***
— Ты всё еще живешь в замке? — обрываю с жимолости листочек за листочком не глядя, вытянув ноги. Мы с Холтом сидим прямо на полу кособокой беседки, тихо переговариваясь. Я не знаю, который час, но это меня не особо заботит. Как и жесткий пол беседки. Как и жимолость, щекочущая спину. Холт рядом — такой… Холт. Каждое его движение, каждый взгляд сравниваю с тем, что было раньше — до того, как он получил свою душу назад. Глаза у него совсем другие, в них больше нет холода и безразличия, но взгляд такой же спокойный, внимательный и цепкий, вытягивающий всю правду, как раньше. От этого почему-то чувствую облегчение. Седые волосы зачесаны назад, лицо почти расслабленное, на нём все та же скупая мимика, заставляющая вглядываться в глаза, чтобы понять, что именно он имеет в виду. Он одет немного по-другому — исчезли старомодная рубашка и камзол. Теперь — о чудо — он одет почти по ранней весенней погоде — теплая рубашка, жилет, штаны из плотного материала, темный утепленный плащ. Раньше такого не было — а теперь Холт выглядит почти обычным. Если не считать глаз, и это, в принципе, самое главное. В них я и смотрю, задавая свой вопрос. — Нет, — качает головой, — я перебрался в Эхаар. Вскидываю удивленный взгляд на мужчину, оставляя жимолость в покое. Эхаар — город на севере неподалеку, почти что приграничный. Гораздо больше, чем наш, но все равно небольшой по сравнению со столицей или теплыми южными городами, в которых почти каждый дом — на два-три этажа, а то и больше. — Почему в Эхаар? — задаю закономерный вопрос. Холт поджимает губы, словно бы вопрос ему неприятен. — В замке мне больше делать нечего, — ровно произносит, — а Эхаар… мы жили там с отцом когда-то. Правда, тогда это был не Эхаар ещё — так, по сравнению с тем, что там сейчас, обычная деревня. Внутри болезненно сжимается что-то. Слежу за тем, как в глазах Холта меняются непривычные мне, чужие почти на его лице эмоции. Предыдущий Холт никогда бы не переехал в город, где вырос вместе с отцом, из полузаброшенного замка в Северных горах. Предыдущий Холт не смотрел бы так, рассказывая об этом. Вообще, наверное, не рассказывал бы подробностей, скорее всего, ограничился бы простым и ёмким «Эхаар». Но с таким Холтом разговаривать гораздо проще. Поэтому я протягиваю ноги и спрашиваю: — Как тебе в Эхааре после всех этих лет в замке? Холт вскидывает брови, глядя на меня почти удивленно. Пожимаю плечами, отводя взгляд. Не успеваю подумать о том, что, возможно, не стоило так прямо, но Холт отвечает: — Там всё очень изменилось, — произносит он задумчиво, — на месте отцовской лавки теперь кондитерская. Улицы другие, дома другие, люди… С людьми я предпочитаю пересекаться как можно меньше. Фыркаю. Ещё бы — что-то мне подсказывает, что это чувство взаимно. А потом взгляд скользит по крыше бабушкиной лавки и становится совсем не до смеха. Потому что я вспоминаю страх в глазах посетителей после моего заклинания, а потом — ту лавочницу с яблоком в карамели на площади, и соседей, которые, стоит мне отвернуться, начинают чертить охранные знаки от нечисти. — Наши соседи высадили шалфей и зверобой сразу за забором, — киваю вдруг в сторону покосившихся деревянных дощечек, — считают, что таким образом защитятся от зла в моем лице. И охранные знаки мне вслед чертят. Звучит весело, я улыбаюсь даже, но на деле мне не весело совсем. Холт поворачивается ко мне, цепким взглядом в меня впивается и тихо выдыхает. Попытки улыбнуться терпят неудачу. — Понимаю, — произносит Холт ровно. — Я знаю, — отвечаю тихо и глаза прикрываю на несколько секунд, — спасибо. Холт только хмыкает. Когда я открываю глаза, он все ещё смотрит на меня точно так же внимательно, но кроме внимания и интереса я замечаю ещё что-то — что-то совсем другое, чему названия я дать не могу, но одно знаю точно. — Не за что, Кай, — ровно произносит Холт и отводит взгляд. Предыдущий Холт так на меня не смотрел.***
— Я хотел отдать тебе кое-что — произносит Холт, когда мы прощаемся, — ты забыла в замке. Мы говорили несколько часов. В итоге, глядя на то, как я зеваю с каждой минутой всё отчаянней и отчаянней, Холт почти не улыбается — почти, потому что уголок его губ изгибается всё же едва заметно, и я замечаю. Ровное «мне пора, Кай» почти воздух из легких вышибает. Что дальше, я не знаю. Ноги затекли, я смешно прихрамываю, подходя к мужчине. Тот протягивает мне руку. В его пальцах — та самая серёжка без пары, которую я не захотела забирать, чтобы она не напоминала мне о нём и об осколках — в большинстве именно о нём. Я прячу руки за спиной и улыбаюсь. Идея приходит в голову мгновенно и не желает отпускать, пускай сердце от этого почему-то и колотится сильно-сильно, почти болезненно. Во взгляде Холта сквозит недоумение. — В следующий раз отдашь, — улыбка, наверное, получается немного нервной. Холт смотрит на меня, не мигая, несколько секунд, а затем его губы медленно изгибаются. Он кивает и прячет сережку в карман. — До встречи, Кай, — говорит Холт почти слишком мягко. — До встречи, Холт, — отвечаю я почти слишком радостно. В следующую секунду беседка пустеет. Я зеваю и отправляюсь спать ровно три часа, пока бабушка не будит меня мягким стуком в дверь. Когда я открываю глаза, я улыбаюсь. И даже когда бабушка сообщает о том, что во дворе подозрительно опала половина куста жимолости рядом с беседкой, я улыбаться не перестаю.***
Следующие недели проходят, как в тумане. Мне кажется, что я медленно схожу с ума от того, что происходит — и я даже не знаю, что происходит толком, но сходить с ума, когда Холт снова рядом, мне однозначно нравится. Мы видимся практически каждый день. От идеи длительных ночных посиделок в беседке со временем приходится отказаться — жимолость страдает, и я страдаю тоже, разбив от недосыпа несколько склянок и разлив горячее зелье на себя же. В следующий раз Холт смотрит на меня, фыркает, лечит ожоги на руках практически одним движением, и я получаю свой семичасовой сон, потому что, как оказалось, после работы в лавке у меня свободного времени достаточно много. Бабушке безбожно вру — и мне почти не стыдно, хотя все равно смотрю в глаза я её теперь гораздо реже — и рассказываю, как гуляю по лесу или читаю где-то у озера, потому что в четырех стенах проводить всё время мне скучно. Я действительно читаю у озера и гуляю, вот только не у нас, а в Эхааре. Озеро находится совсем недалеко от дома Холта, и в окно, на подоконнике которого я просиживаю долгие часы, листая книги, даже видно, как в нём на закате играет солнце. Это красиво. В Эхааре вообще красиво. Я даже не подозревала, сколько там людей — даже мне от этого не по себе, а Холту и подавно — наверное, чувствует себя, как в улье, полном жужжащих пчёл. Поэтому большинство времени мы проводим в доме — я иногда прогуливаюсь по ближайшим улицам или сижу у озера по вечерам, и Холт несколько раз сопровождает меня в центр, но это только из-за того, что ему самому нужно по делам — а так обычно он баррикадируется за книгами, пишет что-то или колдует. В Эхааре к колдовству относятся гораздо проще, чем у нас. Фонари в центре города освещают всё магическим светом, хотя на окраинах — те же керосиновые лампы, что у нас. Я насчитываю целых две лавки с артефактами и колдовскими книгами — не знахарские, как бабушкина, а настоящие, колдовские — Холту приходится меня оттуда чуть ли не силком