в руках резиновый чехол на руле. — Мороженное сто лет не ел, а в кино последний раз когда был, жуть! — и рассмеялся, как ребенок, вглядываясь в голубое небо светящимися от радости глазами. — А у тебя какие планы? — Родственники приедут, знакомиться с новоиспеченным космонавтом, — почти грустно усмехнулся Стас, и его смешок означал, что никаких дел у него, кажется, нет — Игорь довольно хорошо его знал, но не мог поверить, что Стас грустил по поводу того, что покидает тренировочную базу, что отдаляется от своей мечты и от любимого звездного неба. — Возьмешь с собой в кино? Я угощаю мороженным, — Конченков улыбнулся, расстегивая верхние пуговицы рубашки. Они прошли бок о бок с самого начала, с рядовых до лейтенантов, они смогли сойти с кругов ада и заняться любимый делом, подготовкой к исполнению мечты, за это время, казалось бы, им обоим надо стать хоть немного серьезными, но нет — Игорь все еще грезит по выходным о вазочке с пломбиром и ягодами, а Стас улыбается и смеется, словно маленький мальчик, хотя возраст уже перевалил за двадцать три, в уголках глаз уже намечались морщинки-лучики, а вместо худого угловатого подросткового тела вырисовывалось крепкое и сильное, с широкими плечами и ровной спиной. — Ну только если ты угощаешь, — задорно рассмеялся Лавров, потрепав Стаса по коротким волосам, которые кололи грубую ладонь. — Хочешь, в планетарий сходим? — предложил Игорь лишь только для того, чтобы увидеть, как заблестели глаза Конченкова. — Конечно сходим, — уверенно сказал Стас, опуская окно со своей стороны, чтобы свежий ветер с запахом приближающейся весны бил в лицо, придавая поездке своеобразную атмосферу побега; именно с попутным ветром в голову ударяла жажда свободы. — Сразу после твоего кинотеатра пойдем в планетарий. У нас целая неделя отпуска, не считая дороги. Мне кажется, мы успеем все. — Ты не прав, — почти проурчал Игорь со своей фирменной улыбкой от уха до уха. — Пожениться не успеем, — и засмеялся так громко, на сколько позволяли его мощные голосовые связки. — А ты уже собираешься? — невинно спросил Конченков, даже не глядя на друга. И оба покраснели, стараясь не замечать румянца: Стас покраснел от нелепой шутки Игоря, Лавров покраснел из-за того, что на ум пришла поговорка «в каждой шутке есть доля правды» — Игорь и правда бы сейчас женился. На Стасе. *** Самара блестела проталинами по обочинам новых дорог, блестела новыми стеклами многоэтажных домов, блестела свежими голубыми проблесками в просветах меж голых деревьев, которые обрамляли аллеи и шоссе, заползая вглубь широких и прямых улиц, на которых днем, рокоча мотором, носились машины, а вечером брызгали золотистым светом фонари. Самара приветливо встречала своих новых героев, готовившихся прославить ее. Стас задремал, склонив голову на плечо и сложив руки на коленях. Очнуться после долгой спокойной поездки ему помогла изрядная встряска, когда Игорь решил срезать пару километров через проселочную дорогу. Асфальт здесь только-только начинали класть, а неровную колею, даже более широкую, чем у автомобилей, здесь обычно прокладывали телеги из соседних колхозов. — Мы почти дома, — как-то даже виновато сказал Игорь, надеясь, что все эти случайно брошенные предложения Стаса на счет мороженного, кино и планетария окажутся не пустым звуком. — Я подвезу тебя до твоего дома, а завтра встретимся на старом месте и решим, чем будем заниматься, хорошо? — Хорошо, — смиренно сказал Стас и потер глаза кулаками, зевая. — Можешь высадить меня где-нибудь по дороге, я немного прогуляюсь. — Ну не с твоими чемоданами, — спрятав улыбку, сказал Игорь — из всего отряда у Конченкова был самый большой чемодан, набитый книгами; старший отряда сказал ему оставить дома небольшой телескоп, но если бы не этот запрет, Стас взял бы и его. — Тут совсем немного осталось. Успеешь еще погулять. — Мне уже не терпится вернуться и продолжить тренировки, — признался Стас, но Игорь не стал ему отвечать, ему вообще было бесполезно что-либо говорить. — Чем больше времени на разрыв перед подготовкой, тем дольше мы не можем улететь. Не понимаю, почему «наверху» тянут с этим. Все больше отсеивают, все меньше готовят, и так уже три года без остановок пашем. — Ты слишком нетерпелив, в космос без необходимой подготовки тебя никто не пустит, — Лавров резковато вывернул баранку руля, и они оказались на улице, пробка на которой разрасталась очень далеко. — Гагарин в три раза дольше готовился, и ничего, полетел все-таки, а ты хочешь все и сразу. Люди, с которыми мы работаем, уже прекрасно знают, какие нагрузки физические и психологические мы должны выдерживать, знают, как должно биться наше сердце, они уже имеют опыт как полета, так и подготовки, а мы еще зеленые, пусть и лейтенанты. Имей совесть