Если бы...

                  Сентябрь, 1918 год.       …Странно бывает. Всю жизнь мы любим только одного человека. Мы преданы ему и привязаны всею душой. А потом в одно мгновение все рушится. Вся любовь и нежность словно утекают в иное русло, изливаются на другого. Нам жаль не этого человека из прошлой жизни, а лет, которые мы на него потратили.       Так думал Роберт Кроули, если только оставалось время думать в безумном потоке страсти. Тридцать лет, Кора! Целых тридцать нелегких лет брака, чтобы в один прекрасный день понять: все это — совсем не то, чего он желал. Джейн пришла в его жизнь как раз теперь, когда больше всего хотелось женского тепла и понимания. Ее внезапное появление словно открыло глаза на любимую жену. Тепрь он видел в Коре не только хранительницу его семейного английского очага, но и американку — холодную, циничную, умную. А в Джейн было что-то девственно-чистое, было то, что он хотел изведать еще давно.       Он пытался остановить самого себя, но тщетно. Голос совести и разума, заговоривший было в нем, разом подавил голос сердца и плоти. Джейн закрыла глаза, отдаваясь ему. Она то ли плакала от счастья и стыда, то ли просто вздыхала от наслаждения, то ли горько смеялась. Ее волосы пахли молоком и соломой, у нее было податливое молодое тело. Даже не верилось, что у этой женщины за плечами долгие годы в услужении и двенадцатилетний сын. Да, они оба уже не дети, и добровольно пошли на эту страшную ошибку, но это сладостно и чувственно, и прекрасно… И плевать, что совсем не правильно.       А потом Джейн долго всхлипывала у него в объятиях. — Что же мы наделали, Ваша светлось? — сквозь слезы устало спрашивала она. — А что будет дальше?       Очень хотелось утешить ее, эту рыдающую по его вине страдалицу. Но Роберт не мог этого сделать. Куда-то испарились и уверенность в себе, и деятельность, и все… Ему ведь стыдно не меньше, чем ей. Стыдно от того, что было так хорошо. — Я не знаю, Джейн. Но бросить жену я никогда не смогу. — Я от Вас этого не требую. — Встает, одевается у него на глазах и уходит.       Как легко, оказывается, разрушить свою жизнь.

***

      Лавинья смерила идущего с ней под руку Мэттью усталым грустным взглядом. Больнее всего, когда не можешь взять и выплеснуть все, что накипело у тебя на душе. Но надо решиться. — Мэттью, через неделю мы поженимся. Скажи, ты мог бы честно ответить мне на любой вопрос? — Да. — Следует незамедлительный ответ.       Мэттью оборачивается, смотрит невидящими светлыми глазами. Только Лавинья знает, кто и что сейчас в его мыслях. — Ты меня правда любишь?      Сразу на его лице проскальзывает тревога. Ее вопрос напугал его. — Боже, конечно! Разве я давал тебе повод усомниться? — Я видела тебя и Мэри там, на лестнице. — Голос изменяет ей, на глазах стоят слезы. — Ты после своего гриппа видишь то, чего сроду не было. — Конечно было! — Совсем обреченно, но беззлобно говорит она. — Ты любишь ее, а на мне женишься из чувства долга. — Дорогая, это неправда. Я прошу тебя…       Но Мэттью знает, что это правда. И страшно, что твоя будущая жена видит тебя насквозь. У Лавиньи прямой, неумеющий лгать взгляд. Тоненькая, невысокая, прямая как палка. После болезни такая бледная, что под кожей светятся голубые прожилки вен. Он инстинктивно сжимается. — Я не выйду за тебя замуж, Мэттью. Я тебе не враг и отпущу тебя без истерик и скандалов. — Куда отпустишь? Лавинья, ты просто слаба после болезни. Давай подождем со свадьбой, ты окрепнешь и… — Нет, — отрезает Лавинья. От прежней ее мягкости не осталось и следа. — Нет, Мэттью. Если тебе и надо жениться, так на Мэри. Она тебя любит, а ты ее. Это правильно. Я не должна тебя мучить. — Но именно ты была со мной, когда я не мог ходить!..       Неубедительный довод, жалкая попытка облечь свои чувства в слова. — Это еще не причина, — вздохнула Лавинья. Значит, правда: он ее просто жалел. — Если бы такая возможность была у Мэри, она бы тоже дневала и ночевала подле тебя. В общем так, Мэттью. Я поеду в Лондон, к отцу. Я буду писать тебе, как положено. Мне будет не хватать тебя, но самой большой наградой будет твое счастье. — Лавинья, подожди!       Лавинья чуть качнулась вперед и сжала на мгновение его руку. — Будь счастлив, милый. Ради меня.