вытаскивать. В этих самых лавках Холт, как оказывается, раз в два дня забирает заказы на амулеты и снадобья, и, когда я впервые об этом слышу, данные новости повергают меня в абсолютнейший шок. Я вообще не верю, что Холт может вот так вот, пускай и напряженно, почти через силу, в чем-то таком обычном и рутинном почти участвовать. Ходить по улицам города, пропускать повозки и людей на поворотах, покупать что-то и тем более предоставлять какие бы то ни было услуги. Это поначалу так сильно не вяжется с образом Снежного Короля, которого я увидела больше года назад, что мне странно почти всегда. А затем я привыкаю — пока не слышу, что Холт абсолютно серьезно занимается изготовлением амулетов для кого-то, а не просто так. — Ни за что не поверю, что тебе не хватает денег, — качаю головой, поворачиваясь к мужчине на ходу. На улице людно, но на Холта почти не косятся. Я быстро поняла, что Эхаар — город большой, и встретить тут можно кого угодно, поэтому один высокий, пускай и седой полностью мужчина вызывает разве что интерес. Вот с непосредственными соседями дело обстоит иначе — они Холта сторонятся и обходят по широкой дуге, сама видела. Не то чтобы он сам горел желанием с кем-то любезничать. Холт косится на меня, как обычно, обдумывая ответ. Вопрос того, зачем Холт вообще взялся за заказы из местных лавок, меня действительно интересует. Десятки раз видела, как Холт, покупая тот или иной предмет с осколком, доставал золото практически из воздуха — действительно вполне возможно, что как раз оттуда. Цепляю мужчину под локоть, когда мы ныряем в толпу. В Эхааре на главной площади в рыночные часы невнимательных действительно могут затоптать — слышала краем уха, что такое случается. Уверенно лавирую между людьми, извиняясь, прося посторониться и просто мягко отодвигая зазевавшихся — Холт, как и в большинстве случаев, когда дело касается взаимодействия с людьми, молча передает инициативу мне. Это приятно. Знаю, что когда меня нет и с просьбами о прогулке по городу нависать некому, Холт в ближайшую лавку попросту переносится — об этом мне сообщает владелец, как только решает, что Холт не слышит, попутно осторожно пытаясь выведать, откуда такой сильный маг вдруг неожиданно появился в Эхааре, что ещё он умеет, и кем госпожа — то есть, я — ему приходится. Я отмалчиваюсь и загадочно улыбаюсь — знал бы он, кто именно ему амулеты по вечерам штампует — но последний вопрос вызывает где-то внутри неприятное, ноющее ощущение. Самой бы понять. — Раньше все время у меня забирало Зеркало, — отвечает Холт неожиданно на вопрос, о котором я и сама уже успела благополучно забыть, провалившись в собственные мысли — я просчитывал тысячи вариантов его изначального появления и искал хотя бы один способ его уничтожить. Искал слабые места Короля, выслеживал Тени, иногда пополнял свой амулет — это тоже требовало усилий. Искал осколки, иногда по нескольку в день, накладывал новую и новую защиту на те, то уже нашел. — Тебе просто нечем заняться? — удивленно спрашиваю, поворачиваясь и чуть не спотыкаясь о неожиданное яблоко на дороге. — Именно, — Холт поддерживает меня под руку, не давая упасть, — хочешь помочь? Недоверчивый взгляд вскидываю, глядя на Холта. — Я? — скептически переспрашиваю. Мы не успели дойти до амулетов — когда Холт учил меня магии, мы сосредоточились на более практичных и быстрых заклинаниях в первую очередь. Щиты, силовые удары, поисковые… оно и понятно. Пока что колдуньи из меня не получилось. Холт только плечами пожимает: — Практика всегда интереснее теории. Мы ведь не закончили тогда, — бросает на меня быстрый взгляд, — если ты не передумала. — Не передумала, — качаю головой слишком поспешно, как мне кажется. Но Холт только улыбается, а затем я увлекаю его в толпу, пряча собственную улыбку.***
Читаю книгу из бесконечной, кажется, библиотеки Холта — почти уверена, что он её оставил в замке и мотается туда-обратно по необходимости — время от времени отпивая чай из мною же из собственного дома утащенной чашки. Холт появляется, когда я откладываю книгу окончательно и взглядом гипнотизирую озеро и красиво отражающееся в нём садящееся солнце, а потом — медленно зажигающиеся на фоне сумрачного неба огни города вдалеке. Я слышу резкое шуршание позади и дергаюсь от непривычки, хотя и знаю, что это Холт — кто же ещё передвигается, минуя лестницы время от времени? Немного чая проливается на пальцы и подоконник. Чертыхаюсь, глядя на то, как на подоле платья расплывается пятно. Холт смотрит на меня слегка насмешливо, кладя на стол две склянки и какую-то книгу. Я пожимаю плечами и вытираю руки о и так уже мокрый подол. — Тебе заварить чаю? — киваю на чайник на плите, — Только вскипел. Холт только кивает, глядя на меня странно как-то. Откладываю книгу и соскакиваю с подоконника, всыпаю в ещё одну чашку несколько ложек травяного сбора. — Мёд? — не глядя на Холта, спрашиваю. Когда спустя несколько секунд ответа не следует, все же оборачиваюсь, — Холт, ты будешь мёд к чаю или нет? Холт смотрит на меня задумчиво и странно, почти так же, как в тот первый вечер в моей беседке. Не отрывает испытывающего, раскладывающего на тысячи частей взгляда, в котором прячется что-то такое непривычное, почти недоумённое, но как-то по-хорошему — такое, что мёд из головы вылетает и не возвращается. — Холт? — тихо спрашиваю, и в моём вопросе уже гораздо больше, чем дурацкий чай. Качает головой. Отворачивается. — Буду. Качаю головой, моргаю, отгоняя наваждение. Отправляю в чашку Холта ложку меда и молча подаю ему. Когда я иду к подоконнику и забираюсь туда снова, взгляд мужчины чувствуется на затылке, словно прохладное дыхание.***
А в нашем городке всё, как раньше. Герхард пропадает на работе — устроился в кузницу на окраине, да и вообще он теперь всё чаще ночует в собственном доме по соседству. Лавка днём полна посетителей, а после бабушка читает, прогуливается вокруг города или готовит какое-то зелье на завтра. Иногда по вечерам я захожу на кухню лавки и помогаю ей мешать снадобья или толочь ингредиенты в мелкую муку. Совесть грызет изнутри острыми, словно бритва, зубами. Я её обманываю. Но иначе как-то пока не получается. — Где у нас сушеная лаванда? — спрашиваю, просматривая полки. — Закончилась ещё позавчера, — бабушка качает головой, — я заказала, пока не доставили. Может, повозки на Север долго едут, или случилось что-то. Вчера я была в лавке в Эхааре — Холт в итоге с облегчением передал мне полномочия общения с вообще всеми людьми вокруг — и владелец соловьем разливался о том, что повозка с травами, в том числе лавандой, пришла в самый необходимый момент — не за горами Первоцвет, и на этот праздник всем и каждому необходим мешочек с сушеными цветами на шее, который на владельце до праздника будет как минимум один лунный цикл, как оберег на весь год. Даже мне всучил — один пришлось передать Холту, потому что пообещала. Холт был в восторге и сразу же зашвырнул мешочек в угол. — В Эхааре в лавках вчера появился, — пожимаю плечами автоматически, — а он северней. Бабушка позади нехорошо как-то замирает. И только после этого я понимаю, что только что сказала. — Ты откуда знаешь? — подозрительно спрашивает бабушка. В голове пустым-пусто. Я не оборачиваюсь. — Утром путники заходили, показывали обереги, — пожимаю плечами. Голос звучит почти не напряженно, — сказали, что вчера как раз проезжали Эхаар и купили одними из первых. — В дороге понадобится, — философски заключает бабушка, — нам бы тоже не помешало несколько подготовить. — Конечно, — от сердца отлегает, как только шум позади возобновляется, — я сделаю. В отражении витрины напротив ловлю бабушкин взгляд. Он мне совсем не нравится.***