и терпение. — А если я не успею? — совсем по-детски спросил Стас, и его голос никак не подразумевал смерть, скорее, опоздание на утренник в детском саду. — Если я буду всю жизнь тратить на подготовку, то разве будет смысл в моем дальнейшем полете? Я все равно ничего не понимаю. — За инакомыслие могут и на исправительные работы послать, — осторожно предупредил Игорь. — К тому же, не нам решать, успеем или не успеем. Если ты всю жизнь будешь проводить за раздумьями о смысле жизни и за страхом смерти, то смысл жизни к тебе не снизойдет, а смерть постарается прийти как можно скорее. Мне кажется, что нужно просто жить, как говорит сердце. — А мое сердце тянется к космосу, — сказал Стас обиженно, и больше Игорь не смог вытянуть из него ни слова. Лишь только когда он высаживал его около его дома, Стас скомкано попрощался; Игорь не решился спрашивать про планы на завтрашний день, боясь испортить настроение друга еще больше. Как же Игорь ревновал Стаса к космосу, словно эта ненавистная ему черная материя была не просто местом службы, а каким-то райским местом, где человек обретает совершенно другие мысли. Стас возносил космос так, как поэты не возносят любовь, как художники не возносят изящные тела, как певцы не возносят чувства. Стас видел в космосе смысл жизни, хотя Игорь привык видеть в смыслах земное. Стас любил космос — до банального простой пример, — как любят красивую и добрую женщину. И Игоря сжигала эта тупая, но очень мощная ревность. Как человек может любить с такой самоотдачей предмет, а космос — это даже не предмет, это какая-то совершенно абстрактная материя, очертания и границы которой нельзя было даже представить. Если бы они со Стасом встретились раньше, еще до большой и светлой любви Конченкова, то может, все сложилось бы по-другому, но Стас постоянно говорил, что любит свой тупой космос сколько себя помнит, и Игорь ничего не мог с этим сделать. Каково вам полюбить человека, которого вам нельзя любить? Игорь не мог представить, что все то изящество и тонкость, по которому он вздыхал по ночам, принадлежат нескладному тощему высокому пареньку с серо-голубыми глазами, всегда устремленными в небо — казалось, они впитали его цвет. Игорь не мог представить, что впервые в жизни его любовь абсолютно невзаимная, да еще и противник какой-то баснословный, которого нельзя ни отпугнуть, ни уничтожить. Игорь ничего не мог поделать со своей глупой неправильной влюбленностью, он даже пытался завязать с ней, как с привычкой курить втайне от старшего отряда, но и Стас, и сигареты возвращались в его жизнь по его же воле после короткого периода воздержания. Игорь мог только наблюдать и ждать, пока его или отпустит, или подвернется случай сказать все, что он думает. *** Когда один ребенок выбирает шарик красного цвета, то это значит, что шарик зеленого цвета так и остается на прилавке, и не факт, что его выберет другой ребенок. Когда один человек выбирает другого, то это значит, что другой человек остается в одиночестве. С отпуска их вернули раньше, чем планировалось, и на то были очень важные причины. Та часть отряда, что получала отгулы прошлой осенью, уменьшилась вдвое. Шесть человек из двенадцати получили отпуска и уехали в Самару и Пензу, по домам, а те другие шесть, что остались без должного присмотра начальства, сначала перестали ходить на тренировки, а потом двое из них и вовсе сбежали с тренировочной базы ночью, предварительно подкупив охранников. Их нашли уже в Самаре, и Игоря и Стаса даже вызывали в милицию, чтобы выяснить у них, не знали ли они подробностей их позорного побега. Еще у одного парня случился сердечный приступ после того, как его обвинили в подстрекательстве и разжаловали до рядового. После этого случая на голову начальству свалились проверки, потом еще проверки, и все ходили и лаяли друг на друга, а про то, что их объединяет совершенно детская мечта, они и вовсе забыли. Так от девяти человек отряда, теперь уже больше похожего на неформальную группу, которая уже совершенно потеряла какой-либо настрой, осталось всего пятеро — двое покинули военно-космические войска и перевелись в десант, двое решили больше никогда не связывать свою жизнь с военным ремеслом и стали теми, кем были до всего этого маскарада. Стас уже не смотрел по вечерам на звезды, а плакал в подушку, потому что его мечта все больше отдалялась от него, его кровать переместилась обратно в темный угол, Игорь не мог слушать его сдавленные тихие рыдания и тихий шепот, и однажды он просто встал поздно ночью, когда Стас опять плакал, и сел на его кровать, не пытаясь как-либо его успокоить, тем более, они были одни в комнате — остальные трое спали в комнате соседней. — Расскажешь старшему, что один из его лучших бойцов по ночам плачет в