В дверь стучат. Я дергаюсь даже, вскидывая взгляд от амулета, над которым работаю. Холт в подвале, и, скорее всего, ничего не слышит, но я открывать не спешу. Стук в дверь Холта — настолько редкое явление, что это точно либо домом ошиблись, либо странствующие торговцы, которые мне попытаются что-то всучить. Тем более, время позднее — за окном давно уже темно. Стук повторяется. Настойчивый. Хмурюсь и откладываю амулет. Дверь открываю осторожно, готовясь уже в воздухе защитное заклинание вычерчивать, но на пороге — девушка немногим младше меня самой, на вид лет двадцать. Девушка замирает на пороге и почти испуганно смотрит на меня. Я отвечаю ей тем же — в гости к Холту не ходят, это я уже заметить успела. Тем более молодые девушки. Хмурюсь. — Госпожа, — девушка приседает в быстром книксене, — извините за поздний визит. Автоматически приседаю в таком же — в Эхааре манеры чуть изысканнее, чем у нас, приходится соответствовать. Девушка смотрит на меня еще пару секунд, светлые волны на ветру качаются, из прически выбившись. Выдыхает, решаясь будто бы на что-то, и выпаливает: — Госпожа, извините ещё раз, но ваш муж случайно не колдун? Я резко выдыхаю, чувствуя, как щеки медленно пунцовеют. Ну ещё бы, Эхаар, конечно, далеко не деревня, но не настолько, чтобы люди не делали выводов. — Кто? — тупо переспрашиваю, пока в голове стремительно пустеет, и вариантов ответа как-то не наблюдается. — Просто в магической лавке на повороте к таверне сказали, что тут живет мужчина, изготавливающий лучшие амулеты, — начинает нервно тараторить девушка, — а у меня поисковый амулет не работает, и ни у кого другого нет, а Илай пропал, это мой брат, мы кстати, живём вот там дальше по улице, так вот, утром ещё гулять ушел и не вернулся, должен был несколько часов назад… Я жду, пока девушке понадобится воздух, чтобы прервать её, исправить и позвать Холта, но она продолжает говорить, словно заведенная, и я замечаю на щеках лихорадочный, болезненный румянец. Сопоставляю испуганный взгляд, выбившиеся из прически волосы и судорожное дыхание. Бежала, видимо. Оно и понятно. — А я вас с мужем несколько раз видела, когда вы возвращались из города, — тем временем продолжает девушка, и я резко жалею, что не прервала её на несколько секунд раньше, — у него внешность такая… приметная, и лавочник так же описал, вот я и… извините, что я так, но помогите, ради всего святого, Илай никогда раньше не уходил так надолго, всегда возвращался вовремя, мать уже с ног сбилась, я заплачу, сколько надо… — Дышите, ради всего святого, — срывается с губ, когда я замечаю, что девушка начинает краснеть медленно, но верно, — всё в порядке, вы всё правильно сделали. Проходите, сейчас я дам воды и позову Холта, он поможет, вот только… — Кай? — слышится позади. Я разворачиваюсь, глядя на Холта, выглядывающего из подвала. Мужчина переводит ровный взгляд с девушки на меня. Вопросительная нотка в глазах едва угадывается. Растерянно выдыхаю. Девушка склоняется в торопливом книксене, глядя на меня почти испуганно, будто бы защиты ища. Точно, Холта соседи побаиваются, он же говорил. — Холт, у госпожи амулет поиска не работает, — коротко киваю, избавляя девушку от необходимости повторения предыдущего монолога, — пропал младший брат пару часов назад, не могут найти. Посмотришь? Холт молча кивает, подходит, протягивает бледную руку. Выглядит устрашающе. Девушка торопливо передает камень на алой нитке. Холт отходит к подоконнику с керосиновой лампой и всматривается в амулет внимательно — я тоже кошусь слегка, но потом слышу тяжелое дыхание посетительницы и вспоминаю, что обещала воду, вообще-то. — Вам воды или чаю? — машу девушке рукой, — Есть успокоительный экстракт. Проходите, не стесняйтесь, садитесь, пока Холт разбирается. Как вас зовут? — Астрид, — выдыхает девушка, садясь на предложенный стул. Она будто бы расслабляется вся, губы даже трогает легкая улыбка, — просто воды, если можно. — Кай, — киваю, улыбаюсь в ответ, отходя к столу, — вы дышите, дышите. Всё будет в порядке. — Спасибо вам, — произносит Астрид позади, — и вашему мужу. Вы только скажите, сколько заплатить, я… Сердце пропускает удар. Я чуть было не роняю стакан — вода выплескивается на стол, и баночка с успокоительным экстрактом, который я достаю все же, катится по деревянной поверхности. Холт у окна медленно поднимает голову и молча поворачивается ко мне. Я вижу, как под всполохами огня в его взгляде расцветает самое настоящее удивление, и это явление настолько редкое — почти как стук в его дверь — что несколько секунд я действительно борюсь с совсем неподходящей ситуации улыбкой. — Астрид, прошу прощения, я не успела вас исправить, — подаю девушке стакан, все ещё ухмыляясь и краем глаза замечая, что Холт точно так же молча возвращается к амулету, — но он не мой муж. — О, — девушка принимает стакан, руки у неё немного дрожат. А затем густо краснеет. — Нет-нет, не в этом смысле, — поспешно машу руками, чувствуя, как к лицу тоже приливает краска, — дело в том, что… И тут я замолкаю. Потому что не знаю, что. Потому что Холт мне кто — друг? Не уверена, что могу это понятие применить, да и не хочется, потому что другом мне был Герхард, а это — совсем другое. Знакомый? Точно нет. — Кай мне помогает, — ровно произносит Холт, наконец-то отходя от окна, — она разберется с амулетом. Кай, заклинание немного сбилось, подправь, я недавно показывал. Выдыхаю. Ловлю камешек в полете — Холт дожидается моего слабого кивка и скрывается в подвале. — Спасибо, — слабо произносит Астрид, а затем поворачивается ко мне, — извините, ради всего святого, он, кажется, обиделся… — Обиделся? — фыркаю, чувствуя, как напряжение внутри медленно отпускает и сменяется чем-то теплым и исключительно приятным, — Не беспокойтесь, всё в порядке. Холт просто сосредоточен на работе. Пока я поправляю заклинание, а Астрид пьет мелкими глотками воду, в которую я незаметно все же подлила успокоительный экстракт, внутри всё поет. Помогаю. Не просто учусь, а помогаю. Это неожиданно приятно. Спустя пять минут уже полностью счастливая и чуть более спокойная Астрид выбегает из дома, и амулет в руках светится ровным голубым, как и должен. Я приваливаюсь к косяку — такая магия все ещё отбирает слишком много сил — и машу ей рукой на прощание. — Получилось, — голос позади заставляет оторваться от созерцания спины девушки. Холт не спрашивает — утверждает, останавливаясь неподалеку. — Получилось, — повторяю, улыбаясь Холту через плечо. Тот смотрит на меня, не мигая, несколько секунд, а затем едва заметно улыбается в ответ.***
Когда мы в следующий раз возвращаемся из лавки, с нами боязливо здороваются несколько человек в толпе на площади. Я отвечаю удивленными кивками и неловкими книксенами, Холт, кажется, не замечает даже, но как только мы из толпы выныриваем, перехватывает автоматически мою руку на своем локте поудобнее и поворачивается ко мне. — Думаю, это Астрид постаралась, — неуверенно произношу, оглядываясь на толпу, — она, кстати, нашла брата, я встретила её на улице вчера. Заблудился в лесу и ногу подвернул, хорошо, что вовремя успели и ничего не случилось, дело к ночи уже шло. — Ты хорошо поработала, — говорит Холт как бы между прочим, но внутри все приятно как-то переворачивается, — сколько денег взяла? — Нисколько, — пожимаю плечами, отводя взгляд. Как-то не до того было, хотя Астрид и предлагала — даже гораздо больше, чем надо было. Может, из-за того и не взяла — с такой щедрой ценовой политикой ей явно живется тяжко, а тут брат ещё… — Кай, — назидательно тянет Холт, и я только головой из стороны в сторону мотаю. — Холт, — предупреждающе произношу. — Твоё дело, — губы Холта изгибаются слегка, — надеюсь, хотя бы в бабушкиной лавке ты менее щедра. Я только глаза закатываю, сдерживая смешок. Мы минуем площадь и проваливаемся в паутину улочек по дороге к дому Холта, обсуждая последний заказ на амулет — я тайно надеюсь, что Холт отдаст его мне, пускай и под тщательным присмотром. О том, что моя рука все ещё покоится на локте мужчины, я вспоминаю, только когда мы останавливаемся перед дверью, и Холт тянется за ключом. Смотрит на мою руку слегка недоверчиво. Я его ощущения вполне разделяю. Прочищаю горло, отступаю на шаг. — Извини, — я убираю руки за спину, словно бы орудие убийства пряча, — не заметила. Холт смотрит на меня, не мигая. — И я, — произносит, прежде чем отвернуться и открыть дверь наконец-то.***
— Что? — Холт поднимает голову вдруг, неожиданно перехватывая мой взгляд. Вообще-то, я должна была настроить заклинания на ещё двух артефактах, но меня застали с поличным — взгляд не отвожу, толку-то уже. Пока щеки не залил румянец, честно признаюсь: — Отлыниваю. Холт фыркает, но к работе не возвращается. — Ты смотришь внимательнее, чем раньше. В замке никогда такого не было. Я замираю, уставившись в плетение на амулете и не видя ровным счетом ничего. Внимательнее, ещё бы. Холт смотрит на меня с ожиданием — ответить явно придётся. Сердце колотится, как сумасшедшее. Конечно же, я смотрю внимательнее, думаю я, безбожно тратя последние секунды перед ответом на внутренний монолог. Целый месяц. Я целый месяц тебя не видела. Удивительно, что я вообще в состоянии отвести от тебя взгляд. — Ищу различия, — произношу, поднимая глаза, — пытаюсь понять, что изменилось с тех пор, как ты… проснулся. Из взгляда Холта лукавая какая-то легкость сразу же почти пропадает. Смотрит тяжело, пристально, будто бы ждёт продолжения, но я молчу. Не могу сказать, пока он не спросит. Такое просто так, без разрешения со стороны, не говорят, наверное. — И что же? — спрашивает, впиваясь в зрачки внимательным взглядом. И у меня резко, мгновенно появляется ощущение того, что ответ на этот вопрос невероятно важен почему-то. Поэтому врать и отмалчиваться я права не имею, наверное. Поэтому я отвечаю правду: — Твои глаза. Совсем другие. Они стали такими… живыми, и больше совсем не холодные. Холт выдыхает медленно, глядя на меня через стол. И я думаю, что другого шанса не будет, другого повода, другого такого момента. И я спрашиваю в ответ: — А что изменилось? Холт смотрит задумчиво, откладывает амулет в сторону, наклоняется над столом немного, зрительный контакт не разрывая. Я чувствую, как внутри что-то туго сворачивается, не дает отстраниться. — Когда я очнулся в замке… — начинает Холт задумчиво, — как будто кто-то убрал между мной и всем вокруг толстое стекло, искажающее движения, цвета, лица по ту сторону. Будто бы я проснулся ото сна, и после этого все, что было раньше, ощущалось как эхо того, как должно было ощущаться на самом деле. Киваю, глядя на Холта и ощущая странное облегчение. Может, все это время я боялась, что он обвинит меня в чём-то — что я вернула ему душу и всё усложнила, что не должна была вообще в это всё лезть, что был другой способ, что я сделала только хуже. — И как? — переспрашиваю на всякий случай. Уголки губ Холта поднимаются: — Иначе. — Лучше или хуже? — продолжаю допытываться, хотя ответ услышать неожиданно очень страшно. — Лучше, — отвечает Холт, почти не задумываясь. По губам расплывается облегченная улыбка. Я киваю, думая, что разговор закончен, но Холт, очевидно, считает иначе: — Кай, чем ты заплатила Зеркалу за мою душу? Вопрос окатывает с ног до головы не хуже ведра с ледяной водой. Вскидываю пораженный взгляд на Холта. Ещё тогда, в замке, я так и не решила, что скажу ему. Рассказывать бабушке и Герхарду я и так не собиралась — точно знала, что не поймут, а боль в глазах бабушки и осуждение Герхарда мне тогда — да и сейчас — ни к чему. Но что сказать Холту, я так и не решила. — Зеркало забрало последний осколок, — произношу, и получается даже ровнее, чем я ожидала, — ему никогда раньше не отдавали ничего добровольно. — Кроме осколка, — качает головой мужчина, — я знаю, что Зеркало не отдало бы мою душу просто так. Я разбил его. — Ты был почти ребенком, и ты мстил Королю за отца, — выдыхаю, — это не… — Я был старше, чем ты сейчас, — почти раздраженно произносит, — и ты не ответила на вопрос. Кай, я долго пытался понять, что именно Зеркало попросило у тебя взамен, но так и не смог. Прикрываю глаза. Как будто это спасет меня, если вдруг решу соврать. Я не знаю, что говорить. Не знаю, как сказать Холту, что за его душу отдала все воспоминания о родителях, и не знаю, хочу ли это делать. Потому что сделку уже не обратить назад. Потому что сейчас Холту лучше, чем тогда, и это «лучше» омрачать даже чем-то таким не хочется. Потому что Холт чувствует эмоции наконец-то, и я не хочу, чтобы к тому, что он чувствует, примешивалось сожаление. Ощущаю легкое прикосновение к руке и распахиваю глаза удивленно. Холт сжимает мои пальцы и тут же убирает руку. — Кай, расскажи мне, — просит он. И, глядя в его глубоко и тепло-серые глаза, я понимаю, что не хочу. Не хочу рассказывать, потому что не сдержусь и скажу гораздо больше, а рано пока что. Хватит того, что и так сказано было сегодня. — Я расскажу, — произношу медленно, — но не сегодня. Сегодня я не могу. Холт смотрит на меня, и мне так сильно, так до дрожи в кончиках пальцев хочется, чтобы то, что я вижу в его глазах, действительно оказалось беспокойством, и не хочется одновременно, потому что беспокоиться обо мне не надо. Потому что сейчас он сидит напротив меня, и это лучше. Холт смотрит на меня так, что сердце останавливается. Холт смотрит на меня и кивает.***