подушку, да? — обиженно спросил Конченков, обнимая одеяло, которое не закрывало его ступни. — Хотя, уже все равно все потеряно. Ты правильно говорил, когда советовал не строить воздушные замки по поводу полетов в космос — я боюсь, что у нас уже ничего не получится. — Даже если не получится, у тебя всегда есть я, — прошептал Игорь, пытаясь не глядя найти руку Стаса. Он смог забраться под одеяло и сжать теплую ладонь Стаса в своей. Длинные пальцы идеально подходили к его ладони, словно замок и его родной ключ. Стас сначала затаил дыхание, пытаясь как можно аккуратнее и быстрее стереть с лица слезы, а потом резко сел на кровати, устремляя совершенно детский взгляд на Игоря. Даже руки не стал разнимать. — Что ты этим хочешь сказать? — почти испуганно спросил Конченков, жмурясь. — Я люблю тебя, — прошептал Игорь, стараясь не опускать глаза, а смотреть прямо в глаза Стаса, чтобы он поверил, чтобы не оттолкнул, или хотя бы пожалел. — Я пришел сюда потому что питал такую же внеземную любовь к космосу, а потом встретил тебя и понял, что любовь должна быть на земле. Я правда не могу без тебя. Мне уже больше никто не нужен. Стас молча смотрел Игорю в глаза, стараясь понять, искренне ли тот говорит, но ведь Игорь его друг, он ни за что не обманет, тем более не станет играть на чувствах. — Ты — мой космос. Игорь сдался и опустил глаза, крепче сжимая руку Стаса в своей, и в пылу чувств и совершенного признания ему показалось, что Стас сжимает ее в ответ. Лаврову уже нечего было терять. Он придвинулся ближе к Стасу, касаясь своими коленями его ноги, и медленно наклонился к нему, ожидая хоть какой-то реакции, но Стас словно вмерз в кровать, Игорь даже не слышал его дыхание, что настораживало его. — Я… — сказал Стас, и Игорь ощутил опаляющее дыхание на своих губах, что почти заставило его кинуться на Стаса с поцелуем, но он позволил ему договорить, стараясь не шевелиться. — Я не могу сказать, что ты мой космос, ну, потому что ты мой друг. Но ты же сам говорил, что я мыслю нестандартно, значит, я не буду считать тебя странным, ведь я сам такой же, — Конченков понял, что говорит чушь и остановился. — Погоди, слишком много всего за эти дни. — Я не прошу от тебя ответного признания, — Игорь задрожал от одной лишь мысли, что Стас будет над ним насмехаться, пусть и такое никогда не было замечено за товарищем, — просто, — Лавров понял, что их руки все еще в крепком рукопожатии, и улыбнулся сам себе, устремляя взгляд в окно, где сегодня было необыкновенное чистое небо, — не бросай меня. До конца мы дойдем только вдвоем. — Я не брошу, — серьезно сказал Стас, но позже по его губам все же скользнула мягкая и счастливая улыбка; свет озарял его лицо, выделяя бледные губы и мокрые блестящие ресницы. — Мечты у меня внеземные, а друзья по-прежнему здесь, — и порывисто обнял Лаврова, крепко обхватывая его руками и стискивая ладони между лопаток, вклинившись головой в угловатый изгиб между шеей и ключицами. Может ли человек быть более счастливым, чем Игорь сейчас? *** Это был опасный маневр, но сейчас никто толком не обращал внимания на будущих космонавтов. С тренировочной базы в Финляндии вернулись два отряда, которые даже не тренировались толком, и все развлечения и обязанности свелись к нескольким вещам: пятиразовым походам в столовую, медкомиссиям по вторникам и четвергам, тренировкам через день с начинающим инструктором, который разбирался в нормативах и нагрузках меньше, чем сами космонавты. Пожалуй, единственной по-настоящему интересной для ребят вещью стало разрешение на первые самостоятельные полеты на небольших истребителях. Былое настроение отряду, вернее, остатку отряда вернули Конченков с Лавровым. Эти двое пели «Катюшу», когда шли во главе нестройной колонны на обед, кидали в самых унылых товарищей снежками из грязного весеннего снега — как раз недавно налетели новые метели, на тренировках своим зажигательным примером показывали, как должны вести себя самые настоящие космонавты, смелые и отважные люди, которые решились встретиться лицом к лицу с Неизвестностью, эти двое первые залезали в истребители и неслись во главе колонны над Волгой, подавляя желание или пуститься ввысь, или разбиться о воду. Проверки сошли на нет, волнения утихли, парня, получившего приступ, с малыми почестями похоронили, беглецов искать перестали, и пять человек, которые являлись неким «мотором» для ребят, для будущих летчиков и космонавтов, именно те пять человек во главе с Игорем и Стасом, а также еще несколько таких же «веселых и находчивых» вскоре заставили предстать перед глазами начальства. Генерал еще Гагарина готовил, так что человеком был уважаемым и знаменитым, и каждый, кто работал на этой базе, был горд, что стоит под началом такого человека. — Так вот он, значит, какой, — многозначительно посмотрел на всех сидящих за столом генерал, разглаживая ровные усы двумя пальцами. Что он имел в виду под словом «какой» так никто не понял, но спрашивать не решились. — И это вы, восемь весельчаков, которые со строевыми песнями ходят до столового корпуса, которые устраивают ночные посиделки и дополнительные тренировки просто потому что вам так хочется? — его тон уже предвещал что-то нехорошее, и Стас с Игорем переглянулись, подготовившись в случае чего взять всю вину на себя. — И кто же эти зачинщики? Встаньте, дети малые, хоть погляжу на вас. Игорь и Стас одновременно поднялись и вытянулись по струнке — не перед поварихой все-таки стоят. — Ага, — сам для себя сказал начальник, почесывая подбородок, — значит, лейтенант Лавров, лучший механик пятого отряда, и лейтенант Конченков, лучший пилот всей базы, на которого ровняются все. И это наш сектор массовиков-затейников? Остатки знаменитого пятого отряда? Вам хоть известно, что такое дисциплина? — Так точно, — хором сказали они. — Тогда на кой-черт она нам сдалась на нашей базе, если ее никто не соблюдает?! — вскрикнул генерал, ударяя раскрытой ладонью по столу. — Вы — будущая элита космических войск, сливки общества пилотов, которые на завтрак, обед и ужин ходят, распевая детские песенки, на тренировках играют в ладушки и так рискуют государственными самолетами просто потому что хочется! — обвинения выглянули притянутыми за уши, Игорь все пытался возмутиться, но даже он трепетал перед тучным и грозным генералом. — Какие-то оправдания есть? — Есть, — тихо, но твердо сказал Стас, вдруг вклинившись в разговор — Игорь удивленно вскинул брови, не стесняясь смотреть на товарища, — есть оправдания. Разрешите, товарищ генерал? Начальник, не ожидавший того, что кто-то из подчиненных будет поднимать бунт против его риторических вопросов, сначала удивленно замер, а потом кивнул, надеясь, что от его пронзительного взгляда рядовой Конченков проглотит язык и встанет на свое место молчаливого члена отряда. — Тренировки тренировкам, но боевой дух еще никто не отменял, — начал Стас, запинаясь, но тут же находя необходимую поддержку в ласковом взгляде Лаврова. — После дезертирства большей части пятого отряда и его остатки, и приезжие отряды были в подавленном состоянии, и вы, наверху, определенно были не лучше. Такая шалость, как задорная песня или веселая игра в перерыве не сделает из нас безответственных и пустоголовых, к тому же, мы здесь все взрослые люди и прекрасно знаем, что полета даже на небольшом старом истребителе нужно добиваться не только хорошими результатами на тренировках, но и дисциплинированным поведением, однако не нужно делать из нас одинаковых и серых. Если у кого-то изменились нормативы, или же кто-то заболел от этого, может, кто-то перестал высыпаться — то скажите прямо сейчас, и мы тут же перестанем, — Стас, вроде, уже высказал все, что можно было сказать, однако генерал все еще молчал, а значит оставалась еще какая-то мелочь, о которой Конченков забыл упомянуть. — И про самолеты. Тогда я был во главе клина, раскаиваюсь, что поступил безрассудно и рисковал всеми. Готов понести наказание за это. Начальник внимательно окинул взглядом Стаса, потом мотнул головой. — Свободны! — громогласно объявил он. — Лавров с Конченковым задержитесь на две минуты. Разговор есть. Генеральский кабинет все покинули со скоростью космической ракеты, и остались только они втроем. Повисла тяжелая тишина, от которой у Стаса тут же разболелась голова, но генерал жестом приказал им сесть, и они с Игорем откинулись на мягких стульях. Генерал заходил по комнате, сначала задумчиво глядя в окно, а потом в упор разглядывая сначала одного лейтенанта, потом другого. Разговор все никак не начинался. — Вы ведь оба прекрасно понимаете, что вы оба — первые из всего разнообразия вариантов, которые могут полететь в космос и совершить более значимые открытия, нежели то, что сделал Гагарин, — тихо, но строго начал генерал, замирая посреди комнаты и облокачиваясь на стол. — И если бы не ваши выходки, а я прекрасно знаю, что подстрекатель здесь именно Лавров, то я бы не стал поднимать этот вопрос, но я все же спрошу, — его голос звучал как-то слишком угрожающе, и означал больше, чем, наверно, даже отставка, — а хотите ли вы вообще лететь в космос? — Это не просто дело всей жизни… — начал Игорь, понимая, к чему клонит начальник. -…это мечта всей жизни, — резковато закончил Стас, сжимая руки в кулаки. — И если вы хотите сказать, что в космосе клоуны не нужны, то мы уже обсудили это при всем отряде. Генерал удивленно уставился на Конченкова, потому что никак не ожидал такой дерзости от вечно спокойного и мечтательного лейтенанта, можно сказать, его любимчика. Напрягся даже