— Холт, — не оборачиваюсь, слыша позади легкое шуршание. Отдача от магии, использованной при переходе, щекочет кончики пальцев, и проверять, кто именно почтил меня своим присутствием, необходимости нет — тем более, мы договорились встретиться. — Кай, — слышится позади ровное. Как обычно, внутри от его голоса что-то мягко, приятно дергается — я почти привыкла. Почти. — Иди сюда, — машу, не отрываясь от книги, — помнишь, я говорила, что у бабушки в записях видела интересный заговор? Я книгу нашла, кажется, откуда она его взяла. Взгляни. Позади — тишина. Оборачиваюсь. Холт смотрит на меня как-то… неловко? Оглядывается по сторонам и стоит на месте. Точно, он ведь никогда не был в моей комнате — обычно я встречаю его в условленном месте на улице, предварительно с бабушкой попрощавшись и отчитавшись, чтобы вопросов о том, как и куда я пропадаю, не спустившись по лестнице, не возникало. — Давай, — дергаю плечом, нетерпеливо указывая на место на узкой кровати рядом с собой, — бабушка ушла. Посмотри сейчас, забирать не хочу — если бабушка заметит, будут вопросы. Холт молча кивает и садится рядом. Бросаю косой взгляд на его лицо тут же натыкаюсь на глаза, внимательно на меня глядящие. — Всё в порядке? — спрашиваю тихо. Холт выглядит слишком задумчиво — даже для него. — Всё хорошо, — Холт переводит взгляд на книгу, на нужной странице раскрытую. Внутри что-то едва ощутимо колет — тянет и не отпускает. По лицу Холта скользят мягкие отсветы из неровно горящей лампы. Он здесь почему-то выглядит почти гротескно — такой бледный и спокойный, такой сдержанный, такой чужой здесь, в домашней обстановке, словно картинка, вырезанная из одной книги и в другую помещенная. Снежный Король в моей комнате, склонился над бабушкиной книгой. С моих губ срываются объяснения заговора, но я себя сама не слышу — смотрю на его лицо и блики лампы, гладящие его скулы и веки почти ласково, и взгляда отвести почему-то не могу. Никогда не думала, что ещё когда-нибудь увижу его сидящим вот так вот близко, всего ничего, протяни руку — коснешься. Протяни руку… Опускаю взгляд на свои собственные пальцы, обложку книги слишком лихорадочно сжимающие. Легче, Кай. Легче. Дыши. И пока я занята тем, чтобы вспомнить, как правильно дышать снова, и заставить себя наконец-то взгляд от лица Холта оторвать, он вдруг резко вскидывает голову. Я застигнута врасплох — его глаза впиваются в моё лицо твердо и цепко, так, что уже не оправдаться. Несколько секунд смотрит на меня почти удивленно. — Кто-то идёт, — произносит наконец-то тихо. И, как только слова с его губ срываются, я слышу тяжелые, громкие шаги со стороны лестницы. В голове сначала пусто, а потом я вскакиваю с места, к двери поворачиваясь и прислушиваясь. На шаги бабушки совсем не похоже — да и она обычно о своем присутствии сообщает, когда в дом заходит — сразу же и очень громко. Сердце колотится, словно сумасшедшее. Холт встает рядом, делает шаг к двери, руку вскидывает, бормоча что-то под нос, но я вдруг кстати вспоминаю, что есть ещё один человек, который у нас дома себя чувствует более чем комфортно. Хватаю Холта за руку и сжимаю, удерживая от готового с губ сорваться заклинания. — Герхард? — крик получается каким-то слишком слабым, полупридушенным, испуганным, и я прокашливаюсь, руку Холта безотчётно в негнущихся пальцах сжимая, — Герхард, это ты? Раз, два. Холт шагает в мою сторону — или, может, это я его первой к себе притягиваю, сложно сказать. — Кай, — доносится со стороны лестницы, — это я. Герхард. С губ почти что стон облегчения срывается. Холт ощутимо расслабляется, но затем черты его лица снова твердеют, в беспристрастную маску превращаясь. Я ослабляю хватку, отпуская его руку. — Я вернусь чуть позже, — тихо произносит, смотрит ровно, не мигая. Это не вопрос, но почему-то ощущается именно так, и у меня несколько коротких мгновений, чтобы на него ответить. И я отвечаю отрицательно. — Нет, — шепчу, — просто спрячься. Это ненадолго. Холт смотрит на меня ровно до того момента, пока Герхард в дверь моей комнаты не стучит. — Останься, пожалуйста, — повторяю я. Холт кивает, шепчет несколько слов под нос. Когда я моргаю, его рядом уже нет — точнее, я его не вижу, но отдачи от перехода не ощущаю. — Входи, — произношу хрипло. Герхард толкает дверь и останавливается на пороге. Оглядывается тут же — я вскидываю брови удивленно. — Мне казалось, что я слышал голоса, — произносит подозрительно. Киваю на книгу на кровати: — Учила заговор для оберегов, завтра Первоцвет, в лавке должно быть много покупателей перед праздником. — Точно, — бледно улыбается Герхард, — я как раз об этом хотел поговорить, вообще-то. — Если хочешь помочь в лавке, бабушка будет рада лишней паре рук, — пожимаю плечами, — но сейчас её нет, ты… можешь зайти утром. Или я передам, когда вернется. Герхард смотрит на меня уязвленно как-то, и я первой отвожу взгляд. Раньше — до того, как он сказал те слова — я бы предложила подождать бабушку вместе. Я бы спросила, как прошел его день. Я бы рассказала о том, как дела в лавке. Но это было раньше. «Он убил мою Кай и оживил ледяную статую с её лицом». — Я к тебе, вообще-то, — произносит Герхард, и это заставляет меня вскинуть взгляд с гораздо большей долей удивления, чем мне бы хотелось. Я не спрашиваю — Герхард сам начинает говорить. — Завтра Первоцвет, и я хотел позвать тебя… прогуляться. Раньше ты ни разу не пропускала танцы, вот я и подумал, что… — начинает было парень, но я прерываю его, сжимая руки на подоле платья. — Извини, не могу. — Не можешь или не хочешь? — Герхард слабо улыбается. Я только головой качаю, выдыхаю ровно. — Герхард… — начинаю было я, но теперь перебивает меня уже он — лихорадочно, ступает в комнату, словно в речку с ледяной водой, шаг, второй, третий, останавливается напротив. — Я хотел извиниться за те слова. За то, что сказал о тебе, о том, как это сказал, и… И после этого присутствие Холта в комнате мне кажется не такой уж хорошей идеей. — Не стоит, — поспешно перебиваю Герхарда, молясь, чтобы он не продолжал, — не надо. Я не хочу об этом говорить, не хочу слышать это ещё раз. Тебе будет легче, если я скажу, что прощаю тебя? Герхард смотрит на меня тяжело и как-то… сложно. Вижу, как его рука в мою сторону дергается едва заметно — скорее рефлекс, чем желание. Молчит невыносимо долго. — Ты действительно имела в виду то, что сказала тогда? — тихо произносит он. В голосе — какое-то печальное, неподъемное смирение. — Да, — отвечаю коротко, — и я правда не хочу больше об этом говорить. И после следующей фразы Герхарда присутствие Холта кажется мне идеей откровенно отвратительной. — Надо было сразу догадаться, что тот поцелуй обязательным условием его возвращения не был, — в голосе Герхарда — невыносимая горечь. Сердце ударяет о грудную клетку изнутри глухо и болезненно. Сжимаю пальцы в кулаки — ногти впиваются в ладони. — Уходи, пожалуйста, — произношу тихо, но Герхард слышит. Смотрит на меня так пусто, так болезненно, что я понимаю — это было слишком. Если он сейчас уйдёт, это будет не просто ссора, не просто обида, это будет что-то такое ядовитое, что это отравит землю под нашими розовыми кустами навсегда. Тем не менее, когда Герхард разворачивается, я его не останавливаю. Дверь хлопает, заставляя меня дернуться. Я молча, в какой-то странной прострации, слушаю шаги Герхарда на лестнице, скрип половиц и стук входной двери. — Кай, — когда я поворачиваюсь, Холт уже стоит позади, сверлит меня внимательным взглядом. — Извини за это, — качаю головой, отводя глаза, — можешь нас перенести? — Кай, о чём он говорил? — голос Холта пробивается сквозь отчаянное сердцебиение и кровь, в ушах стучащую набатом. Вскидываю взгляд. — Мы… повздорили недавно, — произношу тихо, уставившись в невидимую даже мне точку где-то над плечом мужчины, гипнотизирую обои на стенах, — он ожидал другого после того, как я вернулась. Мы все… ожидали другого. Холт смотрит на меня, не двигаясь. Руки на груди скрещены, взгляд искрится непониманием и осторожным интересом — будто бы спугнуть боится. — Я изменилась за этот год, Холт, — слова даются тяжело, через силу почти, но я продолжаю, — изменилась очень сильно. Поэтому, когда я вернулась, было очень тяжело. До сих пор так. Герхард думал, что спас меня из лап ледяного демона из легенд, но получилось не так. Губы Холта кривятся в невеселой усмешке. — А как получилось? — спрашивает он, и я честно не знаю, что отвечать. — Получилось так, что ты меня спас первым, наверное, — горько улыбаюсь, взгляд на мужчину поднимая, — Герхард был уверен, что я вернусь и всё будет по-старому, и я его понимаю, но я не могу так. Не могу делать вид, что в твоём замке я просто сидела и дожидалась конца этой истории, что ты меня околдовал, что я считала дни, мечтая тебя не встречать никогда, потому что на деле… Холт смотрит удивленно, моргает, присматривается к моему лицу, будто бы подвох ищет. Это больно, потому что никакого подвоха нет. И я продолжаю, пальцы на ткани платья сжимая, потому что слова уже как-то не остановить и обратно не зарыть: — На деле я сомневалась, хочу ли возвращаться, хочу ли оставаться здесь. Хочу ли делать вид, что всё так, как было раньше, и всего этого не было, и тебя не было тоже. Хочу ли видеть свою комнату такой, какой она была раньше, хочу ли каждый день ощущать эти взгляды и слышать эти слова. И если бы… Холт вздыхает. Мне кажется, я впервые слышу, как он вздыхает — так тяжело и так по-человечески. Так устало. — Если бы Герхард не появился, я не знаю, что сделала бы. Когда он сказал, что нам пора возвращаться, тогда, в замке, я не… я не хотела вот так сразу, — заканчиваю я тихо. Заканчиваю и чувствую себя так паршиво, как никогда раньше, потому что это — правда. — Я думал, что ты хочешь вернуться, — неожиданно произносит Холт. Я вскидываю удивленный взгляд на мужчину, и тот продолжает, глядя мне прямо в глаза, гипнотизируя пронзительным, твердым взглядом, от которого не скрыться и не спрятаться, даже если глаза закрыть, — думал, что весь этот год ты только и хотела, что вернуться домой. Когда я очнулся, это казалось самым очевидным исходом. Всё это время ты была одна на краю света, в опасности, как сказал Герхард — в плену у ледяного демона, вдали от близких и от… любимых. Мне хочется рассмеяться. Хочется запустить в него книгой и закрыть лицо руками. Если бы ты только знал. — Не одна, — качаю головой я, глаза всё же закрывая, — Холт, я не была в плену ни дня, и ты не был в этой истории злодеем. Мы заключили сделку. Ты спас меня от теней и от Короля. — И ты вернула долг, — произносит Холт, и мне больше не хочется смеяться — мне хочется кричать, — я выполнил свою часть сделки, а тебе пришлось выполнять свою. Я не думал, что… когда я отправлял тебя домой, я думал, что тебя наконец-то освободил. — А мне показалось, что ты хотел от меня избавиться, — слова тихие, но так сильно бьют по чему-то внутри, что я выдыхаю почти судорожно, чувствуя, как сразу становится чуточку легче. Наконец-то я это сказала. Холт смотрит на меня долго, невыносимо долго, так долго, что я счет секундам теряю, нахожу, а потом теряю снова. Холт прикрывает глаза слегка — такой человеческий, такой усталый в своей простоте жест. — Мне показалось, что хотеть от меня избавиться должна была ты, — говорит ровно, но почему-то почти мягко, так, что даже больно от того, что под этими словами кроется. — Тебе показалось, — почти шепчу, — Холт, ты никогда, ни разу не сделал мне ничего плохого. Ты защитил меня тогда, когда никто не мог. Ты дал мне целый год, когда я думала, что всё уже кончено, ты дал мне возможность защищать себя в дальнейшем, когда я каждый вечер сомневалась, что смогу до утра дожить. Я не… здесь не от чего избавляться. Ты понимаешь? Холт смотрит на меня внимательно и так недоверчиво, что сердце надвое разрывается, что хочется подойти и прикоснуться к его лицу, хочется сжать его руки, и… Хочется стереть с его лица эту недоверчивую гримасу, хочется, чтобы это вот болезненное и неверяще-недоуменное из его глаз пропало. Холт кивает. Медленно, будто бы нехотя, и это отзывается внутри щемящей, острой нежностью. — Я понимаю, — тихо произносит Холт, и мне хочется рассмеяться, потому что ничегошеньки он не понимает, но объяснить я пока что физически не могу. Не могу просто так взять и вывалить на него всё это — все эти чувства, которые внутри бурлят, это невыносимое желание быть рядом даже просто так, показывая очередной заговор в бабушкиной книге, лишь бы видеть его лицо и его глаза. Пока что этого достаточно. Но, глядя на то, как лицо Холта расслабляется, а свет снова танцует на нём мягко и почти ласково, я понимаю, что «пока что» — это термин со сроком годности, и срок годности истечет совсем скоро. И тогда я ему скажу.***
Первоцвет — мой любимый праздник. С тех пор, как мы ходили на него с родителями — и пускай теперь воспоминаний о тех днях не осталось, при взгляде на зеленые, черные, желтые и алые ленты на столбе в центре площади внутри рождается давнее, мягкое, знакомое тепло. Я задерживаюсь совсем ненадолго — скоро к центру подтянется народ, и среди народа точно будет Герхард, с которым пересекаться после вчерашнего не хочется. Бабушке привычно, безбожно вру — говорю, что понаблюдаю за праздником издалека, а там — как пойдёт. Нашу с Герхардом ссору она улавливает в воздухе и не спрашивает ничего, но в глубине глаз отзывается болью что-то родное, что-то, чему боль причинять не хочется совсем. Ныряю в подворотню, не оглядываясь. Сжимаю камень на цепочке — теперь ложится в ладонь, как влитой. — Холт, — произношу в уютной тишине, глаза прикрывая. — Кай. Поворачиваюсь. Мужчина смотрит на меня, к стене дома привалившись — словно бы тут и ждал. Протягивает руку — я принимаю, сжимаю локоть. Спустя миг мы уже в Эхааре. В камине Холта уютно трещат дрова. — Выглядишь необычно, — говорит Холт, отворачиваясь и что-то на полке переставляя. Пожимаю плечами — для поддержки легенды пришлось одеться в цвета праздника, и теперь вместо обычного платья на мне глубоко-изумрудное, расшитое огненно-алыми цветами. Мне неудобно почти — слишком ярко. — Ярко, — говорю я, одергивая подол. — Красиво, — произносит Холт тихо, полуобернувшись. Взгляд искрится чем-то странным, волнительным, необычным. — Спасибо, — отвечаю так же тихо. Холт кивает и отворачивается, ещё несколько секунд что-то поправляя на полке, а затем выдыхает. Поворачивается ко мне окончательно: — Пойдём? — Куда? — оглядываюсь. Я думала, что вечер мы проведем, как обычно, за книгами и учёбой. — На праздник, — внимательный, пронзительный взгляд мимоходом, — если хочешь. — Хочу, — соглашаюсь, наверное, слишком поспешно, но Холт только кивает, глядя на меня без тени улыбки.***