Лавров, который даже при своем буйном и вспыльчивом характере не мог себе позволить такую вольность при генерале. Впрочем, Стас уже через секунду одумался, и его гневный взгляд сменился разочарованным, однако, он так ничего и не сказал в свое оправдание, боясь сделать только хуже. — Да, клоуны в космосе не нужны, вы правы, лейтенант Конченков, — подтвердил генерал каменным голосом, не шевелясь, — однако, вы ведете себя подобно клоуну прямо сейчас. Вам место в цирке, а не под звездами, — и это уже звучало как равносильное «можете отправляться домой», если бы генерал тут же не улыбнулся: — Ваш дуэт показывал самые хорошие результаты на протяжении обучения и тренировок, и вы, лейтенанты Лавров и Конченков, всегда были моей маленькой гордостью, и я не могу отправить вас к чертям только поэтому. Но знайте — это было последнее предупреждение, и с последующими дисциплинарными нарушениями я мириться не буду. А теперь уходите. Стас и Игорь удивленно переглянулись, затем отдали честь и направились к выходу, вежливо добавив «так точно, товарищ генерал». — И еще, Конченков, — кинул вдогонку начальник, даже не поворачиваясь к ним, — красивый финт был. Не получится с космосом — станешь потрясающим летчиком. *** — Душа не на месте, — вздохнул Стас, когда самолет приземлился, а ему пришлось поднять голову с плеча Игоря, на котором он спал половину перелета. — Расслабься, — ласково сказал Игорь, доставая вещи из малого багажного отделения, — и не говори так неуверенно. Здесь все говорят только по-фински, нас никто не понимает, по крайней мере, большую часть из того, что мы тараторим, — он не мог признаться Стасу, что сам чувствует себя неуверенно, однако, причины их неудобства различались. Игорь волновался потому, что впереди их ждала финишная прямая. На базе среди оставшихся убрали такое понятие как «отряды», ввели «дуэты», и теперь космонавты тренировались в паре уже официально, хотя раньше это правило было негласным. Игоря и Стаса, естественно, определили в одну пару, ведь разлучать их было бессмысленно — то ли руководство боялось, что их «дурное влияние» растечется дальше круга их общения, то ли они решили, что лучших надо не разделять, а наоборот, вместе готовить к предстоящему полету. Уже была назначена дата жеребьевки, по базе ходили слухи, что в сейфе генерала уже лежат документы «сверху» с именами тех, кто получит места в ракете, а Игоря и Стаса внезапно сослали в Финляндию, на тренировочную базу под городом Вааса. Не «внезапно», конечно, но два товарища совершенно забыли об этом, и напоминание за неделю до полета изрядно встряхнуло их. Решающие подготовки и тренировки на хорошей базе, да еще и без остальных, могли означать только одно — они со Стасом первые в списке. И как тут быть спокойным? Причина волнения Стаса оставалась неясной даже ему самому. Осунувшись, Стас ходил по комнате после тренировок, заложив руки за спину, пока Игорь наблюдал за ним и пытался угадать, о чем тот думает, хотя чаще всего взгляд соскальзывал по острым ключицам, торчащим даже из-под рубашки. — Иди сюда, — мягко прошептал Игорь, и Конченков сел на его кровать, проводя руками по бритой голове и склоняясь к коленям Лаврова. — Расскажи, что тебя тревожит? Может, ты мерзнешь в это дурацкой Финляндии? — Дело не в этом, — Стас уютно расположился на коленях Игоря, позволяя чутким рукам поглаживать его, успокаивая. — Это не из-за того, что мы сейчас здесь, и даже не из-за того, что скоро полет. Это что-то такое глупое, но тяготит меня. Знаешь, такое предчувствие, что я предаю что-то, пытаясь поскорее сорваться отсюда. — Единственное, что ты предаешь своими новаторскими мыслями — это коммунизм, но это не особая беда, так что я не понимаю волнения, — усмехнулся Игорь, скользя пальцами по ушным раковинам Стаса и оглаживая тонкие мочки, к которым очень хотелось прикоснуться языком и проверить реакцию Конченкова. — Ты бы понял меня, если бы не так безбожно пялился на меня во время сегодняшней летучки, — Стас не смог сдержать улыбки, хотя пытался оставаться серьезным, хотя бы для вида. — Ты все прослушал. — Тебе просто очень идет эта рубашка, — Игорь облизнул внезапно пересохшие губы и потянулся к пуговицам. — Не сейчас, — Стас мягко перехватил его руку и положил ее обратно на свою голову, — ты быстро скачешь по темам, я не успеваю. На сколько помню, ты хотел узнать причину моего волнения, и мне теперь очень важно поделиться с тобой, — Игорь сдавленно кивнул. — Ты же слышал, что полетит кто-то один из двадцати человек? Нас разделили на дуэты, чтобы было удобнее выбирать. — Ты это сейчас серьезно? — Игорь, конечно, совершенно безответственно проспал все совещание, а когда его одернули и заставили слушать, то он быстро переключил все свое внимание на Стаса, который даже что-то говорил тогда. — Значит, что мы не полетим вместе, если нам повезет? — Кто-то один, — Стас глубоко вздохнул, словно подавляя непрошенные слезы, и закрыл лицо ладонями, — второго максимум оставят механиком или пустят в следующий раз. Но когда будет этот следующий раз — никто не знает. Видишь, второй полет после Гагаринского случится через семь лет. Если третий будет еще через семь, то кто знает, возьмет ли кто в космос таких старичков. В полет Игорь был готов отправиться только со Стасом, никак не один, но и отправить туда Стаса одного он тоже слишком боялся — только вместе, и никак иначе. Лавров мог пожертвовать всем, что у него есть, лишь бы Стас был рядом, Лавров мог забыть дорогу до космодрома, лишь бы по утрам просыпаться и видеть Стаса, Игорь мог попрощаться с давней мечтой, лишь бы иметь возможность любить Стаса и знать, что он может хоть немного, но ответить взаимностью. И самое страшное для Игоря было то, что он не знал мыслей Стаса на этот счет, что он не мог быть уверенным в том, что Стас мог бы вот так запросто остаться рядом с ним, на Земле, предав свою любовь, чистую и давнюю. И его захлестнула ревность, совершенно глупая и необоснованная — ревность к космосу. Игорь резко вскочил на ноги и подошел к окну, даже не замечая, как своими действиями напугал Стаса. Лавров внимательно посмотрел в небо — в Финляндии оно было совсем другим, более черным и звездным, нежели под Самарой, и иногда по черному горизонту размывались разноцветные капли полярной ночи, синие, красные, желтые, напоминая только начинавшееся северное сияние. Здесь космос был так близко, так ненавистно близко, что, казалось, можно было протянуть руку и утонуть в звездах и вязкой, как воды Мертвого моря, темной материи. Если очеловечить космос, то ему бы больше подошел образ молодой утонченной девушки, кожа которой — это черный холст, на котором рассыпаны бесконечные звездные россыпи, косяки комет и системы планет; и Игорь всегда видел космос именно таким, когда Стас говорил ему, что влюблен. Но сейчас космос представлялся ему скупой страшной старухой, которая пригребла к своим рукам многочисленные общие богатства, которые теперь звездными горстями сверкали в ее руках. Лавров вдруг понял, что ненавидит космос. — И, ну, если ты полетишь, то ты полетишь без меня? — спросил Стас, разрушая тишину. — Нет, — уверенно сказал Игорь, слыша, что Стас поднимается с кровати и идет к нему. — Я не смогу бросить тебя здесь. Никакие космические приключения не стоят разлуки с тобой. К тому же, это полет не будет таким, как я бы хотел его видеть, если там не будет тебя. Я пришел сюда, — Игорь обвел взглядом комнату, хотя под этим подразумевалось гораздо больше, чем просто комната, — чтобы найти себя в жизни, но я нашел тебя, и мне больше ничего не нужно. Я люблю тебя гораздо больше, чем перспективу стать знаменитым и богатым. Игорь рвано вздохнул и замер — руки Стаса обхватили его поперек груди, а сам он всем телом прижался к его спине, прикасаясь губами к позвонкам на шее. — А ты — ты бросишь меня ради космоса, да? — с надрывом спросил Игорь, зажмурившись. — Я понял, что по-настоящему люблю тебя только сейчас, — прошептал Стас, и сердце Лаврова пропустило целый удар, заставляя кровь стынуть в жилах, — только ты поддерживаешь меня, только тебе я должен быть благодарен за то, что я все еще не сломался духом, и я просто благодарен тебе за все время, что ты провел рядом со мной. Конченков поцеловал Игоря, прижимая холодные ладони к колючим от давней щетины щекам; целовал он неумело и неуверенно, но чувственно и нежно, и в голове Игоря словно перемешались все мысли, поднимаясь над поверхностью в невесомости и падая под действием силы гравитации — это такое чувство, будто ты наконец нашел свой дом и своего человека, с которым ты готов провести всю жизнь, будто ты наконец кому-то нужен, будто судьба наконец повернулась к тебе своей светлой стороной. — И я не думаю, что какой-то космос может препятствовать нашим отношениям, — надрывисто прошептал Стас, делая осторожные шаги в сторону кровати Игоря и не отпуская его, пока не почувствовал мягкую пружинистую поверхность ногами. Игорь что-то промычал в поцелуй, счастливо улыбаясь и сжимая Стаса в ответных объятиях. Лаврова аккуратно утянули на колени, и сейчас он чувствовал себя маленьким котенком, был готов свернуться клубочком и мурлыкать от накатившего счастья. Сидеть на самом краю было совершенно неудобно, и Стас отодвинулся вглубь кровати, увлекая Игоря за собой, который охотно следовал за ним, примеряя пассивную роль в отношениях. Воздух искрил, как в грозу, пока Стас покрывал поцелуями мощные плечи Игоря, уделяя внимание каждой незаметной детали: разлету ключиц, увенчанному глубокой яремной