Галдящая толпа тянет нас к центру неумолимо, но мягко. Кладу ладонь на изгиб локтя Холта — тот слегка придерживает меня, когда толпа совсем уж бушует, нас почти разъединяя. Атмосфера зачаровывает, заставляет ускорять шаг. С площади пахнет костром, а ещё вином и свежескошенной молодой травой, которая сейчас, наверное, укрывает брусчатку и цепляется к полам платьев. Когда мы с Холтом выходим на площадь, там уже гуляния вовсю — вокруг центрального костра кружатся в медленном танце пары, а в небольших жаровнях по сторонам желающие жгут сушеные цветы. Мы останавливаемся чуть поодаль от танцующих — людям до нас дела нет, они сходятся и расходятся, улыбаются друг другу, растворяясь в ритмичном ритуальном движении. Компания неподалеку заводит неспешную, мягкую песню. — Ты был когда-то празднике Первоцвета? — тихо спрашиваю, провожая взглядом танцующие пары, — знаешь, откуда он? — Нет, — так же тихо отвечает Холт. Перевожу взгляд на него — он смотрит прямо на меня, на лице пляшут тени от жаровни неподалёку, — расскажи. — Бабушка рассказывала, что когда-то, когда зимы на Севере были длиннее и холоднее, в этот день весна только вступала в свои права, — неспешно начинаю, глядя на огонь в центре площади, — и в огромных кострах за чертой города сжигали умерших за зиму, потому что земля была слишком холодной, чтобы копать. Прощались и провожали их духи, просили урожайного года и тепла. Вместе с ними сжигали сушеные травы, чтобы дым не был… — я запинаюсь, — зловонным. Эта традиция уже давно ушла в прошлое, но травы и цветы жгут до сих пор. По поверьям, духи лесов, гор и полей собираются, чтобы собрать дым от цветов и унести на тот свет, и вместе с дымом уносят желания, которые люди загадывают, бросая цветы в огонь. Если их услышат, то помогут сбыться. — Мрачновато, — Холт криво усмехается, — узнаю северные сказки. — Ещё бы, ты — тоже их часть, — фыркаю. — Как и ты теперь, — легко соглашается Холт, — девушка, выступившая против Короля Теней и своими силами исцелившая колдовское Зеркало. Вскидываю на мужчину взгляд. Тот смотрит на меня внимательно, без тени улыбки, вглядывается в моё лицо так, будто бы ищет там что-то, ему одному ведомое. В голове пустым-пусто, ни одной мысли. Смотрю на языки пламени, в глазах Холта танцующие, и кружащиеся вокруг люди отходят на второй план. Я не слышу ритуальных песен, не слышу голосов, не слышу музыки. Слышу только голос Холта — и то, что я слышу, заставляет сердце уйти в пятки, биться о грудную клетку изнутри, словно загнанный зверь. — И не только Зеркало. Молчу, пока сердце отсчитывает удар. Второй, третий. — Холт, — произношу я тихо. Это — вопрос и утверждение одновременно, а ещё мне просто невыносимо нравится, как его имя звучит, когда я его произношу. По-человечески. Холт. Не Снежный Король. Не демон. Не чудовище из сказок — больше нет, не сейчас, не здесь. Холт. — Кай, — произносит Холт, чуть склонив голову. То, как он произносит моё имя, мне нравится ещё больше — так легко и так уверенно одновременно — словно заклинание, которое точно сработает, так между прочим и так значимо, неизменно внимательно глядя в глаза. Кай. Девушка, выступившая с Холтом против Короля Теней. Девушка с осколком в глазу, заскочившая в случайную карету в попытке обогнать смерть. Девушка, исцелившая колдовское Зеркало. И как же хочется надеяться, что исцелила я и вправду не только Зеркало. Как же хочется надеяться. Как же хочется… — Потанцуй со мной, пожалуйста, — произношу, глядя прямо в тепло-серые глаза. И духи, наверное, почему-то в порядке исключения исполняют моё самое заветное желание без ритуального сжигания цветов и сразу же, потому что Холт кивает. И великие духи явно сжалились надо мной, иначе это никак не объяснить — Холт молча берет меня за руку, сжимает пальцы, не отводя от меня светящегося словно бы чем-то непонятным взгляда, и ведет-ведет-ведет, и мне всё равно, куда он меня заведет, лишь бы руку мою не отпускал — хоть в Северные горы, хоть в Южное море, хоть в пасть самому Королю Теней, лишь бы держал до последнего. И великие духи из бабушкиных сказок и праздничных костров наконец-то встают на мою сторону, потому что он держит. Держит, пока мы танцуем, а дым от сожженных трав поднимается в воздух. Держит, пока последние ноты последней песни не прекращают звенеть в воздухе. Держит, пока люди вокруг разбредаются после праздника, бросая на нас странные взгляды — кто по домам, кто продолжать веселье в тавернах, которые в праздничные ночи работают до утра, и закрываются на весь день после. Держит, когда мимо проходит Астрид, кивает мне, смотрит на наши руки и краснеет. Держит, когда в ответ на вопросительное «вернемся?» я лишь слабо киваю, потому что говорить вдруг оказывается неожиданно тяжело, и всё, что я могу — надеяться, что это безумие продлится ещё хотя бы минуту. Держит, когда мы оказываемся дома. Держит, когда нас медленно, один удар сердца за другим, щелчок секундной стрелки за щелчком поглощает полутьма гостиной, держит, пока его взгляд скользит по нашим рукам и вверх во внезапно воцарившейся после шумной площади тишине, а потом останавливается на моём лице и не движется больше. Держит ещё несколько невыносимых, тяжелых секунд, глядя прямо в мои глаза, и сжимает мои пальцы чуть крепче, прежде чем отпустить. — Спасибо тебе, — тихо произносит Холт, и мне кажется, что я сейчас умру, потому что неожиданно дышать так тяжело, что в глазах темнеет. Я киваю, прикрываю глаза ненадолго, пытаюсь дышать ровно, пытаюсь дышать вообще. Когда я их открываю, мы уже на улице перед моим домом. Это хлещет по сознанию не хуже самой тяжелой плети, и я смотрю на дверь в дом почти испуганно. Все праздники рано или поздно сменяются обычными буднями. Костры не горят вечно. Танцы заканчиваются, руки размыкаются и прячутся по карманам. Соединенные взгляды распадаются. Но мне так чертовски этого не хочется. Поэтому я поворачиваюсь к Холту и спрашиваю, не давая себе ни малейшей возможности опомниться и вспомнить, задуматься и подумать: — Не хочешь прогуляться? Можем сходить к лесу, там сейчас снег сошёл, подснежники растут, и… — Пойдём, — отвечает Холт просто. И наступает моя очередь держать его за руку.***
Светлые всполохи расчерчивают небо, подсвечивают тяжелые тучи на миг. Прикрываю глаза, устраивая подбородок на ладонях, считаю про себя — жду, пока гром не завибрирует стеклами и чем-то туго натянутым внутри грудной клетки. — Гроза приближается, — сообщаю куда-то за спину, — все меньше и меньше времени между молнией и громом. Холт позади согласно хмыкает, шуршит страницами какой-то книги. Я сижу на подоконнике, глядя на грозу. Каждый всполох молнии отзывается мягким, приятным ликованием — почти хочется подставить лицо первым дождевым каплям где-то там, у притихшего в ожидании озера, но ещё сильнее хочется сидеть вот так вот, не двигаясь почти и наблюдая, ощущая незримое и такое незыблемо-тихое присутствие позади. Молнии чертят в небе изломанные линии, освещают комнату ненадолго. Это заставляет чувствовать себя крохотной, почти незаметной — какое-то сакральное, древнее ощущение благоговения перед стихией, от которой только тонкое пузырчатое стекло и защищает. — Я так скучала по грозам, — поддавшись мягкому ритму молнии и грома, тихо произношу, ни к кому, в общем-то, не обращаясь, — жаль, что так далеко на Север они никогда не доходили. И я почти готова к тому, что эту реплику Холт, зачитавшийся какой-то книгой, без ответа оставит — но слышу позади глухой, мягкий звук. Холт закрывает книгу. Оборачиваюсь. Книга опускается на столик неподалеку от мужчины одновременно с мягкой вибрацией грома, в кончиках пальцев отзывающейся. Очередная молния выхватывает его лицо — и взгляд внимательных серых глаз, направленный на меня, то ли из-за резкого освещения, то ли ещё из-за чего-то слишком пронзительный, слишком растерянный, слишком… болезненный? — Извини меня за это, — произносит мужчина тихо вместе с очередным раскатом. Недоуменно пожимаю плечами, поворачиваюсь к мужчине полностью, оставляя грозу подбираться ближе и ближе. Нервную улыбку с губ не прогнать. — Холт, — качаю головой и выдыхаю. Знал бы он, как сильно эту болезненность из его взгляда хочется вытравить — до тяжелого и острого комка в горле, до ногтей, в ладонь бессильно впивающихся, — мы ведь говорили об этом. Это не твоя вина. Ты не должен мне ничего — и я очень тебя