впадинкой, острому, чуть сглаженному напряжением, изгибу шеи и широких плеч, кадыку, выпиравшему под тонкой кожей, линии нижней челюсти, которая смыкалась на прямоугольном подбородке и продолжала свой путь твердой прямой до аккуратного уха, родинкам за ушами, которые под особым углом напоминали созвездие Большой Медведицы. — Помнишь, ты что-то говорил про космос в одно касание? — шепнул Конченков, опускаясь руками по груди Игоря и задирая рубашку так, чтобы был виден пресс. — Так вот, я сначала не понял, — Стас рывком опрокинул Лаврова на кровать, устраиваясь между его ног так, чтобы дотягиваться до живота лицом, — и только сейчас до меня дошло, что мы можем подарить это ощущение друг другу, — Стас медленно опустился губами к животу Игоря, скользя сначала по косым мышцам вниз, потом по дорожке волос до пупка вверх. Закусив губу и положив руку на затылок Стаса, Игорь охотно подставлялся его ласкам, направляя и давая знать, если попал именно в точку. Игорю уже не нужен был никакой космос, никакая слава, никакое звание — только Стас. И в этот момент внутри сгорела в пламени желания даже ревность — вот он, Стас, так близко, рядом; но Игорь так и не услышал ответа на главный вопрос — может ли Стас оставить свою мечту ради него? И не хотел слышать. Он боялся ответа. *** Выбор приходится делать всегда — это часть нашей жизни; может, слегка противоестественная, потому что древние люди были фаталистами, но люди, живущие в обществе, с другими людьми, сами поставили себя в такую ситуацию. Игорь не мог поверить, что какой-то банальный выбор может изменить его судьбу, причем, право выбора даже не будет предоставлено ему. — Мы завтра улетаем, — присвистнул Стас, настроение которого взвивалось в высь с приближением отлета в Самару, где решится их с Игорем судьба — полетят ли они или останутся ползать по земле, как муравьи. — Представляешь, улетаем… Мне даже не страшно как-то, хотя пять лет этого дня боялся, как огня, — признался он, застегивая все пуговицы на рубашке. — Вот представляешь, будет генерал сначала долго-долго что-то читать, а потом поднимет нас всех, и при всех скажет, кто же полетит. И представляешь, если это буду я! Игорь усмехнулся, отворачиваясь к стене в попытках застегнуть рубашку, которая тянула кожу на саднящих от засосов плечах, и перестал улыбаться — держать улыбку, когда Стас вот так открыто говорил о том, что собирается улететь, мать ее, и потом же они больше не увидятся, ведь Стас вечно где-то будет, и ничего у них не будет, как обещал Стас, и вообще все это ложь. Поток хаотичных мыслей одолевал Игоря, и он никак не мог с ними справиться без помощи. Тренировок в последнее время было все меньше и меньше, в основном какие-то собрания и совещания, на которых Игорь спал, ведь когда обсуждали что-то важное, его стремительно будил Стас. — А если это буду я? — вдруг зло усмехнулся Игорь, резко дергая пуговицы на рубашке, которая никак не хотела аккуратно заправляться в брюки. Лавров пропустил тот момент, когда Стас, солнечный и мечтательный, стал таким эгоистом, который только и думал о себе и полете, даже ни разу не заикнувшись о Игоре. Это было больно, Игорю казалось, что Конченков даже не может допустить мысли о том, что полетел бы кто-нибудь другой. — Если это будешь ты, то я буду ждать тебя до последнего, буду провожать тебя до трапа и встречать на месте приземления, — тепло произнес Стас, накидывая на плечи шинель. — Ты обидишься на меня, — уверенно предположил Лавров, и несмотря на слова Стаса, его съедало беспокойство, которое покалывало его в бок неприятными мыслями, — ты, возможно, будешь ненавидеть меня. — Я уже люблю тебя, как же так может получиться, что я внезапно стану ненавидеть тебя? — улыбнулся Стас. — До тебя у меня и правда в жизни была одна страсть и одна мечта — космос, а сейчас у меня появился ты. И сейчас, именно сейчас, когда я совсем близко к исполнению первой мечты, рядом со мной появился ты. Мне приходится делать выбор, — из голоса Стаса выветрились спокойные и беззаботные нотки, с которыми он начинал этот нехитрый разговор, — мне никуда от него не убежать, если конечно я не хочу потерять все и сразу; и я должен решить, что же я должен предать в первую очередь — любимого человека или давнюю мечту. Ты обвиняешь меня в этом, я чувствую, но ты тоже должен меня понимать. Вероятно, ты не задумывался, что может случиться со мной, если полетишь ты. — Отставим сантименты, лейтенант, — внезапно грубо отозвался Игорь, рвано хватая обветренными губами холодный финский воздух казармы, — лучше скажи мне, — Игорь понял свою ошибку и, повернувшись к Стасу и подойдя к нему, словно побитая собака, положил свою руку на его плечо, не давая сбежать, — что же выберешь ты? Вот так и приходится выбирать. Жизнь — она как большой блядский тест, как очень точный алгоритм, с тысячами шагов и пунктов, условий и целей, но все равно заканчивающийся смертью. — Ты ведь подождешь меня, правда? — так, на всякий случай, спросил Стас, стряхивая руку Игоря с плеча и крепко целуя товарища в верхнюю губу. А потом ушел. Но ведь есть условие — полетит кто-то один, и они должны выполнить это условие. Это и правда сложно. Предавать любовь ради мечты, предавать человека ради звезд, предавать настоящее ради нереального. *** Самолет уже ждал их на взлетной полосе. Собиралась затяжная метель, и пилот, матерящийся на родном финском на погоду под Ваасой, уже сидел в кабине, пока Игорь и Стас неторопливо шли к аэродрому, таща за собой свои чемоданы. По данным метеосводки, если они не улетят в ближайшие несколько часов, то не улетят они отсюда еще ближайшую неделю, и тогда не успеют на собрание, решающее собрание. Естественно, Стас волновался — он даже уговорил Игоря пренебречь обедом, чтобы улететь раньше, и совершенно спокойный Лавров согласился, предупредив, чтобы Конченков не сетовал на урчащий желудок. — Пошли, мне нужно кое-что тебе показать, — прошептал Игорь, когда они оторвались от общей группы и свернули в сторону недостроенных казарм, которые блестели под лучами белого солнца металлическими крышами. — Любые сюрпризы от тебя — это как очередная загадка природы, — Конченков улыбнулся и, стоило им скрыться от посторонних глаз, тут же притянул Игоря к себе для поцелуя — такого нежного и вымученного со стороны Игоря, что у Стаса сжалось сердце, как будто больше такого не будет. Его тут же накрыло волной беспокойства, но он быстро взял себя в руки, сославшись на то, что слишком волнуется перед перелетом. — Так…куда мы идем? — Мы пришли, — Игорь указал на небольшую дверь, где, судя по всему, хранились стройматериалы; Лавров очень трепетно и крепко сжал руку Стаса и посмотрел на него как-то особенно, не так, как смотрел в другое время, и Конченков понял, что или его сейчас ждет что-то необычное, или он его убьет. — Я не хотел оттягивать этот момент, но я не знаю, когда мы еще сможем сделать это. В любом случае, уже ничего не будет как прежде, и ты понимаешь это. — Но мы сможем подстроиться под новый ритм, я не понимаю твоего волнения, — Стас сжал ладони Игоря в ответ, обдавая его щетинистые щеки теплым дыханием, — странно, раньше беспочвенным волнением в нашей паре занимался я. — Времена меняются, — грустно сказал Игорь, цепляя губами губы Стаса и увлекая его внутрь ангара, где мигала слабая лампочка и было теплее, чем на улице, — меняются личности и меняются условия. Не меняется лишь одно — моя тупая любовь к тебе. — Ну почему же тупая, — покраснел Конченков от неожиданного признания, — она же взаимная. — Если бы она была взаимная, то ты бы остался здесь, со мной, а не рвался туда, — глаза Игоря, какие-то красные и мокрые, устремились вверх, и внутри Стаса все перекрутилось теперь уже в не беспочвенной панике — он отшатнулся от Игоря, но его запястья перехватил крепкий металл, холодный и обжигающий. Попытка Стаса вырваться из оков наручников была очень скомканной и была быстро пресечена Игорем. Он схватил один из металлических цепочек браслета и защелкнул его вокруг трубы отопления. — Ты сбрендил?! — в ужасе закричал Стас, переместив всю опору на браслет и запястья, и принялся тянуться к Игорю, чтобы или ударить товарища, или оборвать цепь. — Отпусти немедленно! — Если ты не достанешься мне, — начал Игорь, отойдя на безопасное расстояние — его глаза были наполнены слезами, и они стекали по щекам, срываясь с подбородка на бетон, — то ты не достанешься никому, знай же это. Ты сделал неправильный выбор, Стас, оставив меня здесь одного и рванув к своему космосу. — Ты спятил! Сошел с ума! — кричал Стас, отчаянно вырываясь из холодных оков. — Я бы дал тебе этот космос, я бы стал для тебя космосом, я бы разукрасил себя в его цвет, но ты оставил меня ради своей мечты. Космос не полюбит тебя так, как полюбил я! — вскричал в ответ Игорь, швыряя что-то с пола в Стаса. — А ты никогда не полюбишь меня, и это значит, что ты будешь гнить здесь до конца своих дней. Последнее, что он видел, прежде чем выскочить из ангара, это кровь на лице Стаса — он попал ему этим куском бетона прямо в нос. Пилот уже собирал зазевавшихся пассажиров по аэродрому, и последним таким стал Игорь. Он не мог успокоиться, закинул свой чемодан в багажный отсек и быстро сел на свое место, когда к нему подошел пилот, разглаживая серебристые усы. — Вас же было двое, — задумчиво произнес финн на ломанном русском, разглядывая пустующее рядом с Игорем место. Впрочем, пилот быстро скрылся в кабине, оставляя Игоря в разношерстном гуле финской и нечеткой русской речи наедине со своими мыслями.