прошу, пускай это будет последний раз, когда ты извиняешься передо мной за то, что случилось. Гром мягко перекатывается, заставляет волосы на затылке приподняться, пускает мурашки по коже. Холт смотрит на меня и усмехается — криво, тяжело, устало. — Последним моим извинением будет то, которое я произнесу после того, как узнаю, чем ты заплатила за мою душу, Кай. А до этого даже не проси меня остановиться. Я замираю. Ощущение такое, словно Холт только что ударил меня по лицу наотмашь — и в его глазах, в его кривой ухмылке, в его изломанных губах я вижу что-то, что внутри отзывающееся настоящей, острой, противно саднящей болью. Я молчу. Я смотрю на Холта, не в силах выдохнуть, не в силах сменить тему, не в силах ответить, не в силах сделать что угодно, не в силах отвести взгляд даже. А Холт говорит. И с каждым его словом — которых на этот раз гораздо больше, чем когда бы то ни было — мне всё больней и больней, хотя дальше, кажется, некуда. — Кай, каждое утро с того дня я представляю себе худшее, — медленно произносит мужчина, распиная меня тем же усталым, больным, тяжелым взглядом, разрывая меня на крохотные кусочки с каждым словом, — каждый вечер, когда засыпаю. Каждый раз, когда смотрю на тебя. Каждый раз, когда ты вот так вот невзначай говоришь о том, чего у тебя не было по моей милости. Каждый раз, когда ты улыбаешься мне, я думаю о том, чего мог лишить тебя, сам того не желая, и не могу улыбаться в ответ. Я могу только извиняться, Кай, за то, о чём сам даже понятия не имею. Я не могу заставить тебя рассказать, я могу только извиняться перед тобой за то, что произошло, сегодня, завтра, послезавтра и столько, сколько ты посчитаешь нужным меня терпеть, поэтому не проси меня прекратить. Дыхание перехватывает. Я впиваюсь ногтями в ладонь, пока боль не возвращает меня в действительность, не заставляет снова думать, пока дыхание не приходит в норму, пока сердце не перестает выскакивать из груди. А Холт ждёт. Холт смотрит на меня с таким невыносимым ожиданием, и вместе с очередным раскатом грома его голос ввинчивается в мои уши — и даже глубже, так глубоко, что сердце начинает болеть. — Пожалуйста, скажи мне. Сейчас, Кай. Прошу тебя. И, глядя в глаза Холта, выталкивая выдох за выдохом из внезапно отказавших легких, я наконец-то произношу то, чего так боялась и что игнорировала долгие недели до: — Зеркало не верило, что существуют люди с добрыми намерениями. Что люди вообще представляют из себя что-то кроме ненависти и жадности. Оно отказывалось отдавать твою душу, потому что долгие годы видело в людях только худшее, и… — я замолкаю. По лицу Холта, случайной молнией освещенному, скользит первый оттенок понимания. Это больно. И мне так жаль. — И? — тихо спрашивает Холт. Гром мурлычет, словно сонный кот. — И я показала ему то, что для меня всегда было самым теплым и искренним, — выпаливаю я, глядя прямо в глаза мужчины, глядя на то, как осознание в его взгляде медленно вытесняет остальные чувства, заполняет всё глухой, тяжелой болью, — воспоминания о родителях. Зеркалу понравилось. — Кай… — произносит мужчина, глядя прямо мне в глаза, и я криво улыбаюсь, прячу горечь за изогнутыми в искусственной гримасе губами. — Я отдала ему воспоминания о родителях. Всё, что я о них знала, — наконец-то эти слова срываются с моих губ, наконец-то эта невыносимая, тупо распирающая черепную коробку боль вырывается наружу, — и за это Зеркало вернуло мне твою душу. Потом я поцеловала тебя, как удачно заметил Герхард в последний раз, когда мы виделись. Потом ты очнулся. Всё. Воцаряется тяжелая, пораженная тишина. Холт смотрит на меня так, что мне хочется закрыть лицо руками. Хочется спрятаться. Засмеяться и закричать. Внимательно, неверяще и болезненно. Мне так стыдно почему-то. Мне так отвратительно, кто бы знал. — Не смотри на меня так, — шепчу, хороня взгляд в росчерках бушующих прямо за окном, кажется, молний, — пожалуйста, не надо. Гром переворачивает внутренности. — Кай, — в голосе Холта так много всего. Больше, чем я могу выдержать, больше, чем я хочу выдерживать, в конце концов, — Кай, прости меня. Прерываю Холта смешком. Прячу лицо в ладони наконец-то. — Прекрати извиняться, пожалуйста, — бормочу в собственные пальцы, глаза закрыв, — прекрати. Даже обернись время вспять, я сделала бы то же самое. Ещё раз, десятки раз, сотни раз я поступила бы так же. Я бы отдала все воспоминания, каждое из них по отдельности и все вместе, лишь бы… Я запинаюсь. Холт смотрит на меня так пораженно, так, словно я не озвучиваю то, что и так черным по белому с каждым моим вздохом читается, словно я могу сказать что-то ещё, словно может быть какая-то причина кроме этого, словно меня вообще что-то другое заставляет последние два месяца с кровати вставать, двигаться и дышать: — …лишь бы ты ещё хотя бы раз позвал меня по имени. Я закрываю глаза. Веки обжигает молния. Раз, два, три. Гром заставляет что-то внутри дрожать: да что там, я полностью дрожу уже, меня колотит, и мне так хочется, чтобы когда я открою глаза, Холт просто взял и… — Кай. Глаза распахиваются сами собой. Холт смотрит на меня так, что из головы мигом вылетают и молнии, и гром, и собственные извинения, и то, что было сказано — и то, чего я так и не сказала в итоге. — Кай, — повторяет мужчина тихо и мягко, глядя прямо мне в глаза. Я дрожу. Я дрожу, оставляя подоконник позади. Ноги подгибаются — ватные и непослушные. Голос Холта манит меня, словно флейта, забравшая в морскую пучину детей из сказки об известном крысолове. Я дрожу, глядя на бледную руку, во вспышке света мне сквозь темную комнату протянутую. Прямо ко мне. — Кай. Как будто у меня есть выбор. Дрожу, делая первый шаг. Второй, третий. — Кай, — произносит мужчина невыносимо, болезненно мягко, и на кончиках его пальцев танцуют молнии, а в глазах — тщательно прикрытая боль. И каждый шаг кажется мне невыносимо тяжелым и одновременно таким легким, что я сбиваюсь со счёта почти сразу же, преодолевая половину комнаты как-то между прочим, задним числом. И каждый удар сердца заставляет гром за окном звучать чуть тише. И каждый вдох заставляет голову кружиться чуть сильнее. — Кай, — произносит Холт, сжимая мои пальцы в своих практически до боли, в его взгляде эхом отражающейся, и рывком притягивает меня к себе, придерживает за талию, в глаза заглядывая с невыносимым вопросом, на который ответ я дала давным давно. С каждым ударом сердца он всё ближе - а одно-единственное слово, срывающееся с его губ, звучит всё отчаянней, — Кай. Кай. Кай. И я честно не помню, кто кого целует первым. Кто первым закрывает глаза. Кто первым посылает осторожность и страх к чертям собачьим, кто первым выдыхает в чуть раскрытые чужие губы и с них срывает удивленные, тяжелые, глубокие вздохи в ответ, скользя пальцами по чужому лицу и зарываясь ими в чужие волосы. Честно не помню ни одной здравой мысли — только его губы, сухие и твердые до боли почти, но неожиданно осторожные, вытягивающие воздух из меня по капле, по атому, по песчинке, пока я не готова просить пощады сквозь наваливающееся мягко и безапелляционно осознание происходящего — а затем ещё немного, потому что, как только я отрываюсь от него, он произносит тихо, глубоко, глядя прямо в глаза и наклоняясь ко мне снова, мягко цепляя подбородок пальцами, срывая с губ судорожный вздох и заставляя глаза медленно закрыться: — Кай.